езачем. Куда она денется, если жить хочет. Вот все четверо нырнули, а Эа стала думать, не столкнулась ли она и впрямь с самой зловещей частью Исхода. Если так, то неприятно, конечно, но вполне терпимо.
Противных лохмотьев становилось все больше. Эа устала. Здесь было очень плохо, и все же она решила немного отдохнуть. Она проголодалась и даже подумывала, не попробовать ли ей поесть этой дряни – все лучше, чем ничего. Но афалины и не думали питаться мусором, а ведь они тоже голодны и устали. Судя по тону их щелчков, они не знали, куда идти, однако продолжали плыть.
Четверка теперь полностью сосредоточилась на собственном выживании и, казалось, забыла о своей пленнице. Эа отставала все больше и в очередной раз, заметив, как в мутной воде впереди исчезают темные тела, испугалась, что потеряет их. Она попробовала ускориться, но так обломки и обрывки стали сильнее царапаться. Теперь встречались очень большие куски. Эа не могла представить существо, которое могло сбросить такой панцирь. Ну и ладно. Главное, чтобы оно не попалось на дороге. Однако никаких признаков жизни не замечалось. Только повизгивание и шорох трущихся друг о друга обломков. Их поля тянулись во все стороны и сильно мешали движению. Никакого смысла в этой груде мусора не было. Здесь просто скопились отжившие шкурки; одни напоминали уродливых медуз, другие и вовсе ни на что не похожие, бледные, как призраки, окрашенные в какие-то невозможные цвета, вызывающие только головную боль. Это было какое-то грандиозное пространство, видимо, предназначенное для линьки всего. Через него приходилось проталкиваться, содрогаясь от противных прикосновений мертвого и ненужного. Афалины уже забыли о своем построении, но пока держались вместе. Эа постепенно становилось все страшнее. Иногда кто-то из больших дельфинов с отвращением отбрасывал особенно крупные останки, они бултыхались, выплескивая в воду какие-то жгучие или маслянистые остатки, и вскоре все перемазались по уши в какой-то гадости, от которой болела и зудела кожа.
Подумать только: эта часть воды отмечена в Исходе – когда она вернется, ей будет что рассказать, правда, без подробностей. Эа больше не испытывала раздражения, его сменил страх. Зачем ждать, пока Исход намекнет народу, на что похож мир? Надо просто рассказать правду, предупредить, чтобы знали! Она волевым усилием отбросила отчаяние и почувствовала, как сил прибавилось. Вспомнилась песня кита. Он пел, чтобы предупредить. Может быть, он хотел предупредить даже об этом. Кем бы он ни был, где бы ни странствовал на просторах океана, Эа почувствовала прилив любви к этому одинокому киту. Неважно, что они не встречались, кит все равно был ее другом, и эта мысль добавляла ей сил.
Когда они в следующий раз остановились на отдых, все пятеро молчали. Насколько хватало глаз, простирались поля этой дряни. Здесь не было волн, единственным звуком оставался глухой шорох сброшенных чешуек кожи или панцирей.
– Очень крупный планктон, – заметил прилипало. – Быстро размножается. Я уже видел такое.
Эа ему не поверила. Не бывает такого планктона. Это какой же должна быть рыба, которая им питается? Настоящий гигант. Нет таких в океане. Кроме того, если бы это был планктон, в нем ощущалась бы какая-то жизнь, а здесь все было мертвое.
У Эа нашлись бы силы, чтобы плыть дальше, а вот духа не хватало. Четверка афалин тоже казалась в тупике, от их бахвальства не осталось и следа. В глубине этой мрачной трясины послышался всплеск. Что-то или кто-то стремился на поверхность. Все пятеро разом сообразили, что вместе они сильнее, и решили отправиться на разведку.
Оказалось, что в куче хлама жила старая черепаха. Ее шею почти перерезала прозрачная петля, затягивавшаяся туже, если она начинала дергаться. Эа видела бледную плоть в том месте, где нить врезалась особенно глубоко. Черепахе оставалось недолго, но она все еще вяло сопротивлялась, стремясь освободиться. А под ней… под ней было еще много кого: целая стая утонувших птиц, гниющая рыба и страшный бесформенный кусок мяса, некогда бывший китовым детенышем.
Мусор тыкался в нее со всех сторон. Вдруг словно включили звук: в сознание Эа ворвались отчаянные крики и вопли агонии – это длилось мгновение, и снова исчезло. Эа осмотрелась. Мусор сбился в отвратительную расползающуюся массу, достаточно плотную, чтобы держаться вместе, и достаточно рыхлую, чтобы ловить множество существ, нашедших здесь свой конец: дельфинов, черепах, акул, мант… Эа и сама задыхалась.
– Вот дерьмо, – с досадой сказал прилипало. – Ты их потеряла.
Эа огляделась. Афалин действительно не видно.
– Идиотка! – рыкнула ремора. – Ты же нас убила.
– Заткнись, – яростно ответила Эа, – а то и в самом деле окажешься права.
Как ни странно, прилипало и вправду заткнулся. Эа обуздала страх и попыталась найти своих похитителей. Теперь они казались ей единственным шансом на выживание. Гидролокатор выдал лишь смазанные изображения мусора, но внутреннее ухо уловило заполошные крики где-то впереди и слева. В них отчетливо слышалась паника. Конечно, это были афалины, больше некому. Она воткнулась головой во что-то белое. Полотнище оказалось покрыто какой-то слизью, и первым побуждением Эа было стряхнуть эту гадость, но, как ни странно, оно помогало плыть, потому что мусор больше не приставал к телу.
Совсем недалеко, почти под поверхностью, суетились Второй, Третий и Четвертый. А посреди в куче отбросов бился Первый. Ему попалась необычная куча: спутанный клубок тонких почти невидимых нитей, тоньше стрекал медузы. Только там, где они перекрещивались, глаз различал утолщения. Первый извивался изо всех сил, уже не думая о драгоценном воздухе, бесконтрольно вылетавшем из дыхала потоком пузырей. Но чем больше он сопротивлялся, тем теснее становилась его ловушка.
Эа от всей души ненавидела Первого, вожака банды, самого жестокого и злобного из всех, но это не помешало ей присоединиться к остальным в попытках освободить его. Однако ничего не помогало. Первый слишком обезумел от страха, чтобы слышать их, а ужас заставлял терять последний воздух. Силясь освободиться, он развернулся брюхом вверх, так что теперь глаза его смотрели в черноту бездны, на мертвецов, пойманных этой же сетью.
Пока остальные визжали и жужжали, призывая Первого освободиться, Эа приблизилась к нему почти вплотную. Одного взгляда в глаза Первого хватило, чтобы понять: он умирает. Этот паразит ее изнасиловал, причинил ей боль, так что какая-то часть сознания Эа торжествовала, видя его мучения. И тут вдруг ей вспомнились манты… Потеря лидера, даже такой маленькой группы, несомненно, означала распад стаи.
Да, Эа отомщена. Выйди за предел, разрушь общность, сними с меня проклятие своей смертью – ей стало стыдно. Ни один дельфин не оставит другого умирать. И она не оставит, пусть даже речь идет о насильнике. Они не могли спасти его, но должны были оставаться с ним, когда он умирал.
Ненависть Эа исчезла. Первый попытался щелкнуть, и последний воздух вырвался на поверхность. Она видела, как его дыхало открылось и в легкие хлынула грязная вода. Первый смотрел на них, пока тонул. Эа поняла, что он умоляет их дождаться конца. Они так и сделали, а затем бросились наверх за воздухом.
Второй, Третий и Четвертый лежали на поверхности, ошеломленные и обессиленные увиденным. Они прерывисто дышали и никак не могли унять дрожь. Эа разозлилась. Нечего расслабляться, иначе – гибель, и не только их, с ними погибнет и она. Эа отогнала их подальше от места смерти Первого, но проклятая сеть все еще оставалась слишком близко. Она примерилась и сильно врезала им хвостом по рылам, чтобы вывести из транса. Этот язык они понимали, поскольку насилие было составной частью их жизни. Эа очень не хотелось прибегать к этому средству, тем больше ее удивило, насколько хорошо оно сработало.
– Собраться! Быстро! – Эа еще разок стукнула их по головам. Теперь Второй автоматически становился лидером их крошечной стаи. Трое самцов пришли в себя. Они посовещались, слишком быстро, чтобы она могла понять, о чем, а затем скользнули мимо нее. Эа набрала скорость, чтобы занять пустующее место в построении ромбом. Так лучше, для всеобщей безопасности. Они плыли в тишине, если не считать шороха мусора на мелких волнах.
Тело Эа скользило в воде, а разум содрогался от мучений. И тело, и душа пребывали в скверне. Но самым отвратительным было воспоминание о мстительном чувстве, испытанном ей при виде предсмертных страданий ее мучителя. Конечно, она спасла бы его, если бы могла, но ведь никуда не деться от удовольствия, когда она увидела близкую смерть в глазах Первого! Оказывается, и она могла быть жестокой. Теперь она понимала суть Исповеди своего народа. Они хотели жить в любви, но в сердце каждого крылось тайное дикое место.
Она не знала, сколько прошло времени, но свет над океаном потускнел, а мускулы одеревенели от усталости. Оцепенение от смерти Первого сменилось простой болью в теле, зато вода стала чище. Самцы тоже сбавили скорость и развернулись так, что Эа оказалась на правом фланге построения. Некоторое время они отдыхали на поверхности. Они давно не ели, не спали, все хотели как можно скорее оставить страшное место позади. Приближалась ночь, но Эа понимала, что в таком состоянии им не до охоты. Уж лучше поголодать. Эа попыталась вспомнить, когда ела в последний раз. Возможно, ей предстоит умереть с голоду, возможно, такова ее судьба в океане.
Внезапно трое афалин издали хриплый радостный звук.
– Афалины! – закричали они.
Эа услышала глухой ритмичный звук. Он доносился издалека, то нарастая, то затихая. Знакомый звук. Уродливое скрежетание, от которого тут же заболел ее сонар, было нестерпимо громким, но каждый раз, когда звук возобновлялся, трое самцов ликовали.
Эа удивленно слушала. Ни один другой Лонги, кроме нее, не мог слышать такие звуки, а настаивая на их реальности, Эа лишний раз показывала себя странной. А вот афалины не только слышали, но и радовались. Как так? Она всеми силами хотела бы уйти от этого шума подальше, а они стремились навстречу звукам, забыв о недавней потере одного из своих. Они даже пробовали петь. Их дух явно укрепился.