– Афалины, афалины! – орали они.
На Эа накатило отвращение. Афалины любили грязь, шум и жестокость – пора было уходить. Она щелкнула своим спутникам, что собирается их оставить, но они в ответ неожиданно сомкнулись, снова заключая ее в охранное кольцо. Больше того: они захихикали и стали подталкивать ее вперед. Эа нырнула и прибавила скорости, но здесь стало еще хуже. В глубине вода передавала звук лучше, и Эа словно ударили по голове, настолько сильной и болезненной ощущалась здесь вибрация. Теперь похитителям даже не нужно было толкаться, они просто продолжали двигаться вперед, навстречу звукам, и Эа пришлось следовать с ними, потому что любое отклонение от акустического коридора усиливало ее боль.
Как только она замедлялась, ее тут же били. В виду дома Второй, Третий и Четвертый чувствовали себя куда уверенней и готовы были поиздеваться над пленницей, забыв и думать о том, что она только что спасла их в Море Тамаса.
– Эй, расслабься, – подал голос прилипало. – Это демоны. Я слышала, как они говорили.
– Какие еще демоны? – Эа сразу подумала о мертвецах, висящих в сетях.
– Ну, те, которые шумят. – Прилипало поерзал. – Я бы на твоем месте заткнулся и разузнал побольше.
Эа не знала, кого она ненавидит больше, своего паразита или афалин, но одно было понятно: надо бежать и отыскать дорогу домой. Прилипало мог подслушивать ее мысли, но не ее молитвы. Что было на сердце Эа, он знать не мог.
– Мать Океан, – молилась Эа, – прости меня. Мать Океан, позволь мне сбежать.
Однако пока они продолжали плыть навстречу скрежещущему шуму, Эа думала о том, что Мать Океан покинула ее за все прегрешения.
20Соседский патруль
Фугу поселилась как раз посередине между Морем Тамаса и владениями афалин, на вершине вулканического конуса, у Губана. Она игнорировала угрозы и уговоры последнего, потому что знала: он не причинит ей зла, иначе она отравит воду. Как любую беженку, Фугу заботило прежде всего убежище.
Здесь, на вершине, она нашла довольно странного и вспыльчивого стража. Однажды он уже защитил ее. Придя в себя, она огляделась и решила, что этот мрачный пейзаж – как раз то, что нужно. Ее занесло сюда сильным течением, а нападение свирепых дельфинов означало, что здесь должна быть и рыба. По пути ей не попалось ни одной коралловой колонии, которая чистила бы воду так же эффективно, как та, которую она покинула в полуобморочном состоянии.
Фугу жили на древнем славном рифе, дававшем приют множеству интересных персонажей, среди смешения языков и культур. За лучшие норы и расщелины всегда шла ожесточенная борьба, но уступов, растений и зарослей актиний вполне хватало, чтобы все могли уживаться. Большинство, во всяком случае. Фугу наблюдала за повседневной жизнью мелких хищников, наслаждаясь своим особым положением, и воображала себя знаменитостью. Ее любимым занятием было смешаться с толпой глубоководных океанических видов, посещавших риф для гигиенических процедур, которые с удовольствием проводили им маленькие губаны и другие рабочие рыбы. Ей нравилось поторапливать чистильщиков, чтобы симпатичным крупным океанским путешественникам не приходилось слишком долго ждать удаления паразитов. Красота и уход требовали спокойной обстановки, а слишком длинная очередь раздражала. Иногда Фугу даже хотела, чтобы и на ней поселились какие-нибудь паразиты, чтобы ее тоже мягко покусывали, но ее ядовитость делала такое желание невозможным.
Ей нравился статус самозваной хозяйки знаменитой естественной очистной станции, но когда кораллы окрасились в тошнотворные цвета, когда рабочие начали болеть и умирать, когда все стали спрашивать ее, что происходит, она не знала, что ответить. Никто не знал. Клиенты перестали приходить, вода изменилась и теперь жгла очищенную кожу. Коралловый риф выцвел до белого цвета и умер.
Есть нечего. Работы нет. Начались беспорядки, остатков на всех не хватало, заболевали и умирали целые общины, а выжившие уходили. Фугу оставалась, стремясь удержать население рифа, надеясь, что все каким-то образом наладится и клиенты вернутся. Затем пришел мусор, и Фугу окончательно покинула свой любимый дом. Она надеялась, что поблизости найдутся другие рифы, пусть даже поменьше этого. Ее надежды оправдались, да только другие кораллы тоже умирали.
Вулканические конусы стали самым лучшим из всего, что ей попалось по дороге. Правда, это еще ни о чем не говорило. Поначалу здешняя вода показалась ей вредной, а потом она, наверное, притерпелась. Начали появляться мелкие рыбешки, бестолково мечущиеся вокруг. Они напоминали грумеров и уборщиков из прежней жизни. Ну что же, если она нашла сюда дорогу, то и другие найдут со временем. Несмотря на неприступный вид, вершины действительно могут стать хорошей биостанцией. Губан будет большим боссом, а она – здешней хозяйкой. Чисто деловые отношения.
– Ты неправильно охотишься, – как-то раз сказала она ему на родном рифовом диалекте. – Этак ты пожрешь всех моих рабочих. Я же видела: ты убиваешь даже тогда, когда в этом нет никакой необходимости, а потом просто бросаешь еду. Даже акулы так не делают.
Губан знал, что она права. Когда его охватывали ярость, горе или трагические воспоминания, когда его кожа выцветала от глубоких погружений к горячему источнику, он действительно убивал мелкую рыбу просто так, для разрядки. Ему нравилось устраивать засады. Потом, правда, приходило отвращение к себе, он давал жертвам утонуть или его тошнило, если он съедал добычу, не чувствуя голода.
Уже через несколько дней после прибытия Фугу, после многих напоминаний Губан стал стесняться своих разбойных нападений. Фугу тут же провозгласила себя моральным авторитетом и принялась собирать маленьких креветок в надежде, что они отработают навыки чистки на Губане. Она просила его позволить мелочи попрактиковаться, но он не удержался и съел немного, в основном тех, кто пытался залезть ему в пасть. Фугу набрала новых, а Губан заметил, что с ней угрюмые конусы становятся более оживленными. До этого он так погрузился в свои страдания, что совершенно не обращал внимания на рыбью мелочь.
Чтобы отдохнуть от болтовни Фугу, Губан отправлялся на обход своих владений. С каждым разом он заплывал все дальше и замечал все больше. Вот здесь водоросли стали расти быстрее, а здесь поселился какой-то новый вид полипов. И вообще признаков жизни становилось больше, хотя далеко не всякая жизнь его радовала. Между двумя конусами, стоявшими несколько наособицу, начиналось течение, уходившее в сторону варваров-афалин.
С другой стороны, обращенной в океанские просторы, иногда доносились неприятные звуки. Вот уж туда ему совершенно не хотелось. Там жили крупные хищники, которых даже он вряд ли бы впечатлил. А его народ… Странствуя между конусами, он ни разу не встретил даже намека на то, что кто-то из его родичей остался в этом мире. Иногда в воображении он заново переживал трагедию. Великий сбор в ночь Нерестовой Луны, толпы, прибывающие в плодородные воды. Подъем навстречу Луне, сияющее притяжение ее света, волнение, охватившее тело…
А потом – крики, вопли ужаса, все сдавлены в ком. Агония, запах крови, яйцеклетки и сперма в воде, вопящий народ, влекомый вверх. Все они ушли. В такие минуты Губану хотелось убить все живое, что попадалось на глаза, и ему приходилось напоминать себе, где он и что с ним. Высокие зазубренные черные шпили день ото дня казались ему все более странно разумными. Он чувствовал, что они реагируют на его присутствие, что их крючья и омываемые течением поверхности хранят какую-то невысказанную тайну. Горячее основание конусов пыталось заговорить с ним своим обжигающим языком. «Это мое место, – говорил он себе. – Я хотел бы здесь умереть». Эта мысль обычно приносила ему покой.
Фугу не одобряла его мазохистских погружений в кипяток. Она вообще не одобряла ничего, что отвлекало бы от нее внимание. Должна же она кому-нибудь рассказывать новости. Губан поневоле становился ее слушателем, и даже со временем перестал обращать внимание на креветок, покусывавших его за бока. Проще было не замечать их, а то еще проглотишь ненароком, а эта фря разозлится. Фугу благодарила его за внимание, и скоро Губан понял, что жалеет ее больше, чем обижается на ее вторжение. Она старалась найти с ним общий язык, расписывала в красках свое гламурное прошлое на разных рифах и так часто вспоминала о своей прошлой популярности, что Губан понял: она тоже страдает от одиночества.
– Ладно. Можешь оставаться, – заявил он однажды. – Только имей в виду, никого здесь больше нет, никто не придет.
– Я пришла, и они придут.
– Спасибо, – многозначительно сказал Губан, намекая на ее манеры.
– Да пожалуйста! – Фугу плевала и на сарказм, и на его проблемы. Она могла думать лишь о своих грандиозных планах, касавшихся будущего здешних мест, и, разумеется, о том положении, которое она обязательно займет в будущем обществе. Губан позволил ее болтовне свободно вливаться в уши и выливаться наружу. Так легче не думать о плохом. Но отвязаться от нее оказалось непросто.
– Эй, ты опять меняешься, – заметила она. – Физически. А ты и не видишь? Когда занимаешься бьюти-бизнесом, такие вещи сразу замечаешь. Я-то женщина, я не меняюсь. А твои перемены меня, конечно, беспокоят. На моем рифе кого только чуднóго не было – и акулы, и манты, и мигрирующие черепахи. Многие из них признавались, что менялись не по своей воле. Я думаю, виновато время, в которое мы живем. В воде что-то не так.
Губан услышал, но промолчал. В его народе и с ним лично изменения начались только после смерти владыки. Но не было ни единого случая, чтобы доминантный самец опять превратился в самку.
– Судя по тому, как ты двигаешься, а иногда и по твоему голосу, я думаю, ты снова становишься самкой, – сказала Фугу. – Не пойми меня неправильно, но разве ваши самки обычно не выглядят неряшливо по сравнению с самцами? А ты – такой самец! И становишься с каждым днем все ярче. А все равно что-то от самки в тебе остается. Ты уж извини, но это правда.