ТАНЕЦ НА БИС(ПЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ)
СТАЯ – I (апрель)
…Мать Любки Соколовой всегда требовала, чтобы друзья-приятели дочери называли ее не по имени-отчеству, и не «тетей Мариной», – но просто Мариной. Требовала – и добивалась своего.
Честно говоря, основания для такого обращения имелись, – родила она дочку сразу после школы, на выпускном вечере платье весьма свободного покроя не могло скрыть округлившийся животик. (Папаша появления на свет наследницы не дождался, угодил в армию, – и, отслужив, так в Омут и не вернулся.) К тому же выглядела Марина Соколова моложе своих тридцати с небольшим лет – многие при первом знакомстве принимали ее за старшую Любкину сестру. А в последний год Костя заметил, что Марина поглядывает на него… ну, в общем, с интересом. Мужчин ее возраста в деревне не было.
Но сейчас в ее взгляде, устремленном на перемазанного болотной грязью мальчишку, ничего, кроме тревожного удивления, не читалось.
– Она же сказала, что с вами пойдет… Что случилось, Константин?
Она всегда называла Костю так, полным именем.
Он постарался сделать спокойное лицо.
– Ничего не случилось… На болоте разминулись, думал – она уж дома…
– Не-ет. Не приходила… – медленно сказала Марина. И тут же резко, как выстрелила: – Ничего не случилось?! Да на тебе же лица нет! Рассказывай!
Он рассказал – сбивчиво и путано.
Ну пошли они, значит, на болото. За весенней клюквой – за самой сладкой, подснежной… Он, да Любка, да Зинка Дулева, да Санька Гладышев. Хотел Юрчик, Зинкин брат, увязаться, – не взяли, мелкий, заноет быстро, домой запросится…
(Их четверка была самой закадычной, не разлей вода, компанией. Других сверстников в Омуте нет: вместе ездили в школу – за пятнадцать километров, на разбитом «ЛАЗе», собиравшем ребятню с пяти окрестных деревень. И после школы держались вместе…)
Ну, значит, клюкву собирали… Разошлись по болоту, друг друга не видели, перекрикивались. А потом… Потом не иначе как медведя черти с лесу вынесли. Он-то сам не видел, значит, слышал только: кусты трещали. Может, и не медведь. Лось может. Или вообще человек. Ну вот… Но Гладыш, значит, заорал во всю мочь: медведь, тикаем! Ну, он и побёг. Вдруг и вправду… И другие побегли, кто куда.
Рассказ Костика соответствовал реальным событиям лишь отчасти. Клюкву они с Любкой не собирали, успеется, – целовались на небольшом пригорке, прогретом и высушенном апрельским солнышком. И не только целовались… Любка, не иначе как от весны задуревшая, даже под лифчик залезть позволила – не шутка, с Нового Года такого не было, когда вчетвером втихаря бутылку портяшки опростали. И он, Костик, уж размечтался сдуру: может, как раз сегодня… Тут, на пригорочке… И вдруг Гладыш со своим «медведем». Костик в медведя не поверил. Услышал треск кустов и решил, что это их Сазон выследил, жлобина злоёбистая. Он, с армии вернувшись, вокруг Любки, как кот вокруг сала, а Костику, значит, ноги грозил выдергать, педофил хренов.
Ну Костик и дунул с пригорка, ноги спасаючи, а Любка отстала, одежку в порядок приводила…
Но самое главное Костик не хотел вспоминать. Твердил себе: почудилось, почудилось, почудилось… Почудился ему – когда уже отбежал изрядно – истошный, дикой болью напоенный крик, донесшийся с болота. Девичий крик.
– Пошли, – сказала Марина. Очень нехорошим голосом сказала.
Потащились на болото. По дороге завернули за Тимофеичем – старый хрыч повонял, как положено. Но тоже с ними поплелся – двустволку прихватил, пару патронов в карман сунул. Всю дорогу трундел: не было, дескать, этим годом берлог в округе, не должо́н бы медведь забресть, он зверь основательный, за угодья свои держится… Но Марина знай подгоняла.
Вышли к тому пригорку, от него по болоту пошли. Покричали – не отзывается никто. Разошлись по сторонам, невдалеке друг от дружки. Клюквы под ногами хватало, да толку-то, – не в карман же собирать, Костик свое ведро пластмассовое впопыхах уронил, споткнувшись, когда бежал без оглядки.
Потом глянул: никак краснеется что-то за кочкой дальней? Не его ли ведрышко? Скорей туда, а там…
Оцепенел Костик. Крикнуть – не получается, убежать – не получается… И смотреть на ЭТО не может, и отвернуться – никак…
Тут Тимофеич с другой стороны подбрел – так на кочку и сел. И – обед себе под ноги… Скорчился, разогнуться не может, вроде уж и нечем – а всё ж пёрхает, пустой желудок вывернуть пытается…
А Костик тихонько взгляд отвести попробовал. Хитро так: что б не на всё сразу смотреть, а на что-то одно, не страшное. Вот сучок лежит, обычный сучок, еловый… а рядом что? – шишка, нормальная почти, ничего, что красным заляпана; а еще чуть в сторону…
Не стоило ему в ту сторону – то самое углядел, что издаля за красное ведро принял… Лифчик Любкин… По одной чашечке только и узнать – вторую будто кто пожевал, да не понравилась, выплюнул.
Странно вот – остальное вроде и страшнее, а сломался Костик на том лифчике, заплакал-зарыдал, словно пацан малолетний…
Но тут Марина подбежала. И за ее криком Костикова плача не слышно стало.
Глава первая. Развлечения в чикагском стиле
Держитесь как можно дальше от воды, чтобы чего-нибудь не случилось, потому что вам на роду написано, что вы кончите жизнь на виселице.
1.
Была ночь.
А может, утро – в июне месяце в этих краях разобрать трудно. Но было светло.
И был мост.
Который Джазмен использовал для своих любимых развлечений в стиле чикагских мафиози двадцатых годов.
Для убийств.
Мост начали ремонтировать очень давно, чуть не двадцать лет назад, еще при социализме с человеческим лицом… Собирались года за два-три укрепить опоры и заменить перекрытия, восстановленные после войны на скорую руку и совсем обветшавшие.
Но благое начинание подкосила перестройка вкупе с новым экономическим мышлением: стройматериалы дорожали, инфляция растворяла выделенные фонды, как политура растворяет печень алкоголика; поставщик металлоконструкций оказался вдруг за границей – как следствие, долларовые цены, предоплата и возня с растаможиванием. Потом приватизированное РСУ – подрядчик долгостроя – как-то подозрительно быстро обанкротилось, уступив по остаточной стоимости наиболее ценное оборудование в частные фирмочки бывших своих руководителей… Потом дефолт на пару с банковским кризисом прикончили очередного генподрядчика… И в конце концов подряд на реконструкцию оказался в руках Джазмена, у которого были свои причины не спешить с ее завершением.
Нет, конечно, совсем уж без моста город не остался – как-никак проходило по нему шоссе бывшего союзного значения, связывавшее город аж трех революций со столицей союзной республики, а ныне ни от кого, кроме МВФ, не зависимого прибалтийского государства.
И автомагистраль немного удлинили, пустив в объезд, по другому мосту, в нескольких километрах ниже по течению. Местным приходилось давать изрядного крюка, чтобы попасть в заречную часть города (по виду – в настоящую деревню). Но ничего, привыкли, даже радовались, что «евролайновские» автобусы и дальнобойные фуры в объезд города газуют к границе, неожиданно оказавшейся в двадцати с небольшим верстах к западу.
А недостроенный (вернее, недочиненный) мост Джазмен использовал для своих любимых развлечений в чикагском стиле.
Для убийств.
Была ночь…
Наполненная соловьиными трелями белая ночь… Нет, все-таки, пожалуй, раннее утро – солнце всходило, и только высокие обрывы восточного берега не пускали прямые солнечные лучи на мост…
Утро начиналось славное – тихое, безветренное, прохладное – но обещавшее жаркий денек. И умирать в такое шикарное утро совсем не хотелось. Хотя трудно найти время суток и погоду, при которых это занятие покажется подходящим личности, не мечтающей о суициде.
…Макс изобразил все на славу – реагировал именно так, как должен был бы отреагировать человек, постепенно доходящий до того, что с ним хотят сделать и проникающийся убеждением, что все это всерьез.
Сначала дрожащим голосом пытался объяснить, что шутка вполне удалась, что он, Макс, всем проникся, все осознал и по гроб жизни на пушечный выстрел не приблизится к владениям Джазмена; потом стал выть, дергаться, пытаясь вырвать ноги из быстро твердеющего раствора – ему выкрутили руки за спину и чувствительно врезали повыше уха.
Макс обмяк.
Покорно сглотнул поднесенный стакан, пролив половину на подбородок,– дешевая водка обожгла горло – и продолжал смотреть на Джазмена затравленно, но как бы с надеждой: может, все-таки шутка, может сейчас они развернутся и уйдут, оставив его на мосту в одиночестве с зацементированными в оцинкованной банной шайке ногами – освобождайся, мол, как знаешь… На самом деле никаких иллюзий он не питал.
Джазмен, сидевший чуть в сторонке, на специально привезенном раскладном стульчике, смотрел на него внимательно, с нехорошей улыбкой – он-то знал, что шуткам здесь места нет. Макс, если говорить честно, тоже знал, и, опять-таки если честно, на самом деле боялся только одного: переиграть. Переиграть настолько, что ему, вопреки обыкновению, свяжут руки.
Гориллообразный гуманоид из охраны Джазмена потыкал затвердевший раствор, повернулся к шефу и с тупо-радостным лицом поднял вверх большой палец: готово, можно начинать. Этот скуловорот откликался на прозвище Гоша, и, насколько понял Макс за полсуток знакомства, отличался собачьей преданностью Джазмену в сочетании со слоновьей силой (только силой – по части сообразительности любой из клыкасто-хоботастых великанов дал бы ему сто очков вперед).
Это не цемент, пришла Максу совершенно несвоевременная мысль, цемент не мог так быстро застыть, это какая-то смесь на основе алебастра…
– Ну что? Речь какую скажешь на прощание?
Джазмен спрашивал сидя, так и не поднявшись со своего стульчика. Его отделяло метров пять от Макса, стоявшего с зацементированными в тазике ногами на краю большого проема – отсутствующего перекрытия в центре моста. Вид у Джазмена был лениво-скучающий – похоже, ему уже начали приедаться дурные забавы в стиле Чикаго времен сухого закона…
…Он не попадает в кадр! Чертов забор прикрывает его от Райниса и нацеленного объектива!
Сплошной забор из не струганных и неокрашенных двухметровых досок прикрывал центр моста, где ударники капиталистического труда меняли перекрытие – якобы. И где развлекался Джазмен – точно. Макс и Райнис облазали высокий восточный берег в поисках точки, с которой объектив – чуть меньше и слабее пулковского телескопа – позволял заснять редкое в наше время и в наших широтах действо…
И все оказалось напрасным.
Джазмен не попадал в кадр.
Надо было рисковать и Макс произнес спокойно, с расстановкой, совершенно не вписываясь в прежний свой имидж:
– Ну что тебе сказать? Сказать, что ты пидор? Так это сказать слишком мягко, это – не сказать ничего. Скорее ты – вышедший в тираж пидор, чья педерастическая задница уже мало кого привлекает. Достаточно?
Подействовало! Пожалуй, глухие слухи о нестандартных пристрастиях Джазмена имели под собой почву… Джазмен вскочил – стульчик коротко грохнул по бетону – прыжком надвинулся на Макса, выдернул из внутреннего кармана пушку…
Кольт модели 1917 года… Ха! Эта хромированная игрушка, точная копия любимого оружия бутлегеров двадцатых годов, стоила не меньше ящика ТТ или Макаровых. Но главное было не это. Джазмен попал в кадр! И Макс испуганно отдернулся от блестящего ствола – достаточно, все в порядке, провоцировать выстрел незачем…
В единственной извилине Гоши-гориллоида копошилась мысль: хозяина оскорбили, стоит что-то предпринять… Но что надо сделать, умственные способности телохранителя понять никак не позволяли. Дать по роже? Пудовый кулак нерешительно качнулся в сторону Макса, взгляд метнулся к шефу в поисках одобрения.
– Не копошись, – процедил Джазмен с неприятной улыбкой. – Он хи-и-и-трый, он легкой смерти ищет…
Кольт снова бесследно исчез в недрах клубного пиджака. Джазмен смахнул с рукава несуществующую пылинку и сказал Максу почти даже ласково:
– Не торопись… Щас много интересного посмотришь… Зуб даю: зенки вот так от изумления вылупишь…
Он пальцами обеих рук показал, как вылупятся от изумления зенки – судя по всему, Максу предстояло заткнуть за пояс крабов и прочих существ, коих природа наградила глазами, способными выдвигаться из черепа.
– Всю жизнь оставшуюся будешь удивляться, – продолжил Джазмен живописать ожидающие Макса развлечения. – Всю-всю, на сколько дыхалки хватит…
Макс не слушал его. Впервые он позволил себе взглянуть на дальний восточный берег, высокий и обрывистый. Там, сквозь зелень кустов, вполне мог поблескивать объектив… Но хотелось надеяться, что не поблескивает и ненужного внимания не привлекает.
Никакого блеска Макс не разглядел, и торопливо отвел взгляд в сторону, словно напоследок оглядывая окрестности. Вдали, гораздо левее, где возле белой громады собора стояла на постаменте гаубица времен то ли отечественной, то ли гражданской войны, кажущаяся отсюда совсем крохотной, – и там он заметил какое-то движение… Или показалось, вглядываться было некогда, потому что Джазмен приказал Гоше без слов, коротким жестом: заканчивай.
Гуманоид радостно осклабился и изо всех сил навалился на совковую лопату, упиравшуюся в тазик.
–Н-не над-а-а-а-а! – заверещал Макс, и не замолк до самого конца.
Жестяное днище скрежетнуло по бетону, шайка медленно выползала за край перекрытия – на четверть, на треть, почти на половину донца… Качнулась вниз, Макс не замолкал, нелепо взмахнул руками, словно пытаясь ухватиться за воздух – не получилось…
– В воду, жаба!!! – проорал Гоша ритуальное напутствие из «Человека-Амфибии».
Макс полетел в реку «солдатиком», как прыгают пацаны, только начинающие осваивать искусство ныряния – только вот тяжелый груз к ногам при этом обычно никто не крепит…
Джазмен и Гоша наклонились над проемом. Глядели, как опадает взметнувшаяся звонким всплеском вода и расходятся гаснущие круги. Несколько пузырей вырвались наверх над местом падения. Больше поверхность ничто не тревожило.
– Утоп, как Муму. А говорят – говно не тонет… – произнес Гоша свою всенепременно, каждый раз произносимую эпитафию – в отличие от фразы про жабу, он сочинил ее сам, и очень тем гордился.
2.
Фирменный бензин предназначался для зажигалок «Зиппо» – ароматизированный, кристально-прозрачный. Но облитая им сумка с одеждой занялась дымно и чадно – совсем как от какого-нибудь плебейского семьдесят второго.
Человек отодвинулся от огня, стоял, равнодушно глядя на пламя. Потом достал из кармана паспорт, по одной вырвал из него страницы. Скомкал, подбросил в костер. Туда же полетела дерматиновая обложка.
Когда в огне почернела смятая страница с фотографией, изображавшей человека, он нагнулся, поднял валявшуюся под ногами тополиную ветку и тщательно размешал оставшийся от бумаги пепел.
Алеся Мациевича не стало.
Свидетелей исчезновения гражданина республики Беларусь не нашлось – пустырь неподалеку от Витебского вокзала был в этот утренний час безлюден. Двое суток назад похожим образом и в похожем месте исчез гражданин ФРГ Аксель Тюринг – только пустырь располагался в окрестностях Минска.
Теперь стоявший у костра человек звался Игорем Германовичем Зубовым, что и подтверждалось лежавшим в кармане паспортом. Другие документы свидетельствовали, что сей гражданин РФ имеет честь трудится в охранно-розыскном агентстве «Рапира-Бис», где и получил для выполнения служебного задания пистолет ПМ за номером ГД 8972 Е.
Правда, дотошный эксперт-баллистик мог убедиться, что хранящиеся в Федеральной пулегильзотеке результаты контрольных выстрелов из означенного пистолета не имеют никакого отношения к стволу, находящемуся сейчас в подплечной кобуре Зубова И.Г. Более того, ультразвуковая дефектоскопия выяснила бы, что ранее зубовский ПМ имел совсем другой заводской номер…
Человека с документами Зубова подобная возможность не печалила. «Рапира-Бис» – достаточно известная в Питере контора, и любой мент при случайной проверке возьмет под козырек. А если дело дойдет до серьезной драки, никакие бумажки все равно не помогут. Поможет только умение первому нажать на спуск.
Это человек умел хорошо. За свою жизнь он носил много прозвищ (а в последние годы – много разных имен и фамилий). Одно время в определенных кругах был известен под простым и непритязательным прозвищем Стрелок, – и отнюдь не за привычку стрелять сигареты или червонцы до зарплаты.
Затем то прозвище как-то позабылось, и появилось новое: Танцор (тоже полученное не за успехи в современных либо бальных танцах) – потому что стрелять, и даже попадать при этом в цель умеют многие, чья профессия, чье ремесло связаны со стреляющими предметами. А вот станцевать танец под пулями… Противник давит на спусковой крючок – и не может попасть, хотя ты не прячешься от пуль и расстояние все меньше и меньше… Многие думают, что это вроде «качания маятника», лишь чуть сложнее. Ерунда. Маятник – упражнение, набор заученных движений. Их рваную амплитуду можно угадать, расшифровать – и пристрелить качающего. А танец – импровизация, в которой ты сам не знаешь, что сделаешь в следующую секунду. Правда, зрители не аплодируют. Зрители, если станцевал хорошо, лежат и умирают…
Это не ремесло. Это уже искусство.
Но Граеву давненько не доводилось выходить на сцену… Он даже надеялся – никогда больше не доведется.
Не сложилось…
…Он не стал дожидаться, когда догорит костер – поношенные вещи Мациевича никакого следа к Граеву дать не могли. Пересек пустырь, вышел к Обводному каналу, неторопливо двинулся вдоль набережной… Граев не был в Петербурге пять лет, но не испытывал ностальгии. За прошедшие годы город не стал краше. По крайней мере, эта его часть. Сквозь бурую воду канала виднелись ядовито-зеленые водоросли, поток машин застрял в нескончаемой пробке, терзая слух гудками и обоняние выхлопными газами. Было жарко.
Машина стояла в условленном месте. На Рыбинской улице, неподалеку от ГИБДД. Разумная предосторожность, хотя на подобные тачки автомобильные воры редко заглядываются. Двадцать первая «волга» – пойди, найди покупателя…
Ходят, конечно, слухи, что некоторые заграничные коллекционеры могут выложить за такой агрегат – в идеальном состоянии, с родным двигателем и коробкой, – сумму, достаточную для приобретения пары «вольво» или «саабов»… Однако большинство владельцев ГАЗ-21 так на них и ездят, на «вольво» отчего-то не пересаживаются. Из патриотизма, должно быть.
К тому же движок и коробка на «волге» стояли не родные, в полном соответствии с заказом. Судя по тому, как старушка бесшумно завелась и приемисто взяла с места, цилиндров у нее теперь восемь, и лошадей соответственно. Граев довольно улыбнулся. Если кому-нибудь придет в голову поиграть в догонялки – будет неприятно удивлен.
В бардачке лежала доверенность на Зубова И.Г., оформленная по всем правилам. Все в порядке. Можно работать.
3.
Джазмен не соврал – посмотреть под водой было на что.
Трупы оказались самые разные. Не просто мертвецы разного пола и возраста – но находящиеся в самых разных стадиях разложения. На действующих кладбищах, впрочем, всегда так, – но без массовой эксгумации факт сей не слишком очевиден.
Лучше всего выглядел мужчина приблизительно (очень приблизительно!) лет сорока – возраст, конечно, по раздуто-перекошенному лицу определить было трудно, но элегантный деловой костюм утопленника позволял сделать вывод, что упакован в него не юнец и не старикашка.
Манжеты и воротник рубашки, правда, слегка подкачали – наверняка когда-то идеально белые, сейчас они зеленели слизью, даже на вид мерзкой. Но запонки золотисто поблескивали. Судя по всему, Гоша, при всех своих недостатках, к малопочтенному ремеслу мародера склонности не имел: поясок золотого кольца глубоко врезался в палец трупа – в раздутый и толстый, похожий на дешевую сардельку, напитавшуюся кипятком в процессе варки.
Девушка, стоявшая рядом, сохранилась значительно хуже, – и одежда, и ее владелица. Да и считать девушкой тело с зацементированными ногами можно было весьма условно – лишь по длинным, позеленевшим, слипшимся волосам неприятного вида. Течение слегка шевелило их, уже не в силах поднять колеблющейся распущенной волной. Обросшая чем-то гнусным одежда лишь угадывалась – и при детальном (и не брезгливом) знакомстве девушка легко могла оказаться юношей с длинными волосами…
Самый древний утопленник, переживший не одно половодье с их ревущими под мостом бурными потоками, был прост – четыре костяшки попарно торчали из зеленой кучки водорослей, в которую, очевидно, превратилась зацементированная банная шайка. Остальные экспонаты коллекции Джазмена находились в разных стадиях разложения и представляли собой переходные этапы между упомянутыми мослами и костюмно-импозантным мужчиной.
Нет, не так. Переходные этапы между потемневшими мослами – и самым свежим экземпляром – Максом.
Тазики стояли двумя ровными рядами, свидетельствующими – никакой случайности в их расположении нет. А подводный музей если и не перегружен толпами посетителей, облаченных в скафандры либо акваланги, – однако свой хранитель-смотритель в нем наличествует… И хранитель сей не чужд эстетики.
Джазмен не соврал – посмотреть под водой было на что…
Но Макс не смотрел ни на что. И не восторгался мрачной эстетикой подводного некрополя. У него в эти секунды нашлись на дне совсем другие проблемы…
Макс пытался дотянуться до змеящейся совсем рядом, в паре шагов, цепи. Вот только сделать эти шаги он никак не мог.
Цепь здесь лежала не толстенно-якорная, но и не какая-нибудь чепуховая, типа унитазной. Нормальная крепкая цепь, на таких, но чуть менее толстых, держат крупных дворовых собак… Звенья не успели покрыться ни коричневым налетом ржавчины, ни зеленой слизью. Цепь проложили вчера.
Утопленник-новобранец выпустил из легких излишки воздуха (наверху склонившийся над проемом Гоша радостно заржал, глядя, как течение уносит пузыри…). Макс наклонялся, и вытягивал руки вперед, и сгибал в коленях ноги, схваченные цементным пленом. Стойкий оловянный солдатик на тяжеленной оловянной же подставке, пытающийся залечь под шквальным огнем противника…
Течение препятствовало, старалось разогнуть, выпрямить. Но он наконец мягко рухнул вперед и вцепился пальцами в долгожданные звенья.
Дальше – проще.
Все рассчитано, все проработано. Быстро перебирая по цепи руками, он подтягивал тело к железобетонной опоре моста. Дно здесь было – камень-плитняк, сковавшая ноги гиря тащилась легко, опора все ближе…
Опора в сечении напоминала букву «Н» из толстых палочек с не менее толстой перекладиной между ними. Цепь уходила в нишу между ножками буквы, крепясь к торчащей арматурине…
Там же, на дне, в нише, Макс и Райнис оставили акваланг с аккуратно заклеенным загубником. Аккуратно, но не слишком прочно – даже обессилев, даже безнадежно выбившись из графика, даже задыхаясь – в четверти шага от спасения не загнешься. Крутнуть вентиль, проткнуть-прокусить пленку на загубнике – и дыши на здоровье…
Макс из графика не выбился.
Но акваланга в нише не было.
ТВОЮ МАТЬ!!!! АКВАЛАНГА НЕ БЫЛО!!!
О том, что у опоры не оказалось и ломика, предназначенного разбить цементную гирю на ногах, – о такой мелочи не стоило и задумываться…
Акваланг исчез. Максу хотелось закричать. Но было нечем – воздуха в легких почти не осталось.
Да никто бы и не услышал.