Этайн повернулась к ним.
– Все хорошо? – спросила она на языке данов.
– Да уж, черт тебя дери. Просто здорово.
Она недоуменно посмотрела на рябого гаэла, и Бран добавил:
– Он радуется, что недалеко еще осталось. Ему бы только усадить толстый зад на камень.
Этайн кивнула и улыбнулась. Но в ее глазах старый следопыт различил смертельную печаль – печаль женщины, которой пришлось пережить слишком многое. Этайн знала, как ведутся дела, знала, что рано или поздно они с нее спросят. Люди не делают добра просто так, не назначив за него цену. Бран знал это – и она тоже. И в каждом взгляде Этайн читалась попытка понять не только, как велика будет их цена, но и где и как придется ее заплатить.
В ночи запела птица; Бран нахмурился. Он едва различал впереди силуэт Дунлайнга. Тот притаился у скрытого зарослями ежевики уступа, около последнего растрескавшегося откоса, который отделял их от вершины, – он казался неестественно ровным, будто кто-то давным-давно насыпал земляной вал, да так и оставил. Дунлан помахал им рукой, веля поторапливаться, но приложил палец к губам. Бран, Этайн и Руэ Мор метнулись к нему.
– Там кто-то есть, – прошептал Дунлайнг. – Я видел свет.
– От огня?
Дунлан покачал головой. В сумерках его лицо казалось бледным пятном.
– Ни хрена. Он вроде… зеленый.
Этайн решительно сомкнула губы и положила ладонь на рукоять сакса. Когда она пошевелила в ножнах клинок, сталь тихо заскрипела.
– Я пойду первой, – сказала она. – Я слышала, те, кто забрал моего товарища, пугливы. Могут и сбежать, если увидят нас вместе.
– Даны? Пугливые?
– Я не говорила, что это даны, – и Этайн, не оглядываясь, протиснулась между ирландцами; она вскарабкалась на уступ, не обращая внимания на крапиву и колючие кусты, и взобралась на влажную траву на верхушке насыпи. Всего в тридцати шагах от нее росли кривые тисы, и сквозь их переплетенные ветви мерцал зеленый огонь. Притаившись, Этайн дождалась, пока к ней присоединятся Бран и Дунлайнг. Но когда те начали затаскивать на насыпь брюхастого Руэ Мора, Этайн побежала к опушке.
За деревьями кружили зловещие огоньки; сквозь завывание ветра слышались два приглушенных голоса: непонятная речь Гримнира на резком гортанном языке и мрачная, торжественная, полная силы речь его собеседника. Этайн вдруг поняла, что успеет еще не поздно прервать смертельную трагедию, развернувшуюся в зарослях. И хотя сердце с чудовищной силой билось о ребра, штурмуя свою клетку в попытке вылететь на волю, Этайн вынула из ножен холодный стальной сакс Гримнира.
Неожиданно рядом возник кто-то еще. К ней подошел Бран: его серебряная борода распушилась, а рука уже наполовину натянула тетиву лука. В полушаге от него стоял Дунлайнг, он вынул меч и молча поцеловал его на удачу. Наконец, тяжело и рвано дыша, до них доковылял Руэ Мор, утер со лба пот. Но ладонь на древке копья не дрогнула, да и сам он не колеблясь перекрестился.
Благодарно кивнув каждому по очереди, Этайн повела их в лес, следуя за странными огоньками и призрачными звуками. Вскоре впереди показалась коронованная стоячим камнем вершина Каррай Ду…
Глава 17
Припав к земле у подножия стоячего камня, Гримнир слушал, как пищат и жужжат насекомые. Они были совсем рядом, и их несмолкаемый шум действовал на нервы – а он и так уже устал от ожидания.
– Где они, старый мерзавец? Будь ты проклят! Ты вообще уверен, что это то самое место?
Глянь-ка туда, мой нежный маленький тупица, велел Гифр.
Гримнир повиновался. Между деревьями плыли вверх по склону сотни мерцающих сфер – блуждающие огоньки, пучки зеленого света фейри, танцующие на траве и под листвой. Гримнир видел, что за сиянием скрываются силуэты, слышал тихий шелест крыльев.
– Nár, parái vestálfar! – он шумно сплюнул, не скрывая черной ненависти к этим шавкам, идущим по следу его господина. – Командуй, старый ты мерзавец! Гифр? – Гримнир поднялся и, вдруг что-то заподозрив, оглянулся. – Гифр?
Внезапно тысячи блуждающих огоньков над ним и над стоячим камнем, вспыхнули, и яркое зеленое свечение обожгло глаза не меньше, чем солнце Иномирья. Гримнир зарычал и, отвернувшись, прикрыл руками глаза.
Это и спасло ему жизнь.
Со спины к нему подкрадывались в тумане четверо существ на голову выше его, худых, как щепки. Они были так похожи один на другого, что Гримнир не мог их различить; полупрозрачную кожу, белые волосы и впалые щеки подчеркивала и их одежда: хауберки из серебристо-зеленых пластин и штаны из светлой парчи. Тонкие пальцы сжимали рукояти мечей с лезвием в виде листа или лежали на древках коротких тяжелых копий. Они разделились и обступали его полукругом. От Гифра не осталось и следа.
– Трусливые свиньи! – взвился Гримнир. Он оттолкнулся от камня. – Думали, я не замечу, как вы подкрадываетесь, чтобы засадить мне в спину нож? И кто из вас вытянул короткую соломинку, а? Ты? – он ткнул в того, что стоял слева от него. – Или ты, долговязый? Ха! Неважно! Кости брошены, и вам не хватает очков…
Гримнир, быстрый, словно змей, метнулся влево. Те двое, что зашли с этой стороны, отступили, а их собратья справа бросились вперед. Но Гримнир был к этому готов. С нечеловеческой ловкостью он оттолкнулся ногой от земли и метнулся вправо – это был отвлекающий маневр. В загадочном свете зазвенел смертоносный наконечник его копья – длинное лезвие в форме листа. Гримнир изогнулся, вкладывая в удар всю свою силу. Он пришелся в голову: копье вошло через левый висок эльфа и вышло у правой челюсти, пробив череп насквозь.
Но не встретило никакого сопротивления. На пути выверенного удара не оказалось плоти. Гримнир завалился вперед и полетел на траву. Перекатился, поднялся на четвереньки и, тяжело дыша, вновь встал лицом к лицу с противником. Эльф должен был лежать мертвым у его ног; но вместо этого Гримнир увидел, как растворяется в воздухе похожая на болотную дымку тень.
– Колдовство, – прошипел он.
В ответ послышался мрачный низкий голос, гулкий, словно доносящийся из могилы. Голос всех троих оставшихся противников.
Да, фомор. Чары Туат. Но чьи клинки сотканы из дыма, и чей оборвет твою жизнь?
В подтверждение своих слов, один из эльфов метнул ему в глотку копье. Гримнир не мог бы сказать, кто трудился над ним: кузнец или колдун. Оно казалось тяжелым, острый наконечник поблескивал в свете фейри. Его сжимала напрягшаяся до предела тонкая рука, было слышно, как противник тяжело дышит сквозь сжатые зубы.
В последний миг Гримнир все же уклонился, копье пронеслось в дюйме от него – а его ответный удар прикончил бы любого живого врага. Однако он вновь столкнулся с мертвой пустотой, вновь потратил кипящие в широких плечах и длинных руках силы на то, чтобы развеять призрачного противника, обернувшегося облачком пара. Он восстановил равновесие и разразился проклятиями – двое оставшихся решили атаковать вместе: один тыкал клинком Гримниру в лицо, пока второй поднырнул и вытянул руку с копьем.
Гримнир пригнулся и отбил удар своим копьем. Но когда древко снова погрузилось в призрачную дымку, он оборвал ответную атаку. Эльф-мечник пролетел мимо него, Гримнир резко развернулся и накинулся на него прежде, чем тот сумел понять, в чем дело. Он с криком ярости обрушился на восточного эльфа…
…и пролетел его насквозь.
С привычной проворностью и быстротой Гримнир, вместо того чтобы неуклюже повалиться на траву, лишь перекатился. А поднявшись, широко развел руки и громогласно зарычал, бросая вызов безмолвному камню с короной из огоньков фейри и неясным фигурам позади него.
– Балегир!
Мерзкий глупец, ответил голос мрачно. Балор мертв, его и остальных твоих жалких собратьев убили при Маг Туиред! Этот жалкий бродяга, которого ты зовешь королем, – мы отрубили его трижды проклятую голову и выкинули ее в море!
– Балор, да? Так вы его зовете? – спросил Гримнир. – Вам, слизнякам, даже имя его не выговорить! Он Балегир Одноглазый, сын Имира, воин Злокозненного и хозяин волчьих кораблей каунар. Он мой отец.
Он был червем и умер, как червь, – пойманный вороньим клювом!
Гримнир широко открыл рот и вывалил язык, задыхаясь.
– Пф! – выплюнул он. – Ложь и пустые насмешки!
Его собеседник с издевкой рассмеялся.
Может быть. Но разве удар, нанесенный в насмешку, не так смертоносен?
У Гримнира не было сил ответить. Пока звенел мрачный голос, вокруг него кружилась целая орда вестэлфар, они нападали поодиночке, вдвоем или втроем – абсолютно одинаковые и неотличимые от живых, пока не попадут на острие его копья. Он кружился и отбивал удары, уворачивался и бил в ответ; он нутром чуял, что сражается лишь с армией призраков, но как он мог пойти против главного инстинкта – самосохранения? Как мог стоять на месте под градом вражеских ударов? Все внутри восставало против, добровольно сложить оружие – значило испытывать терпение норн. Он может отразить девяноста девять ударов – а потом сотое копье, принятое им за мираж, окажется совершенно реальным и выпустит ему кишки.
И он отбивался, отбивался усердно, используя все мастерство и ловкость, приобретенные за долгую жизнь. Он отбивался, пока глаза не застлал пот, пока руки и спина не начали гореть огнем; отбивался, пока он не начал терять легендарную выносливость, которой славился его народ. И лишь тогда поток врагов иссяк.
Мы знаем тебя, фомор, произнес его незримый собеседник. Тебя это удивляет? Ветер прошептал нам легенды о тебе: тебя называют Проводником смерти; Тем, кто носит капюшон, Предвестником ночи. Некоторые говорят, что ты сын Фенрира, другие – что ты брат Змея, опоясывающего мир. И все же ты лишь жалкое печальное напоминание о проклятом роде.
Тяжело дыша, Гримнир стоял в кругу подрагивающих теней, брызжущий от камня свет слепил его. На оскаленных клыках появилась пена, пряди жестких волос нависли над горящими вызовом глазами. Он откашлялся и сплюнул.