Пф! Я пришел говорить со старым королем, а не с его слугами! – Послышался звук удара кулаком. Затем кто-то тихо сплюнул и негромко усмехнулся, но так, что кровь застыла в жилах. – Я это запомню, свинья!
– Подведи своего демона поближе, О’Руэрк, – приказал Мурроу.
В толпе вождей и капитанов послышался шепот. Привыкшие к тяготам войны мужчины, суровые и мстительные, когда дело касалось схватки, торопливо крестились и отводили глаза от твари, которую вывел на веревке лорд Лох-Гилла.
Широкая грудь и длинные руки бугрились мышцами, даже кривые ноги и сутулость придавали ему какую-то угловатую мощь. По темной коже змеились нанесенные золой и вайдой татуировки. Тварь мрачно смотрела на воинов сквозь завесу черных волос, в пряди которых были вплетены бусины из серебра, золота и резной кости. Прищуренные глаза горели неугасимой ненавистью.
Даже Черный Мурроу из Кинкоры сделал шаг назад.
– А ты не соврал, назвав его демоном, О’Руэрк.
– Да. Поймали его на Дублинской дороге, сир. Оно…
Тварь зарычала на Кормака, скривив губы и обнажив пожелтевшие клыки.
– Поймали? Пф! Не ловил ты меня, коротышка!
Этайн поднялась на ноги.
– Он друг, сир.
Король Бриан поднял руку, приказывая всем замолчать, и взглянул на Этайн.
– Об этом… создании ты говорила? Это тот фомор из твоей истории?
– Его зовут Гримнир, сир, – ответила она. – И он последний из своего народа, один из каунар – которых ваш народ зовет фоморами, мой – оркнеями, а северяне – скрелингами. Когда я встретила его, он приносил одни неприятности, он был убийцей и самым жестоким негодяем из тех, что мне доводилось встречать.
– Решила из меня козла отпущения сделать, а, подкидыш? – уже не так уверенно спросил Гримнир; он огляделся, внезапно осознав, в какой попал переплет. И облизал губы мертвенно-бледным языком.
Но Этайн невозмутимо продолжала:
– Я не могу поручиться ни за его честность, ни за порядочность – у него нет ни того, ни другого. Но пока он держал меня в плену, угрожал мне расправой, высмеивал мою веру и заставлял меня противостоять ненависти забытого мира, он спас мне жизнь… дважды, – и она ему подмигнула.
Застигнутый врасплох Гримнир моргнул и зашелся хриплым хохотом.
– Наконец хитрить научилась, проклятая ты маленькая христоверка!
– Ты ему веришь? – спросил король, не зная, что и думать об этом создании.
– Бог свидетель, да, верю. Принц Мурроу, можно мне взять твой нож? – Принц взглянул на отца, и тот кивнул. Скрипнула сталь – Мурроу вытащил тяжелый боевой кинжал и передал его девушке. Этайн подошла к Гримниру, взяла его за руки и перерезала веревки. – Не заставляй меня об этом жалеть, – пробормотала она.
– Так ты лазутчик? – спросил Мурроу, убирая возвращенный кинжал обратно в ножны.
Гримнир размял пальцы и растер перетянутые веревками запястья.
– Я много кто, маленький принц. Но главное, что я не союзник Дублину – пока за его стенами прячется Бьярки Полудан, – Гримнир переводил взгляд от отца к сыну, от короля к принцу. – Он знает, что вы хотите взять их в осаду. Так что завтра они выступят против вас. Отплывшие корабли? Это уловка! Они хотят обдурить вас, застать за празднеством какого-то святого дня, с которым вы, христоверы, так носитесь, и перерезать вас.
– Страстная пятница, – сказала Этайн.
Мурроу пригвоздил Гримнира взглядом.
– Но кто подтвердит, что ты не участвуешь в этом их плане? Какая-то оборванка и сплетница, явившаяся сеять раздор?
– Что говорит тебе сердце, сын мой? – спросил Бриан.
Принц фыркнул и посмотрел на собравшихся вокруг капитанов; он увидел среди сыновей Томонда, принцев Дал Каша, и своего сына Турлоу. В уголках глаз Мурроу залегли морщинки.
– Все так, черт возьми! Был бы я язычником, поступил бы так же. Если бы мы поверили, что союзники Дублина его оставили, то отметили бы день распятия Христа со всеми положенными торжествами.
– Бьярки считает, что ваша религиозность победит здравый смысл.
– Как ты поступишь? – спросила Этайн, как и все, глядя на короля.
Король Бриан вздохнул.
– Меня принуждают биться в Страстную пятницу. Проливать кровь в такой благостный день…
– Да, но какой у нас выбор? – пожал плечами Мурроу. – Я предлагаю незаметно перейти этой ночью Лиффи, так мы получим преимущество над этими жалкими язычниками. Если они не хотят сильно оторваться от остальных, у них небольшой выбор мест близ Дублина, где можно высадиться с кораблей и построить войско.
Турлоу выступил вперед.
– В устье Толки, отец?
– Да, о нем я и подумал. Там есть рыболовная запруда у равнины Клуэн Тар, недалеко от старого моста Черный волос. Если перехватим их там, может быть, удастся оттеснить их к морю.
Старый король, помедлив, кивнул.
– Тогда готовьтесь. Рагнал, пошли гонца к Малахии. Если он хочет хоть палец о палец ударить для защиты своих земель, то теперь самое время, – он посмотрел на Гримнира. – Станешь ли ты биться за меня?
– Биться стану, – ответил Гримнир. – Но никаких клятв давать не буду. Я бьюсь за себя, и когда я сделаю, что должно, – когда этот вероломный слизняк Полудан сдохнет – ты больше меня не увидишь.
– Пусть будет так.
– Поднимайте людей, – велел Мурроу собравшимся капитанам. – Прикажите им брать только еду, воду и боевое снаряжение. Бросайте остальное! И оставьте гореть костры… пусть эти богомерзкие мятежники и их союзники-язычники думают, что перехитрили нас!
И пока воины Эриу собирались и готовились, Этайн вышла в залитую светом факелов ночь. По небу плыли звезды; во тьме между ними скрывались боги – жестокие, справедливые и жаждущие крови. Она слышала, как они поют песню рока, полную грозного звона битвы и могильного эха.
Этайн не дрогнула, она была светочем Божьим – и ее чистый голос зазвенел в ответной песне:
Ныне восславим небес Вседержителя,
Его силу творца и всезнающий разум,
Наш вечный Господь, наш славный отец,
Всесильный Творец всевозможных чудес,
Святейший Создатель небесного крова,
Крышею легшего над головой человека,
Подостлавший траву человеку под ноги,
Всевышний владыка Господь.
И таящаяся меж звезд тьма содрогнулась…
Книга четвертая
Равнина Клуэн Тар, к северу от Дублина
Страстная пятница, двадцать третье апреля
1014 год от рождества Господа нашего Иисуса Христа
Глава 1
В светлеющем небе, распугивая утренних птиц, собирались вороны. Сидевший на каменистом выступе на краю Томарского леса, что на севере от Дублина, Гримнир следил, как кружат в небесной вышине черными пятнами их стаи, слетающиеся в предвкушении кровавой резни. Следил и пел – грубый голос скрежетал, точно кремень по лезвию:
Братья начнут биться друг с другом,
Родичи близкие в распрях погибнут;
Тягостно в мире, великий блуд,
Век мечей и секир, треснут щиты,
Век бурь и волков до гибели мира;
Щадить человек человека не станет.
Гримнир сидел на корточках, поблескивала его смазанная жиром ветхая рубаха из железных колец. Из захваченной в Фингале добычи ему достались кожаные штаны и тяжелые датские сапоги. На поясе висел лонгсакс – и скеггокс с резным древком на несколько пядей длиннее его узловатого предплечья. Лежащий неподалеку на камне шлем принадлежал когда-то норманнскому вождю; по железу вилась медная резьба, а толстый гребень переходил в наконечник с изображением волчьей головы. Были у него и копье, и окованный деревянный щит со стальной выпуклой серединой, на почерневшей от копоти лицевой стороне которого он недавно нанес краской знак вождей Оркханка, пика Скандинавских гор: красный глаз Балегира.
Гримнир все тянул свою песню:
Солнце померкло,
земля тонет в море,
срываются с неба
светлые звезды,
пламя бушует
питателя жизни,
жар нестерпимый
до неба доходит.
Когда эхо грубой песни на скрытой за туманом равнине Клуэн Тар затихло, Гримнир услышал неподалеку тихие женские шаги. Он скосил глаза на Этайн, худенькую и дрожащую от изнеможения даже под плащом. Ирландская армия шла всю ночь – огромные дивизии воинов, которые маршировали на северо-восток, петляя через тихие рощи и низины меж Фингалом и полуостровом Хоут, пока не встали у густого леса, прозванного Томарским. И здесь угрюмый принц клана Дал Каш Мурроу объявил привал.
– Я помню эту песню, – сказала Этайн, опершись на валун, служивший ему обзорным пунктом. – Ты уже пел ее – кажется, что уже столько лет прошло, – по дороге в Роскилле. Но в ней не слышно надежды.
– Надежды на что, подкидыш?
– На завтра, – ответила Этайн. – И послезавтра. На следующую неделю. Следующий год. Надежды на будущее, надежды, что на нашу земную долю выпадут не только война, потери и страдания.
– Мы все рождаемся, мы все умираем – от старости или болезней, как твой народ, или в бою, как мой. Это главное, а обо всем остальном можешь думать, что хочешь, – сказал Гримнир. – Знаешь, на что надеются каунар? На смерть в лучах славы, на то, что в нашу честь сочинят песни, на то, что наши враги будут помнить нас и дрожать у своих костров при одном упоминании наших имен.
Этайн достала из-под плаща его сумку.
– Чуть не забыла.
Гримнир взглянул на нее, на кожу, оставшуюся мягкой несмотря на то, что она была старше десяти ирландцев, вместе взятых.
– Старый Гифр забрал ее у мертвого римлянина, – сказал он. – Nár, оставь ее себе, подкидыш. Может, я еще за ней вернусь.
Этайн кивнула; прижав сумку к себе, она посмотрела на равнину перед ними, на ее пологий склон, нисходящий к песчаному пляжу и накатывающим на него гребням волн Ирландского моря. Со склона доносились еле слышные звуки смотра. Немного помолчав, Этайн спросила: