- Восемнадцать.
- Неужели восемнадцать? Вот забавно! Ты знаешь, он совсем не похож на Быкова. Даже не рыжий.
- Да, время идет, - сказал Дауге. - Вот я уже и не летаю.
- Почему? - равнодушно спросила она.
- Здоровье.
Она быстро взглянула на него.
- Да, ты неважно выглядишь. Скажи… - она помолчала. - А Быков тоже скоро перестанет летать?
- Что? - спросил он с удивлением.
- Я не люблю, когда Володя уходит в рейс без Быкова, - сказала она, глядя в окно. Она опять помолчала. - Я очень боюсь за него. Ты ведь знаешь его.
- А причем здесь Быков? - спросил Дауге неприязненно.
- С Быковым безопасно, - сказала она просто. - Ну, а как твои дела, Григорий? Как-то странно, ты - и вдруг не летаешь.
- Буду работать в институте, - сказал Дауге.
- Работать… - она покачала головой. - Работать… Посмотри, на что ты похож.
Дауге криво усмехнулся.
- Зато ты совсем не изменилась. Замужем?
- С какой стати? - возразила она.
- Я вот тоже так холостяком и остался.
- Не удивительно.
- Почему?
- Ты не годишься в мужья.
Дауге неловко засмеялся.
- Не нужно нападать на меня, - сказал он. - Я просто хотел поговорить.
- Раньше ты умел говорить интересно.
- А что, тебе уже скучно? Мы говорим всего пять минут.
- Нет, почему же? - вежливо сказала она. - Я с удовольствием слушаю тебя.
Они замолчали. Дауге мешал соломинкой в бокале.
- А Володю я провожаю всегда, - сказала она. - У меня есть друзья в управлении, и я всегда знаю, когда вы улетаете. И откуда. И я всегда его провожаю. - Она вынула соломинку из своего бокала, смяла ее и бросила в пепельницу. - Он единственный близкий мне человек. - Она подняла бокал и отпила несколько глотков. - Сумасшедший мир. Дурацкое время, - сказала она устало. - Люди совершенно разучились жить. Работа, работа, работа… Весь смысл жизни в работе. Все время чего-то ищут. Все время что-то строят. Зачем? Я понимаю, это нужно было раньше, когда всего не хватало. Когда была эта экономическая борьба. Когда еще нужно было доказывать, что мы можем не хуже, а лучше, чем они. Доказали. А борьба осталась. Какая-то глухая, неявная. Я не понимаю ее. Может быть, ты понимаешь, Григорий?
- Понимаю, - сказал Дауге.
- Ты всегда понимал. Ты всегда понимал мир, в котором ты живешь. И ты, и Володька, и этот скучный Быков. Иногда я думаю, что вы все просто ограниченные люди. Вы просто неспособны задать вопрос - «зачем?» - Она снова отпила из бокала. - Ты знаешь, недавно я познакомилась с одним школьным учителем. Он учит детей страшным вещам. Он учит их, что работать гораздо интереснее, чем развлекаться. И они верят ему. Ты понимаешь? Ведь это же страшно! Я говорила с его учениками. Мне показалось, что они презирают меня. За что? За то, что я хочу прожить свою единственную жизнь так, как мне хочется?
Дауге хорошо представил себе этот разговор Марии Юрковской с пятнадцатилетними пареньками и девчонками из районной школы. Где уж тебе понять, подумал он. Где тебе понять, как неделями, месяцами с отчаянием бьешься в глухую стену, исписываешь горы бумаги, исхаживаешь десятки километров по кабинету или по пустыне, и кажется, что решения нет и что ты безмозглый слепой червяк, и ты уже не веришь, что так было неоднократно, а потом наступает этот чудесный миг, когда открываешь, наконец, калитку в стене, и еще одна глухая стена позади, и ты снова бог, и вселенная снова у тебя на ладони. Впрочем, это даже не нужно понимать. Это нужно чувствовать. Он сказал:
- Они тоже хотят прожить жизнь так, как им хочется. Но вам хочется разного.
Она резко возразила:
- А что, если права я?
- Нет, - сказал Дауге. - Правы они. Они не задают вопроса «зачем?».
- А может быть, они просто не могут широко мыслить?
Дауге усмехнулся. Что ты знаешь о широте мысли, подумал он.
- Ты пьешь холодную воду в жаркий день, - сказал он терпеливо. - И ты не спрашиваешь - «зачем?». Ты просто пьешь, и тебе хорошо…
Она прервала его:
- Да, мне хорошо. Вот и дайте мне пить мою холодную воду, а они пусть пьют свою!
- Пусть, - спокойно согласился Дауге. Он с удивлением и радостью чувствовал, как уходит куда-то противная гнетущая тоска. - Мы ведь не об этом говорим. Тебя интересует, кто прав. Так вот. Человек - это уже не животное. Природа дала ему разум. Разум этот неизбежно должен развиваться. А ты гасишь в себе разум. Искусственно гасишь. Ты всю жизнь посвятила этому. И есть еще много людей на планете, которые гасят свой разум. Они называются мещанами.
- Спасибо.
- Я не хотел тебя обидеть, - сказал Дауге. - Но мне показалось, что ты хочешь обидеть нас. Широта взглядов… Какая у вас может быть широта взглядов?
Она допила свой бокал.
- Ты очень красиво говоришь сегодня, - заметила она, недобро усмехаясь, - все так мило объясняешь. Тогда будь добр, объясни мне, пожалуйста, еще одну вещь. Всю жизнь ты работал. Всю жизнь ты развивал свой разум, перешагивал через простые мирские удовольствия.
- Я никогда не перешагивал через мирские удовольствия, - сказал Дауге. - Я даже был изрядным шалопаем.
- Не будем спорить, - сказала она. - С моей точки зрения, ты перешагивал. А я всю жизнь гасила разум. Я всю жизнь занималась тем, что лелеяла свои низменные инстинкты. И кто же из нас счастливее теперь?
- Конечно, я, - сказал Дауге.
Она откровенно оглядела его и засмеялась.
- Нет, - сказала она. - Я! В худшем случае мы оба одинаково несчастны. Бездарная кукушка - так меня, кажется, называет Володя? - или трудолюбивый муравей - конец один: старость, одиночество, пустота. Я ничего не приобрела, а ты все потерял. В чем же разница?
- Спроси у Гриши Быкова, - спокойно сказал Дауге.
- О, эти! - Она пренебрежительно махнула рукой. - Я знаю, что скажут они. Нет, меня интересует, что скажешь ты! И не сейчас, когда солнце и люди вокруг, а ночью, когда бессонница, и твои осточертевшие талмуды, и ненужные камни с ненужных планет, и молчащий телефон, и ничего, ничего впереди.
- Да, это бывает, - сказал Дауге. - Это бывает со всеми.
Он вдруг представил себе все это - и молчащий телефон и ничего впереди, - но только не талмуды и камни, а флаконы с косметикой, мертвый блеск золотых украшений и беспощадное зеркало. Я свинья, с раскаянием подумал он. Самоуверенная и равнодушная свинья. Ведь она просит о помощи!
- Ты разрешишь мне прийти к тебе сегодня? - сказал он.
- Нет. - Она поднялась. - У меня сегодня гости.
Дауге отодвинул нетронутый бокал и тоже поднялся. Она взяла его под руку, и они вышли в вестибюль. Дауге изо всех сил старался не хромать.
- Куда ты сейчас? - спросил он.
Она остановилась перед зеркалом и поправила волосы, которые совершенно не нужно было поправлять.
- Куда? - спросила она. - Куда-нибудь. Ведь мне еще не пятьдесят и мой мир принадлежит пока мне.
Они спустились по белой лестнице на залитую солнцем площадь.
- Я мог бы тебя подвезти, - сказал Дауге.
- Спасибо, у меня своя машина.
Он неторопливо натянул шлем, проверил, не дует ли в уши, и застегнул плащ.
- Прощай, старичок, - сказала она.
- Прощай, - сказал он, ласково улыбаясь. - Извини, если я говорил жестоко… Ты мне очень помогла сегодня.
Она непонимающе взглянула на него, пожала плечами, улыбнулась и пошла к своей машине. Дауге смотрел, как она идет, покачивая бедрами, удивительно стройная, гордая и жалкая. У нее была великолепная походка, и она была все-таки еще хороша, изумительно хороша. Ее провожали глазами. Дауге подумал с тоскливой злобой: «Вот. Вот и вся ее жизнь. Затянуть телеса в дорогое и красивое и привлекать взоры. И много их, и живучи же они.»
Когда он подошел к машине, Гриша Быков сидел, упершись коленями в рулевую дугу, и читал толстую книгу. Приемник в машине был включен на полную мощность: Гриша очень любил сильный звук.
Дауге залез в машину, выключил приемник и некоторое время сидел молча. Гриша отложил книгу и завел мотор. Дауге сказал, глядя перед собой:
- Жизнь дает человеку три радости, тезка. Друга, любовь и работу. Каждая из этих радостей отдельно уже стоит многого. Но как редко они собираются вместе!
- Без любви, конечно, обойтись можно, - вдумчиво сказал Гриша.
Дауге мельком взглянул на него.
- Да, можно, - согласился он. - Но это значит, что одной радостью будет меньше, а их всего три.
Гриша промолчал. Ему казалось нечестным ввязываться в спор, безнадежный для противника.
- В институт, - сказал Дауге, - и постарайся успеть к часу. Не опоздаем?
- Нет, я быстро.
Машина выехала на шоссе.
- Дядя Гриша, вам не дует? - спросил Гриша Быков.
Дауге повел носом и сказал:
- Да, брат. Давай-ка поднимем стекла.
1. МИРЗА-ЧАРЛЕ. РУССКИЙ МАЛЬЧИК
Дежурная по пассажирским перевозкам очень сочувствовала Юре Бородину. Она ничем не могла помочь. Регулярного пассажирского сообщения с системой Сатурна не существовало. Не существовало еще даже регулярного грузового сообщения. Грузовики-автоматы отправлялись туда два-три раза в год, а пилотируемые корабли и того реже. Дежурная дважды посылала запрос электронному диспетчеру, перелистала какой-то толстый справочник, несколько раз звонила кому-то, но все было напрасно. Наверное, у Юры был очень несчастный вид потому что напоследок она сказала с жалостью:
- Не надо так огорчаться, голубчик. Очень уж далекая планета. И зачем вам надо так далеко?
- Я от ребят отстал, - расстроенно сказал Юра. - Спасибо вам большое. Я пойду. Может быть, еще где-нибудь…
Он повернулся и пошел к выходу, опустив голову, глядя на стертый пластмассовый пол под ногами.
- Постойте, голубчик, - окликнула его дежурная. Юра сейчас же повернулся и пошел обратно. - Понимаете, голубчик, - сказала дежурная нерешительно, - случаются еще иногда специальные рейсы.
- Правда? - с надеждой сказал Юра.
- Да. Но сведения о них в наше управление не поступают.