По дороге Синклер застрелил еще одного эмиссара, который деловито ковылял в ту же сторону, что и он. У эмиссара была обгоревшая голова. Видимо, жизнь потрепала.
До ворот оставалось всего ничего. Но тут горловое пение раздалось сразу с нескольких концов. Оно было тихое, едва различимое. Обычный человек на таком расстоянии его бы даже не расслышал. Но Синклер слышал так четко, словно хор окружил его.
Его снова замутило. Он судорожно вспоминал фотографию, убитого часового и другого часового, который остался в камере.
«Черт, надеюсь, его успели достать, не такие же они олухи», – подумал Синклер.
Воспоминания не помогали. Синклер боролся, но на лицо лезла дурацкая улыбка, в глазах темнело. Что-то уговаривало его отдохнуть. Очень хотелось поддаться и больше не знать никаких забот. Ему показалось, что он услышал смешок, хотя смеяться было некому.
Он вышел на улицу, упирающуюся в восточные ворота. Сами ворота уже щерились вдалеке выломанными секциями. Над вышкой рядом с воротами били вспышки коротких автоматных залпов. Синклер должен был слышать звуки выстрелов, но в ушах только звенело и пело, и это было невыносимо. Вдалеке перед ним по дороге шагало две фигуры – невысокий пошатывающийся человек в клановом жилете и другая фигурка, поменьше. Маленькая фигурка трогательно поддерживала большую.
«Вы, двое. Пожалуйста, подождите меня. Подождите немного, пожалуйста», – подумал он.
Синклер ускорил шаг.
«Хоть бы они меня дождались», – подумал он.
Я расскажу тебе сказку о принцессе. Лучше принцессы не было никого на свете.
Принцесса родилась в годину горя, когда рушился мир, когда роза ветров схлопнулась и замкнулась сама на себя. Принцесса родилась, когда страна перестала узнавать себя в зеркало.
Принцесса родилась и сама стала этой страной. Принцесса была целиком про любовь и прощение. Но и у нее были свои скелетики в шкафчике. Она была оком урагана.
На самом деле король и королева ее никогда не любили. Ее брат, принц-защитник, сильно любил, но ничего не умел сделать, чтобы это показать. Ее брата король и королева хотели. А принцесса родилась, когда они едва не развелись. Это был тяжелый год для королевства.
У принцессы был кот и друг из соседнего королевства. Их даже звали одинаково. Я не буду говорить, как именно. Важно, что кот сделал очень многое, чтобы исправить чужие ошибки.
Принцессе запрещали держать кота. И она решила спрятать его рядом со двором бойцовых собак. Ну, чего вы хотите? Она была маленькая.
Кот приходил раз в три дня, забирал еду, сколько в пасть поместится, и убегал. Потом приходил снова. Один раз принцесса заметила, что у него есть шрамы. Маленький такой кот, он ворчал и шипел. Принцесса решила, что его обижают собаки.
Она пошла посмотреть на двор бойцовых собак ночью. Это было строго запрещено. Туда нельзя было входить не только детям, а вообще никому, кроме членов гильдии бойцовых собак.
Она встала за забором и стала смотреть. В этот момент крупный питбуль перелетел через забор и упал на землю. Он был изранен. Принцесса хотела забрать кота, но тот сам вышел к питбулю и полизал ему нос.
Оказывается, они подружились.
Может, не стали дружить домами и не стали лучшими друзьями. Но кот полизал нос питбулю, и не было в мире ни одного доказательства более сокрушительного.
Я говорил, что король и королева ее не хотели? Я соврал.
Они очень ее хотели.
Просто не знали.
Несчастные больные идиоты.
Прости меня. Пожалуйста, прости меня.
Когда она пришла домой с котом и питбулем, ее жутко заругали.
Ну а как иначе?
Ну скажи мне, как иначе?
Часть IIРазрушенный катехон
9Дометиан
К вечеру Дометиан вошел в Горно-Алтайск.
Горно-Алтайск управлялся крепким кланом, который называл себя Храбрецами. Руководство клана сидело в Новосибирске и контролировало южные от себя земли вплоть до границы Территории. Название не вполне соответствовало философии клана. Укрытое горами горноалтайское наместничество надежно укрепилось на своей земле и с миром контактировало довольно редко, в войнах почти не участвовало, в Великий Совет кланов посылало всего одного делегата. У него даже была своя политика обращения с национальными меньшинствами – местный наместник новосибирского князя выделил отдельную слободу для трех десятков выживших телеутов и алтайцев. Это место было своеобразной зоной рекреации. Клановые бойцы приезжали сюда в отпуска, если могли себе это позволить. Наместник развивал собирательство, бортничество и мелкое фермерство, благо природа Алтая способствовала, слыл демократом, экспортировал мед и лечебные сборы, вел сдержанную внешнюю политику и строил свое маленькое государство в государстве, хотя мало кто из его людей помнил, что это значило.
Южные территории клана Храбрецов привлекали мигрантов – считалось, что жить здесь сытно и безопасно. Отчасти это было правдой, но в последние два-три года набирали силу сепаратистские субкланы с агрессивной военной риторикой. Горные командиры время от времени устраивали локальные восстания.
Все это Дометиану с использованием брани и красочных эпитетов рассказал веселый постовой. На посту он был один, и ему очень хотелось с кем-нибудь поговорить. А проведший годы в затворе молчаливый скимник оказался благодарным слушателем.
Дометиан заплатил за вход на территории клана вяленой олениной, жестом попрощался с таможенником, так и не проронив ни слова.
– Может, еще чего рассказать, отец? – спросил постовой участливо. – Ты не стесняйся, спрашивай.
«Я и про клан-то у тебя не спрашивал», – подумал Дометиан.
Он ткнул пальцем в щит, переделанный из рекламного билборда. На щите красовался герб Храбрецов – схематично нарисованная пчела с полосатым брюшком и в шлеме. На фоне – перекрещенные меч и колос пшеницы. Ниже шел девиз: «ХРАБРЕЦЫ. ТРУДИСЬ И УМНОЖАЙ».
Но Дометиана интересовала не клановая символика. Он показывал на нижнюю часть щита, где была набросана схематичная карта Горно-Алтайска. Потыкав для наглядности несколько раз, он пальцами изобразил над куколем корону.
– Постричься хочешь, отец? – спросил постовой. – Знаю мужика одного, он как Эдуард-Руки, сука, Ножницы, упоротый всегда. Скажешь, что Николай прислал, он тебе дешево застрижет все.
Дометиан вздохнул.
– А, как ты скажешь, ты же немой, – расстроился постовой. – Ну, ничего, я тебе записку напишу.
Дометиан помотал головой и изобразил новую пантомиму. Сначала показал на себя и опустил ладонь низко. Потом на постового и поднял ладонь чуть повыше прежнего. Потом снова на карту и задрал ладонь совсем высоко. Для убедительности еще раз изобразил корону.
– Где наместник сидит? – спросил постовой.
Дометиан закивал.
– Раньше сидел в курултае, это вроде как наш Кремль, – сказал постовой. – Вон он на карте, смотри. Но недавно в музей переехал. Отмыли там стекла, подчистили все. Музей не меньше курултая, зато красивый. А из курултая сделали большую таверну с ночлежкой и бабами занедорого. Еще там в дартс играют.
Дометиан с благодарностью пожал локоть постовому. Потом снова показал на карту и изобразил, будто пьет из бутылки.
– Поддать где хорошо можно, спрашиваешь? – сказал постовой.
На этот раз он понял сразу.
– Ну так в курултае же и нажраться можно, – сказал постовой. – Вот он на карте, смотри. А разве святые отцы пьют? Я думал, там это самое, молитва, мясо не есть, вот это все. Пост, туда-сюда. Нет?
Дометиан неопределенно пожал плечами.
«Скимники не пьют. Но я больше не скимник. И пить не собираюсь», – подумал он.
– Только садись там в уголок, отец, – сказал постовой с беспокойством. – Я же говорю, в дартс играют. Прилетит дротик в глаз или вообще куда не надо. Был немым, еще и слепым станешь, куда же это годится.
Дометиан еще раз поблагодарил его кивком, забрал транзитный номер и пошел в сторону города.
Город был обнесен ладным деревянным забором. В некоторых местах секции ограждения усилены металлическими листами. Парень с автоматом на привратной вышке спросил транзит и без лишних вопросов пропустил скимника в город – видимо, был впечатлен одеянием и статью.
Горно-Алтайск Дометиану понравился. Правда, раньше он почти не бывал в клановых городах, но люди здесь улыбались, оружия на улицах было куда меньше, чем он ожидал, и базар на центральной площади работал до вечера. Там он сменял часть своих запасов оленины, варенья, сушеных трав и собственноручно выточенных ножей на местные деньги. Они были не напечатаны, а нарисованы на специальной гербовой бумаге, которую выделял кланам Великий Совет, снабжены обязательным гербом клана Храбрецов и личной печаткой князя.
«Я не смогу пойти в Москву без людей. Мне нужны люди. И транспорт. И оружие. Мне нужна дружина», – подумал Дометиан.
Серая коробка здания курултая высилась на небольшом постаменте. Даже издалека было слышно, как шумно в кабаке. Окна приветливо светились. Дометиан проверил оружие – стилеты уютно лежали в рукавах, тяжелые вериги успокаивающе давили на плечи. Огнестрельное оружие Дометиан признавал, но не любил. В любом случае у него не было ничего огнестрельного.
С вывески отодрали все буквы, оставив только «Эл Курултай». На букве К висели чьи-то безразмерные трусы.
Дометиан поморщился и вошел в здание.
Курултай оказался незаурядным заведением. Не унылый бар со вздыхающими бродягами, не чавкающая харчевня. Можно сказать, развлекательный центр с бурной внутренней жизнью.
Перегородки первого этажа были снесены. Остались только колонны. У дальней стены располагалась барная стойка, за которой одновременно работали три парня: разливали брагу по мутным стаканам, выдавали низкие стопки с самогоном и самодельным виски, метали по натертой поверхности стойки тарелки с простыми закусками. На стенах висели медвежьи головы и мишени для дартса, как и предупреждал постовой. Остальное пространство было занято хаотично расставленными столами и скамьями. Между столов бродили девушки в ожидании приглашения. Они подсаживались к пьющим мужчинам и вели милые светские беседы. Потом, по обстоятельствам, либо вставали и прогуливались дальше, либо поднимались на второй этаж, где располагались номера, либо шли отдыхать. Отдыхали девушки справа от барной стойки, где стояли потрепанные гобеленовые диваны. Слева от стойки работали музыканты.