Стоян Вылев
Дивный волк
Однажды лютым и ветреным февральским вечером дверь переполненной корчмы медленно отпахнулась, а никто не вошёл. Все наши мужички гудеть бросили и затаились: если дверь отпахивается, значит, кому-то нужно войти. Сидят – не шелохнутся и ждут.
И вот, наконец, внутрь корчмы осторожно просунулась меховая морда. А следом и сам волк вошёл.
– Батюшки святы! – воскликнул хозяин, отродясь не привечавший в своём питейном заведении таких клиентов.
Все кругом как-то сразу засуетились. И тут над дальним столом горой вырос Иван и огромно шагнул к волку. Серый сразу зарычал, собрал в складки нос и оголил острые клыки.
– Куда ж тебя понесло, Иване?! – крикнул дед Стоимен, думая вразумить парня.
Но Иван ничегошеньки не слышал, а только смотрел прямо в волчью морду и уже засучивал рукава:
– Сейчас я ему выпишу счёт!
Вот сошлись человек со зверем совсем близко, простёрлись друг к дружке и вмиг кубарем покатились.
Иван – то сверху, то снизу – всё пытался волка за шею ухватить, да всё никак не удавалось. И так и сяк крутил он серого, а тот, знамо дело, рычал и щёлкал своими зубищами. И, как будто, не нападал вовсе на парня, а только защищался, только отбивался да изворачивался.
Но Ивану всё же случилось крепко прихватить зверя и сдавить его горло железными пальцами. И тотчас раздался такой страшный рык, что волосы у всех, кто был в заведении, распрямились и задрожали. Боец наш сей же миг отпустил волчью шею, поднялся с колен да застыл соляным столбом. Зверь тоже распрямился – встал на четыре лапы, отряхнулся – и медленно пошёл к винным бочкам.
– Чтоб тебя, гадина!.. – заголосил корчмарь и в один прыжок метнул свои сто с лишним кило прямо на винный прилавок.
На полпути волк остановился и оглядел онемевших поселян удивительным взглядом – широко раскрытыми, полными неутолимой печали глазами. Никто не смел ни вздохнуть, ни шевельнуться, а только почувствовали люди, что течёт по их жилам целая вечность. И вот, зверь медленно поднялся на задние лапы, вытянул морду к потолку и принялся выть. Ох, что ж за вой вылетал из распахнутой пасти: и не вой вовсе, но плач неземной и ужасный. Так у нас рыдают женщины на похоронах и в день поминовения усопших.
Вот сидят мужички в корчме и слушают, как волк воет. Встал на задние лапы и воет, а мужички заколдованные молчат. Молчат, а в сердца их густо вливается мука, та мука, что терзает душу этого волка. Такая бескрайняя тяжёлая мука – непроглядней гибельной ночи за окнами.
Выл серый, выл и внезапно умолк. Опустился на пол, вздохнул и упрятал голову в мягкие лапы. И больше не шевелился.
Тогда поднялся с лавки дед Стоимен и направился к зверю. Кое-кто открыл было рот, чтобы остановить старика: ведь, неровён час, волк вскочит, да как за горло схватит – мигом душа отлетит! А души-то Стоименовой – и в чём только держится! – на одну понюшку осталось. Но ни единого звука не слетело с разомкнутых губ, будто продолжалось колдовство.
Покряхтывая и пристанывая опустился старик на одно колено и склонился над волком. Протянул руки, взял лобастую голову зверя в ладони, вгляделся в его глубокие глаза и бережно опустил обратно на лапы. Потом медленно стянул с себя засаленную ушанку и опустил взгляд, как подобает перед сиятельными мертвецами. (Никто никогда так не узнал, что поведал деду волк перед смертью. Никому Стоимен не раскрылся.)
Мужички скоро догадались, что зверь помер и душу отдал – Богу ли, чёрту ли, своему ли какому божеству. Осторожно повcтавали все со своих мест, приблизились к серому и пялились во все глаза на него из-за Стоименова плеча: что за диво-волк, чудный волк, сказочный!..
И вот старик от пола медленно оторвался, расправил плечи и говорит:
– Возьмём сейчас кирки да лопаты и погребём его.
– Да ты что?! Да ты не спятил ли?! – завопил корчмарь и смёл свои тяжёлые телеса с прилавка.
– Умолкни! – властно взмахнул рукой старец, и все сразу уразумели, что он прав.
Мужики быстро принесли инструменты и спрашивают:
– Где будем хоронить?..
– Как где? – рассердился Стоимен. – Перед корчмой!
Все мигом вывалили наружу. Холодища такая – камни лопаются. Земля – как лёд. Метель кругом буянит и ни черта не видать. Какая уж тут работа! Но мужички отогрелись ракией да и выкопали могилу.
– Кланяйтесь теперь! Кланяйтесь все! – скомандовал старейшина.
И двадцать здоровых мужиков поклонились одному мёртвому волку. Но, какому волку – диво-волку, чудному волку, сказочному!..
Зарыли могилу и вошли обратно в тепло. Не успели дверь закрыть, как влетел сельский голова: весь бешеный, глазищи – навыкате. Влетел и вопит:
– Да что ж это происходит, люди добрые! А-а-а?!
– А ну, тихо! – осадил его дед Стоимен и ракии на пол капнул, как на поминках.
А селоначальник – ещё громче:
– Что ж это удумали – волка хоронить! Посреди села! Ну, кто скажет мне: не дикари ль вы после этого?
Шумел-шумел, а сам всё ракию попивал и мало-помалу успокаивался. Побухтел ещё немного, а потом остатки из своей чарки на пол вылил и примирительно изрёк:
– Да простят силы, что бдят над нами, грехи волка!
Вот какие дела!
Так мы по сей день и гадаем: а волк ли это был?
Уж спрашивали-расспрашивали местного мудреца деда Стоимена, но тот только усмехался да руками махал:
– Какой волк?! Вы часом не помешались? Был бы это волк, приказал бы я вам хоронить его посреди села?! Эх, дураки-дураками!
Ну, хорошо – не волк! Тогда что ж это было?
…А какая, впрочем, разница? Да, никакой!
Пришёл – помер – похоронили…
Пусть каждый сам себе кумекает: что да как…
Не правда ли?
Перевод с болгарского С. Семенова
Из якутской поэзии
Елена Слепцова-Куорсуннаах
Давно уже я не читал стихов, написанных с такой обжигающей страстностью и такой глубокой и неподдельной болью за свой народ, как у Елены Слепцовой-Куорсуннаах. Да что там – «написанных»! Скорее уж – выкрикнутых!.. «Нам дал повеление сам Чингисхан – вести сквозь столетья родов караван!» – так, перекликаясь с идеей знаменитого романа Народного писателя Якутии Николая Лугинова «По велению Чингисхана», формулирует поэтесса своё понимание бытия народа Саха в параметрах истории и вечности. Стихотворение, из которого взяты эти строки, называется «Родословная народа Саха» – это, на мой взгляд, одно из самых её жёстких и даже отчасти жестоковатых стихотворений, которое, вместе с тем, как никакое другое, раскрывает перед нами душу поэтессы и помогает понять глубинные истоки той боли за якутский народ, которая является едва ли не основным творческим импульсом её творчества. С такой болью за народ сегодня пишет, пожалуй, только Валентин Распутин, только его рассказы и повести посвящены проблемам сохранения русского народа, а стихи Елены Слепцовой-Куорсуннаах адресованы якутам. «Я ветвь из рода боронг-саха», – конкретизирует она тот социально-родовой круг, от имени которого и для которого она ведёт свою поэтическую исповедь. «Боронг» – в переводе с якутского языка означает «тёмно-серый цвет», и этот эпитет характеризует собой не только измождённый заботами и болезнями цвет человеческого лица или блеклость выцветшей под дождями, снегами и бурями ветхой одежды, но и вообще – житейскую обездоленность, бедность и нескончаемые превратности судьбы.
Для большинства из тех, кто живёт сегодня в европейской части России и, особенно, в Москве, жизнь в Республике Саха (Якутия) ассоциируется в первую очередь с валяющимися прямо под ногами россыпями алмазов и падающими с деревьев прямо на плечи прохожих песцами и соболями. Однако жизнь там полна своих довольно тяжело решаемых проблем и трудностей, на которые накладываются ещё и суровейшие природно-климатические условия. Но и сюда, в эти естественно-заповедные места уже прорывается западная масскультура, уже протягивает свою хищную лапу международный глобализм, стирающий всякую национальную самобытность и национальную культуру, и стремящийся превратить людей любой расы и любой национальности в безлико-однотипных потребителей соевых гамбургеров, батончиков «Сникерс» и фильмов про Терминатора.
Противостоять всему этому можно только тогда, когда в душе имеется твёрдая духовно-культурная основа, о которую, как о крепостные стены, будут разбиваться любые информационно-пропагандистские атаки глобализма. А если такой основы в народе нет? Если язык предков, который как раз и несёт в себе программу исторического бытия народа в истории и вечности, оказался почти забытым и сегодня ещё только возвращается в культуру и жизнь своего народа, если родительская вера отодвинулась на второй план, а место национальной культуры заняли всевозможные телевизионные шоу развлекательного и, в большинстве случаев, если не полупорнографического, то очень низкого по уровню своей культуры и откровенно пошлого характера?.. Тогда на помощь народу должны прийти его лучшие поэты, которые своим словом напомнят ему о тех свершениях и подвигах, которыми прославили себя в истории их предки, создавая великую национальную государственность, духовность и культуру.
И ещё одна немаловажная особенность поэзии Елены Слепцовой-Куорсуннаах. Будучи насквозь пронизанными глубокой исторической образностью и деталями прошлого, её стихи в то же время являются необычайно остросовременными и близкими именно сегодняшнему читателю, жителю Республики Саха (Якутия) XXI века и всем нам – гражданам огромной Российской Федерации, на протяжении многих столетий объединяемых великим русским языком и сотворяемой с его помощью поэзией. Сегодня в это животворящее море российской поэзии вливаются также стихи якутской поэтессы Елены Слепцовой-Куорсуннаах – и этот ручеёк, как мне кажется, вполне способен обогатить своим незамутнённым потоком застоявшиеся воды российской поэзии.
Николай Переяслов