Пауль Целан
Корона
Осень кормится листьями из моих рук: мы друзья.
Мы очищаем время от ореховой скорлупы и учим его ходить.
Время возвращается обратно в свой панцирь.
В зеркале воскресенье,
во сне усыпается,
уста твердят правду.
Мой глаз опускается к женскому роду любимой:
мы смотрим друг на друга,
мы проговариваем друг другу тьму,
мы любим друг друга как мак и память,
мы спим подобно вину в раковинах,
подобно морю в алом сиянии луны.
Мы стоим, сплетаясь в окне,
они смотрят на нас с улицы:
настало время, когда все знают.
Настало время, когда камень все же решается цвести,
когда тревога проникает в сердце.
Настало время, чтобы время настало.
Настало время.
Некий гул
Некий гул: это
истина, сама
вошедшая
средь людей,
в середину
вьюги метафор
Из тьмы во тьму
Ты проглатываешь мои глаза – и я вижу жизнь своей тьмы.
Я вижу ее рядом с землей:
даже там она со мной и продолжает жить.
Она может переправить на другой берег?
Она может пробудить?
Чей свет, что нашел себе паромщика,
следует за моими ногами?
Я слышу зацвел топор
Я слышу зацвел топор,
я слышу, есть место без имени,
я слышу, что хлеб, который на него смотрит,
исцеляет повешенного,
хлеб, который ему испекла жена,
я слышу, они называют жизнь
единственным возможным убежищем.
Легенда
Как только тайна земли заржавеет
приходи смело, брат, закладывать со мною светлый камень.
Я ничего не нашел. И ты ничего не найдешь.
Но земля дает трещины.
Когда стемнеет, я возьму тебя с собой в мой чертог.
Ты спросишь, кто в нем?
Там моя сестра, там моя любовь.
Часто темнеет, когда дома меня еще нет…
Разгадаю ли я, разгадаешь ли ты
заржавевшую тайну земли,
заложив окровавленный камень?
Склон
Рядом со мной живешь ты, подобно мне:
будто камень
в ввалившейся щеке ночи.
О, этот склон, любимая,
по которому мы безостановочно катимся,
мы камни,
от ручья к ручью.
С каждым разом все круглее.
Родственее. Разобщеннее.
О это опьяненное око,
что также как и мы блуждает,
и временами нас объединяет
в своем удивленном зрачке.
Желание
Корни изгибаются:
там внизу
должно быть, живет крот…
или гном…
или только земля
с серебристым слоем воды…
Но лучше бы
там была кровь.
Георг Тракль
Ночное смирение
Монахиня! Прими меня в темницу кельи.
Прохладой дышат голубые горы,
Роса сочится, словно кровь из горла.
На небе крест в мерцанье звёзд, как зелье.
Пурпурный рот разрушил стон свой ложью.
Игры теченье задохнулось смехом.
В руинах дома возмутилось эхо,
В последнем звоне колокола, дрожью.
Луна на облаке! Взгляни-ка, силуэтом
Плоды с деревьев падают ночами.
Могилой комната плывёт над нами.
Надгробный холм, мечтой, оставлен где-то.
Воро́ны
По тёмным углам притаились вороны.
Как пятна их чёрные тени,
К спине прилепились оленьей,
И дремлют, уткнувшись в сосновые кроны.
Они не считаются здесь с тишиною,
Покой отнимают у поля,
Как бабы, клянущие долю,
Дерутся и ссорятся между собою.
Но вот, мертвечины почувствовав запах,
Взлетают и мчатся мгновенно.
Добычу найдут непременно,
И клювами рвут и несут её в лапах.
Осенний вечер
Карлу Рёкку
Коричнево. Подобие пятну
У стен, затронутых осенней стужей.
Мужчина с женщиною рядом тужат
В холодной комнате, идя ко сну.
Играют дети. Тени пелена
Коричневым пластом упала в лужу.
Проходят люди и в глазах их ужас.
Церковным звоном жизнь напряжена.
Для одиночества открыт кабак.
Табачный дым под сводами, как мрак,
Лишь тишина ещё едва ласкает.
И личное, вдруг память всколыхнёт,
И пьяницы в раскаянье, но вот
Уж птицы вольные собрались в стаю.
Аминь
Заполнена комната запахом тленья.
Тени жёлтых обоев бегут в зеркалах.
Руки, цвета слоновой кости, печальны.
В мёртвых пальцах коричневый жемчуг.
И в тишине
Открылись капли голубых, ангельских глаз.
Вечер голубоват.
Отмирания время. Тень Азраила
Затемняет собою крошечный сад.
Аминь.
Вечернее обращение к сердцу
Крик летучих мышей, оглушающий вечер.
Ворон скачет по лугу.
Шелестит красный клён.
Путник видит кабак – путь туда обеспечен, —
Там вино молодое и орех недурён.
Под хмельком хорошо прогуляться по лесу.
Сквозь листву уловить колокольную боль, —
Это только всего лишь церковная месса.
А роса на лице? Какова её роль.
Маленький концерт
Вот потрясение: солнышко смело
Ладони пробило солнечным светом, —
Сказка, и только. И сердце при этом
Скачет. Но надо заняться бы делом.
В полдень волнуется жёлтое поле.
Пенье сверчков не услышишь почти ты.
Шумы лесов вроде напрочь закрыты.
Косы на поле, как птицы на воле.
Воды обильно покрыты гниеньем.
Тишь разрушается звуком гитары.
Дышат вовсю поражённые пары.
Замерли рыбы. Ветров дуновенье.
Воздух колеблется духом Дедала.
Запах молочный приносит орешник.
С криками, крысы несутся, поспешно.
Скрипке учителя время настало.
А в кабаке, на линялых обоях,
Светят, едва уцелевшие, краски.
Сорваны всюду приличия маски.
В общем скандале ссорятся двое.
Ночной романс
Под сводом звёздного шатра
Гуляет путник-полуночник.
Малыш в испуге прячет очи.
Луна, как серая дыра.
За зарешёченным окном
Девица льёт обильно слёзы.
Влюблённые нырнули в грёзы
Восторженно, – в пруду немом.
Убийца бледный пьёт вино.
Больных охватывает ужас.
Монашка молится, но тужит.
Припав к распятию давно.
Спросонья мать поёт для всех.
Ребёнок на оконной раме,
В печь смотрит умными глазами,
И сдавленно бормочет смех.
В подвале от коптилки свет.
Мертвец рукой малюет что-то.
Молчанье разрушает шёпот.
Все, вроде, спят, и страха нет.
Тлен
Звонят колокола над миром к ночи,
И силуэты птичьих стай видны с земли,
Что в небе покружив, скрываются вдали,
Как пилигримы, вытянувшись в строчку.
Я им завидую. О них мечтаю.
И вечером, идя сквозь сумеречный сад,
Я сил не нахожу, чтоб оторвать свой взгляд,
И бега времени не замечаю…
Как ток, по мне прошло, дыханье тлена.
И жалобы скворца, застрявшего в ветвях.
Вот виноград набрал в цветении размах,
И смертный страх стихает постепенно.
Прильнувши к полусгнившему колодцу,
Там розы лепесток о брёвна трётся.
Зима
Холодом сковано белое поле.
Стужа коснулась пространства небес.
Даже охотники бросили лес.
Но над прудом галки носятся вволю.
Звон колокольчика где-то далёко.
В кронах ночлег обрела тишина.
По небу серая бродит луна.
В избах огни светят слабо и блёкло.
Зверь издыхает у края опушки.
Кровью он залит, совсем изнемог.
Слышен призывный охотничий рог.
Вороны кровью пьяны на пирушке.
«В окружении женщин подтянуто горд…»
В окружении женщин подтянуто горд,
но улыбка крива, как гримаса.
А тревожными днями ты полностью стёрт, —
это видит засохшая астра.
Словно тело твоё, – золотой виноград
на холме наливается, зреет.
Косы в поле патетикой ритма звенят.
Пруд зеркальный блестит озорнее.
И по красным, разлапистым листьям кустов
капли росные катят забавно.
Дева чёрная, как от тяжёлых оков,
задохнулась в объятиях мавра.
Музыка в садуМирабель
Фонтан поёт, и белых облаков,
На синем небе разгулялась стая.
И окунаясь в праздность вечеров,
Гуляют люди, скуку коротая.
Уж белый мрамор стал совсем седым,
Вдаль острым клином улетают птицы.
И мёртвый Фавн увидит: словно дым
Исчезла тень, чтоб в тишине укрыться.
С деревьев старых падает листва,
Влетая в окна со всего размаха.
А на стенах, как капли волшебства,
Танцуют блики призраками страха.
Вот, Белый гость переступил порог,
К нему собака бросилась навстречу.
Погасла лампа. Подведён итог.
И звук сонаты обозначил вечер.
Гродек
Нынче вечер окрашен в цвета вечернего леса.
Ежедневно с вершины разносится вспышками злато,
При озёрной голубизне и ненасытности солнца,
С жадностью катит вперёд торопливая ночь.
Солдат, умирающий горько и дико, издал
Вопль, что идёт из его окровавленной глотки.
Только где-то вдали мирно пасётся стадо.
За облаком красным Бог наблюдает сердито.
Яркая кровь заката разлита по лунной прохладе.
Провалены улицы в чёрную бездну пространства.
Звёздная ночь плавно ныряет в золото веток.
Ветер шагает тенями по молчаливой роще,
Приветствуя души героев чёрным своим итогом.
Звуки трубы влились в осени жёлтую флейту.
О, гордость печали! Тебя на алтарь бы железный!
Горячее пламя души насыщено властною болью.
Вдали
Собрали урожай зерна и винограда,
И деревушка спит в осенней тишине.
Стук молота о наковальню, как награда,
Приносит ветер смех, что плещется в окне.
Ребёнку белому охапкой дарят астры,
Что распускаются душисто у оград.
И с тем, что все мертвы, давно уже согласны.
Лучами в темноте взорвался старый сад.
В пруду всего одна лишь золотая рыбка.
На всё таращится со страхом чей-то взгляд.
Окон коснулся ветр, изысканный и гибкий,
Он предлагает звук на свой, органный, лад.
Мерцание звезды мечту смешало с тайной,
И вдаль глядят глаза, – там тучи все в гряде.
И в серой скорби мать, в тоске необычайной,
И темень утонула в чёрной резеде.
Человеческая скорбь
Часы перед заходом били пять,
И ужас у людей застыл во взгляде.
Деревьев голых шум остался сзади.
Лик смерти у окон устал стоять.
Возможно ль время нам остановить?
Ночных видений проплывают лица.
На пристани монашек вереницы,
В такт пароходам убавляют прыть.
Вдруг слышится мышей летучих крик.
Гробы сбивают тут же, на полянке.
В развилине лежат людей останки.
Тень сумасшедшего явила лик.
В осеннем небе стынет синий луч.
Во сне влюблённые сплелись телами.
На звёздах ангелы плывут ночами.
Впотьмах виски людей белее туч.