Шеймус Хини
Копаем…
Большой с указательным пальцы сжимают перо,
оно прилегает удобно, как будто это – ружьё.
Звуки трения слышу отчетливо я под окном:
то скрежещет лопата, входящая в почву с песком.
Отец мой копает.
Его поясница видна мне над длинной ботвой,
как лет двадцать назад, он склоняется над бороздой
напряженно. Отец мой копает,
упирая ботинок, как будто бы делая шаг,
нажимая на ручку лопаты, он держит её как рычаг
между ног, прижимая к колену, срезая верхушки долой,
яркий край погружая, чтоб выбросить ком земляной
и рассыпать картошку. Мы любили её собирать
и прохладную твердость и тяжесть в руках ощущать.
Ей-богу, старик мой обращаться с лопатой умел,
и его старик тоже.
Мой дед на болоте у Тонера торфа нарезать за день
больше всех успевал. Я однажды ему молоко
в бутылке с бумажной неплотной затычкой принес:
распрямился и выпил он, и, чтоб наверстать, подрубал,
разрезал и швырял дёрн через плечо и назад,
углубляясь всё ниже и ниже,
где торф был получше. Копал.
Этот запах прохладный ботвы снова в памяти ожил моей.
Ярким краем лопата мелькает быстрей и быстрей.
И сырые дернины бьют оземь сильней и сильней.
Нет у меня лопаты, чтобы их преемником стать.
В моих пальцах перо зажато.
Вот им я и буду копать.
Персональный геликон
Ребенком от старых колодцев меня было не оттянуть,
где ржавые вороты с ведрами и черпаками,
там, где, небо в ловушку поймав, вёдра падают в тёмную жуть,
отдающую холодом, сыростью, плесенью, мхами.
На кирпичном заводе я помню колодец с подгнившей доской;
когда падал отвесно черпак
на длиннющей верёвке – грохочущим звуком движения
я любил наслаждаться. Там дно глубоко было так,
что уже невозможно внизу разглядеть отраженья.
Другой неглубокий, под высохшим каменным рвом,
плодоносный, как всякий аквариум, илистый, сорный,
твое белое лицо колебалось внизу надо дном,
когда ты из мульчи выволакивал длинные корни.
А в других жило Эхо. Они возвращали твой зов
с чистой новою музыкой. Чувство опасности, риска
ощутил я в одном – когда, выбежав из папоротников и кустов,
прямо по моему отраженью прошлепала крыса.
Теперь любопытствовать, – что там, в корнях? —
и рассматривать мхи,
большеглазым Нарциссом уставясь в источник при этом,
стало ниже моего взрослого достоинства. Я пишу стихи,
чтобы увидеть себя и заставить темноту отвечать эхом.
Фонарь боярышника
Эти колючие дикие ягоды ярко горят даже среди зимы, —
маленький огонек для маленьких людей, —
он желает им только, чтобы их достоинство не погасло,
чтоб язычок его пламени ровно горел,
но и блеском своим их тоже не ослеплял.
Иногда, на морозе, когда дыхание превращается в пар,
разрастаясь и принимая вид Диогена,
блуждающего с фонарем в поисках человека,
ты испаряешься, – он пристально рассматривает тебя,
держа красные ягоды перед собою, на уровне глаз,
на кончике ветки;
и ты отступаешь перед плотной связью их мякоти с косточкой,
перед жалящим до крови уколом, желая, чтобы он испытал
тебя и очистил,
перед его проклеванной спелостью, – и тогда он высвечивает
тебя и уходит дальше.
Дождь дирижер
Бет и Ренди
Вот-вот будет дождь. Взмах палочки и потом
хлынет музыка, которую раньше
ты никогда не мог бы услышать. Подкрадывается
как кактус, растёт поток, ливень, водоворот,
рвёт шлюзы, падает, течет сквозь. Ты как труба,
на которой играет вода. Снова – встряхнёшь легко
и diminuendo вдоль всех колен,
спотыкаясь, как струи о водосток. И вот —
кап-кап – с омытых листов,
еще нежнее – с трав, лепестков
ромашек, пылью блестящей, почти дыханием воздух.
Вот-вот – палочкой снова он взмахнет и потом
с неослабной силой всё повторит, что было однажды,
дважды, десять, и тысячу раз – до.
Кому это важно, что музыка, которая вся улетела, испарилась —
лишь паденье песка, сухих семян сквозь кактус?
Ты как богач пройдёшь на небо
сквозь ушко дождевой капли. Слушай же снова.
Мята
Как низкий куст пыльной крапивы
на гребне крыши. За ней без названья
ненужные вещи лежат сиротливо
на свалке. Почти недостойны вниманья.
По правде сказать, живое надежде
нас учит. И слабое может быть цепким.
Задний двор нашей жизни. Растенье, как прежде,
из редкого может стать обильным и крепким.
Взмах лезвий ножниц. Её Воскресеньями
любовно срезают и берегут.
Последние вещи нас покидают первыми.
Раз выжили – пусть свободно уйдут.
Пусть беззащитный запах её течёт нескончаем,
освобожденный, как обитатели свалок иных,
как те, которыми мы пренебрегаем
потому, что пренебрежением губим их.
Из украинской поэзии
Николай Луговик
Вязание
И паутина
бабьего лета
над пожарищем палой листвы,
и немая игра
светотени —
мимолетные тени испуганных птиц,
неподвижные тени деревьев…
проступают
и тонут в узоре.
Я знаю —
этот свитер ты будешь вязать мне
не день
и не два.
Серебристые тонкие нити дождя
и прозрачные нити ущербной луны,
под которой мы ждали друг друга,
льются
по спицам,
сквозь пальцы,
сквозь годы,
чтобы ожить в цветоносном узоре.
Осенние мытарства
Ритуальное чудо,
печаль багряницы…
Тщетно полетом печалится лист,
едва продлевая падение,
мертвеют земля и душа,
когда проплывает безмолвно жар-птица,
роняя небрежно
красивые перья…
Муравей с муравьиным терпением
тащит в дом насекомого зверя.
Допотопный сверчок
не упрятал за печь свои длинные песни,
но травы уже онемели.
Как явственно, как откровенно
проступает знакомый по храмовым стенам
и пожелтевшим страницам орнамент!
А в чистых полях
бродят скифские бабы,
на украинский борщ собирают
тяжелые рыжие камни.
Из немецкой поэзии
Герлинд Фишер-Диль
1. Бонвиван и скромница
Лица – как открытые окна.
Они дают ограниченную возможность
заглянуть во внутреннее убранство
человеческого характера.
2. Чувствительный
Бумажные стены защищают фасад. На дожде
все размокает. Целые локоны падают с головы.
Даже сквозняк заставляет дрожать ноздри.
Хочется, чтобы в чувствительном цвете глаз
отражались лишь тихие летние вечера
и на устах лежал серп луны.
3. Кокетка
Глаза боятся щекотки. Придется
срочно спрятаться в морщинки
и надуть губки.
10. Болтливая
Услышанное рекой стекает
из ее ушей на язык
и водопадом сносит его.
11. Чувствительная
Ушами летучей мыши
она слышит блошиный кашель
и ломает мимозу, если
дует прохладный ветер.
13. Льстец
Своим бархатным языком
он, как следует, полирует слова,
чтобы они у него блестяще слетали с губ.
16. Недоверчивый
Его перспективы лопаются,
как мыльные пузыри под веками.
Тяжеловесно каждое слово
на его задубевшем языке.
21. Хвастун
Надутые паруса на задранной мачте носа.
Под звуки губной гармошки
рот уходит в большое плаванье.
22. Эгоист
Он носит пупок во рту,
держит нос в поле зрения,
чтобы никогда не терять
себя из виду.
25. Мечтатель
В сетчатке глаз паутиной
фата моргана. Он быстро
закрывает глаза, чтобы
свет не обокрал его.
26. Фальшивая
У нее на кошачьих лапах
любезность ползет по лицу.
В комедии губ
глаза не играют роли.
29. Аскет
Блеск вечного блаженства
в глазах, тогда как рот
иссох и щеки припали
к костям. Напрасно нос
растет непомерно.
37. Истеричная
Язык гоним амоком,
когда у нее на носу
пляшут белые мыши и
вдруг бросаются в глаза.
38. Влюбленная
Она потеряла рассудок
и забила голову розовыми облаками.
Тюлевая фата застилает глаза по уши
и фильтрует для носа пыль пересудов
вокруг. Милый ротик под ней
обращает слова в поцелуи.
43. Равнодушный
Пустынное лицо: в глазах —
высохшие оазисы.
Глубоко под кожей – ископаемые следы
жизни.
47. Дипломат
Глаза настроились
предупредительно. Даже почуяв
дурное, его нос сохраняет
лоск. Податливые губы
прикрывают гибкий язык. Из него
вынули пружину.
48. Интеллигент
Его голова ходит на ходулях.
К холодной вершине лба
настойчиво стремится рот.
49. Честный
Пунктуальность в зрачках.
Нос прямой, как стрела,
летит ко рту и запрещает ему
ходить на сторону.
50. Обыватель
Он делает себе пробор линейкой
и фиксирует зрачки, чтобы они
не выходили из ряда вон. Едва
он привел нос в порядок и скривил рот,
как что-то бьет по барабанным перепонкам,
выводит уши из равновесия и разрушает
педантично убранную голову.
52. Любимец
Народный праздник в самом разгаре.
От его взглядов зажигаются
цветные фонарики и создают
повсюду хорошее настроение. Кто
хочет влететь в глаза, кто сесть
на шею? Воздушные шарики
слетают с губ, и язык продает
медовые пряники.
60. Наивная
В ее глазах гнездится
слепая вера.
Никогда и ничто
не бросит тень на чистые вишневые уста.
63. Диктатор
Под триумфальными арками
глаза стоят на страже. Строго
вдоль носа сбегают складки.
Подбородок вышел вперед
к прочной цепи зубов. Никто
не смеет перечить, даже рот.