— Буду, только отпустите.
— Нет. Говори.
Ариф Муртазов хотел жить. И приходилось выбирать — жить ему в спокойной Москве, но рядом с Павловым, или в воюющем Карабахе, но без него. Павлов становился для Арифа с каждым днем все обременительнее и опаснее, он требовал все больше денег, а теперь затевал уже второе убийство, и Арифу это совсем не нравилось. В последние два дня он много думал об этом. Его дело — бизнес, в прошлом незаконный, в нынешнее время вполне легальный, но именно бизнес, а не «мокрые» дела. Связываться с убийствами он не хотел категорически.
Великий грех — жадность, часто думал Ариф. Павлов пожалел денег, обманул девочку — и вот какие теперь из-за этого неприятности. Разве несчастные десять тысяч стоят того? И он, Ариф, поддался этому непростительному греху, обрадовался, когда Павлов сказал ему, что за прекращение уголовного дела не обязательно платить деньгами, а можно отслужить верой и правдой, расплатиться преданностью и взаимовыручкой, а деньги — что ж, они всегда деньги, если понадобится — заплатит потом. Сколько уже Павлов из него высосал? На десяток уголовных дел хватило бы, не то что на одно. И гоняет его, как мальчика на побегушках.
Ариф, собственно говоря, уже принял решение, остался лишь последний шаг. Он не сомневался, что гость выполнит свою угрозу, но тогда он не доберется до Павлова, даже если все ему рассказать. Смерть Арифа, даже случайная, будет Павлову сигналом об опасности, и он сразу же примет меры. Значит, есть шанс остаться в живых, по крайней мере пока.
И Ариф выложил все: про диссертацию, про Филатову, про Энск, про карточки.
— Зачем нужно убирать журналистку?
— Она что-то знает. Она его шантажирует рукописью.
— Рукопись — не признание в убийстве. Что конкретно она знает? Почему твой полковник ее боится?
— Я не знаю. Правда, не знаю. Он думает, что она знает все.
— А что думаешь ты? Насколько она опасна?
— Клянусь, не знаю больше ничего! Он мне не рассказывает. Дает поручения — я выполняю. Я у него в долгу.
— Мы все друг у друга в долгу. Он тебя от одного срока спас, а под другой подставил. За соучастие в двух убийствах дадут больше, чем за твое вонючее золото. Согласен?
— Да. Отпустите меня.
— Рано. Ты еще не все сказал. Какие поручения он тебе давал после убийства Филатовой?
— На похороны сходить, послушать, что говорят.
— Еще что?
— Сведения о Филатовой собрать.
— До убийства?
— И до, и после, когда уже дело возбудили.
— Зачем?
— Хотел ее давним любовником прикинуться.
— Получилось?
— Да.
— Что еще?
— За бабой из уголовки последить. На всякий случай.
— Что за баба?
— Каменская Анастасия Павловна. Про нее говорят, что хваткая очень, хорошо соображает. Павлов ее боялся, хотел выяснить, нельзя ли ее на чем-нибудь зацепить.
— Зацепили?
— Она в отпуск уехала.
— Выходит, ничего не нашла. Если бы заподозрила что-нибудь, не уехала бы.
— Мы тоже так решили.
— Но она как уехала, так и вернется. Как раз ко второму убийству поспеет. Об этом вы подумали?
— Нет. Тогда шантажистки не было. Мы думали, она обычная журналистка.
— Ладно. Так что эта Каменская?
— Ничего особенного. Обыкновенная, незаметная. Ни кожи ни рожи. С мужиками не путается. На такую никто не позарится.
— Замужем?
— Нет, и не была. Детей нет. Живет одна.
— Выгодная невеста, — хмыкнул Галл. — Еще раз повтори, почему Павлов ее боялся.
— У него на Петровке свои люди есть, они рассказывали, что она — уникум, распутывает самые хитрые дела.
— Что ж она это дело не распутала, если она такой уникум?
— Павлов ей мозги запудрил. Сам лично к ней ходил.
Галл нутром почуял несостыковки. Если Каменская такая умная, то Павлов никогда не смог бы запудрить ей мозги. Для этого Павлов должен быть на порядок умнее ее. А Павлов — дурак, очень хитрый и самоуверенный, но дурак, в этом Галл уже убедился. Так, может быть, нет никакой феноменальной Каменской, все это сказочки про белого бычка, неясно, правда, с какой целью. Следовательно, Павлов чего-то недоговаривает своему дружку Арифу. Любопытно, кто кого обманул? Павлов — Арифа? Или самого Павлова ловко обманула эта Каменская? Но так или иначе дело об убийстве Филатовой должно быть закрыто. Любым способом. Нельзя допустить, чтобы его, Галла, искали. А если полковник Павлов так глуп, что дал себя провести какой-то бабе из уголовки, так пусть за это поплатится. Начальничек, мать его!
Он чуть ослабил хватку, дав Арифу возможность повернуть голову.
— Предупреждать тебя не буду, сам все понимаешь. Запомни: вы с полковником меня не достанете. А я вас — в шесть секунд. Ты знаешь, что я не шучу. У него есть оружие?
— Кажется, есть.
— «Кажется» меня не устраивает. Выясни точно. Завтра позвоню.
Галл вышел из подъезда и неторопливо двинулся в сторону метро. В его голове уже почти сложился план. Теперь надо заняться этой рыжей.
Гордеев вторую ночь подряд проводил на работе. Душа его изболелась за Настю, особенно после разговора с Коротковым. Как же она, бедная, боится! Все-таки не женское это занятие. Но, с другой стороны, она так красиво, так лихо вписалась в комбинацию, как вряд ли сумел бы мужчина. Гордеев мысленно похвалил Володю Ларцева, который, составляя психологический портрет Павлова, советовал не давить на него и не торопить. Когда пытаешься взять кого-нибудь нахрапом и даешь на размышление считанные часы, всегда есть опасность, что тебя не воспримут всерьез. Давишь, угрожаешь, спешишь — значит, позиции твои слабоваты и ты боишься, что жертва спокойно пораскинет мозгами и сообразит, что у тебя против нее ничего нет и ты на самом деле не так уж страшен. Типичный способ начальственной «давиловки»: крик, натиск, оскорбления — и вот уже ты чувствуешь себя виноватым и начинаешь оправдываться, хотя грехов на тебе вовсе не так много. У профессионального руководителя Павлова такая логика должна была сработать. И она сработала. Если человек держится спокойно и уверенно, дает тебе время подумать, значит, «компра» у него на руках серьезная.
Гордеев вел свою партию, тонкую, сложную, вел практически на ощупь, наугад. Когда ему сообщили, что объект «встретил» Павлова у министерства, дошел за ним до дома, где живет Ариф Муртазов, побывал у Арифа и двинулся в сторону проспекта Мира, где обитает Лебедева, он вздохнул с облегчением. Наконец-то, после двухдневного сбоя, схема снова заработала. Знать бы еще, кто он — этот объект. По всем признакам — убийца. А если нет? Или убийца, но не тот?
Половина первого. Настя, наверное, опять не спит. Бедная девочка! Сколько же ей еще ждать, пока Галл соберется к ней в гости. Нервы у нее на пределе.
Гордеев связался с теми, кто наблюдал за объектом.
— Сидит на подоконнике в подъезде напротив нашего.
— Он там ночевать, что ли, собрался?
— Не могу знать, ваше благородие. Пойти спросить?
— Пойди помоги ему. Пусть поспит немного. Ребятам тоже надо отдых дать.
Галл сидел на подоконнике в подъезде, напротив того, в который два дня назад вошла Лебедева. Он прикидывал, как лучше узнать номер ее квартиры. Раньше ему не приходилось этим заниматься, информация всегда бывала достаточно полной. Это и понятно: никто и ничто не должно связывать его с жертвой несчастного случая. Их не должны видеть вместе, и уж тем более он не имеет права «светиться», наводя справки. Таков был непреложный принцип.
Но в этот раз его заставили работать по-другому. Правда, и ситуация в этот раз для самого Галла другая. Если все пойдет, как он задумал, то пусть его видят, все равно потом не найдут.
Он услышал шум мотора. Из-под арки во двор въехала машина, притормозив у подъезда, где жила рыжая. Из машины вышел мужчина, сделал несколько неуверенных шагов в сторону подъезда, схватился за стену и остановился. Видно было, что он сильно выпил. Машина уехала, а пассажир, видно, раздумав идти домой, дополз, качаясь, до скамейки и сел, обхватив голову руками.
Галл легко соскочил с подоконника и быстро сбежал вниз.
— Что, дружище, худо тебе?
Он постарался вложить в голос как можно больше теплоты и участия. Пьяный кивнул.
— Может, проводить?
— Не надо. Не пойду туда. Опять орать будет, сука драная, весь дом перебудит.
— Так и будешь до утра сидеть?
— Зачем до утра? Протрезвею чуток, чтобы не качало, и пойду. Она на запах не реагирует, а как видит, что шатаюсь, — прямо звереет.
— Жена, что ли?
— Ну. Гадина рыжая. Ненавижу!
— Погоди-ка, у тебя жена — красивая такая, рыжая, ноги длинные? Это она на тебя орет?
— Не, с ногами — это Лариска из сорок восьмой квартиры. А моя — мочалка рваная. Ты чего, мужик, — пьяный подозрительно посмотрел на Галла, — ты Лариску не знаешь? Не местный, что ли?
— Почему, местный. Из вон того подъезда. Недавно переехал.
— Как же ты Лариску не знаешь? — продолжал сокрушаться пьяный. — Ее все мужики знают, кто в этих домах живет. У нее машина шикарная была, иномарка. Она ее раз в неделю здесь, во дворе, сама, своими наманикюренными руками мыла. Представляешь? Баба — и машину моет. Мечта, а не баба.
— А муж что же? Не помогал? — как можно безразличнее спросил Галл.
— У-у, она с ним давно развелась. Машину уже после развода купила. А весной — тюк! — и нет машины. Теперь не моет.
— Угнали, что ли?
— Разбила. Баба есть баба, что ты хочешь. Теперь ни мужа, ни машины. Ну-ка погляди, я пройдусь.
Мужчина встал и неуверенно пошел к подъезду.
— Ну как?
— Не очень.
— Ладно, еще посижу. А ты чего тут околачиваешься?
— Знакомую провожал до метро, возвращался — тебя вот увидел. Пойду я, пожалуй, спокойной ночи.
— Бывай. — Пьяный покачнулся, изображая приветственный жест.
Галл вернулся к своему подоконнику. Свет на лестнице не горел, и мужчина на скамейке был ему хорошо виден. Минут через двадцать тот поднялся, немного походил вдоль дома и, убедившись в своей устойчивости, скрылся в подъезде. Еще через десять минут Галл вышел и отправился пешком в сторону Рижского вокзала, оттуда, поймав частника, поехал туда, где остановился. Это была пустая квартира, ключи от которой он забрал в автоматической камере хранения на Ленинградском вокзале.