Я давно вынашивал мысль о тренировках обнаженным. Мокрые тряпки затрудняют коже дыхание, гонят лишний пот, студят. И с середины ноября я становлюсь на тренировку лишь в плавках. Всю зиму при тренировках держу в комнате температуру не выше 20 градусов.
Легко сказать: тренироваться обнаженным. Снова я мерзну, меня знобит, а ноги холодит воздух из незаклеенных окон. Простуженные с лета мышцы спины ранят каждое движение, боли обостряются. И все-таки я не даю отбой, не забираюсь в рубашку и носки. У меня устойчиво самое важное — состояние легких, а все прочее я снесу.
Я отказываюсь от зимнего белья — ничего под одежду, кроме трусов и рубашки-полурукавки. Однако холода о себе дают знать: теперь уже редкий день, сидя за печатной машинкой, я не растираю ноги помногу раз. Как же хочется сунуть их в шерстяные носки, а еще заманчивей — в валенки!
Я упрямо стремлюсь добиться закаленности ног. Без нее я теряю возможность носить легкую одежду! И зимами буду вынужден поддевать теплые вещи, стало быть, сохранять изнеженность. А что такое податливость простудам, я уже убедился!
В те же дни беру старты в ходьбе на время. Со мной секундомер: необходимо укладываться в заданные минуты и часы. День за днем я учусь скорому шагу. Я заливаюсь потом. Однако страх перед простудой как-то стушевывается. Более того, я все чаще и чаще пренебрегаю теплой одеждой, а погодя — и вовсе забрасываю сумку с запасными вещами. Я даже делаю неукоснительным правилом ходить лишь с расстегнутым воротником, исключение — для мороза. Я отказываюсь от зимней шапки в пользу легкой, вязаной, спортивного покроя. Шарфы, теплые свитеры, шубы, теплые воротники пальто — все это изнеживает и делает уязвимым.
Я на маршруте в любую погоду и в любом состоянии. Впрочем, дурных состояний, в прежнем понимании, нет. Я замечаю, как становлюсь энергичней и во мне укореняется убеждение, что никакие срывы не властны надо мной.
В те зимние тренировки мне приходит счастливая мысль: про себя проговаривать формулы воли в перерывах между упражнениями, когда я вынужден налаживать дыхание. С этого дня формулы воли массированно и непрерывно обрабатывают мое сознание.
Я ощущаю их влияние: я распрямленней, для меня нет бед, все неудачи я встречаю энергией воли. Именно так: бед нет — есть лишь стечение более сложных и по-своему более критических обстоятельств. Я так и определяют для себя беду: стечение сложных обстоятельств. И несчастья надлежит воспринимать только так, ибо отчаяние вредит жизни, препятствует организации нужного поведения. В любом случае — только мужество поведения, только дело и отпор делом! Я настраиваю себя: «Не страшусь никаких приговоров над собой! Любые неожиданности, даже трагические, преодолеваю спокойно. На любое дело иду с отвагой! Никогда не сомневаюсь в себе и своих возможностях. Назначение воли — быть сильнее всех обстоятельств!..»
Все, чем я занимаюсь, недостаточно для надежного тренинга сердечно-сосудистой системы, и я ввожу подскоки на месте. За все те зимние месяцы делать их более чем в течение трех минут не удается. Это ничтожно мало и, разумеется, не может повлиять на выносливость, но я верю, что сумею увеличить эти минуты.
Гантели в 10 и 12 кг оказывают чересчур чувствительное влияние: на застарелую боль накладывается новая, скоро уже нестерпимо ноет весь позвоночник. Я перестаю брать в руки сразу две гантели. Но и от упражнений с одной гантелей болезненность в позвоночнике развивается…
Самые главные упражнения — я их выполняю в любом случае — различные наклоны. Ими я лечу спину. Все эти наклоны весьма длительны. Я приучаю себя делать их с открытыми глазами. Пусть простейшая, но тренировка вестибулярного аппарата.
Новые нагрузки осваиваются со скрипом. Я вижу и чувствую, как усталость оборачивается головными болями, и порой такими, что я буквально тупею. От новых силовых упражнений мертвеют руки, а ведь объем нагрузок невелик. Даже во сне они не отходят: чужие руки.
И все же я неуклонно следую режиму. Иного пути освоения нагрузок не существует. Без умения сносить подобные нагрузки я не наберу запаса здоровья. Во веки веков приспособление — это реакция организма на новые условия. Но эти условия усложняются, стало быть, и приспособление неизбежно с превозмоганием себя.
Не исключено, что я действую крутовато. Однако не нужно спешить с выводами. Надо учесть условия, в которых я оказался. Какие еще пути находятся в моем распоряжении?.. К тому же за плечами вереница бесплодных лет. И они тоже давят и, пожалуй, не меньше, чем сами болезни. И потом я верю в себя. Верю в необходимость каждой тренировки. Все должно быть только так! Тренировки не виноваты, что мне бывает порой трудно. Это результат моей расквашенности. Я выбиваю из себя неприспособленность к жизни. Я здоров, здоров, здоров!
Верю, организм неизбежно подтянется к новым требованиям. Уступать ему — значит отказываться от движения вперед, значит скатываться на прежнюю жизненную емкость — ту маломощную и уже не преобразующую меня нагрузку. Пусть сейчас худо— я окрепну, я слишком далеко ушел в развал, надо терпеть…
Я гну свое, организм — свое. Он упорно сбивает меня на освоенные нагрузки. Но разве те нагрузки защитят меня от нарушений мозгового кровообращения? Ведь вся жизнь — смена самых разных нагрузок. Стало быть, я буду, как и прежде, от каждой ползать с головокружениями, болями и тошнотами?.. У меня нет будущего с той выносливостью и тем запасом энергии, которыми я располагаю. Надо пробиваться вперед! Я должен воспитать большую силу и мощность, должен заложить выносливость, которой прежде и вовсе не обладал. Это неизбежно скажется на общем тонусе, это подавит все болезни, в том числе и ночную лихорадку.
Я упрямо твержу: «Любые препятствия и любую усталость преодолеваю без спазмов, потому что в мозгу действует могучий единый механизм поддержания давления и противоспазматической связи. Сосуды всегда раскрыты. В них уверенный, четкий ток крови под давлением 115 мм. Усталость для меня никогда не оборачивается спазмом — только желанием отдохнуть или поспать, потому что во мне константа: тонусу сосудов всегда соответствует определенное давление крови — 115/75… Я живу на раскрытых сосудах. В любом случае они раскрыты. Я не устаю, я неутомим. Основа этого — раскрытые сосуды!..»
Я уже убедился, тонус сосудов непосредственно и чрезвычайно плотно связан с психическим состоянием. Поэтому обработке сознания формулами воли сопутствует ощутимое и уверенное оздоровление.
Я похудел, но особым образом: поджался, уплотнился. Теперь вся одежда велика и висит. И вдруг заметил: с губ сбежала синева.
Всю зиму я чувствовал себя хуже, даже летом, когда приступил к тренировкам. И это естественно — ведь я выполнял настоящую объемную работу. Просто зарядка с маханием руками и подскоками до первой усталости не могла повлиять на организм — разве лишь отогнать сон. Очень давил на сознание короткий день. Тренировка поутру при электрическом свете. Затем работа за машинкой, рукописями — и уже опять ночь. И не видишь ни минуты светлого дня. Даже на телефонные разговоры не было досуга…
Я явно счищал с себя наносы лет — все вокруг обозначалось ярче, образнее и притягательнее. Занимаясь психотерапией самовнушения, я все глубже и глубже проникал в себя, Я как бы исследовал себя. И то, что я узнавал, не приводило меня в восторг. Уродливые, болезненные изветвления характера вызывали стойкое желание сделаться другим, желание отсечь их. Я вводил новые формулы воли. Как и те, самые первые, они вырывались из души. В те дни я начал строить формулы на стирание определенных свойств характера и развитие, закрепление нужных мне. Я вспоминал себя в прошлом — и мне становилось не по себе. Я сам калечил себя, отравлял жизнь, отодвигал ее, замалевывал, делал скучной и неинтересной. Я со всех точек зрения был уязвим. Конечно, не во всем я оказывался виноват. Но под гнетом трудностей, ударов судьбы, разочарований и срывов мой характер изменялся не в лучшую сторону. Теперь даже сами понятия «разочарование», «удары судьбы» и т.п. казались мне ненормальными. Нет разочарований, нет срывов или ударов судьбы, есть лишь различная энергия встречного поведения. Ничто не способно заслонить жизнь. Она неизменно притягательна и достойна самой горячей привязанности.
Я сознавал: прежней беззаботности не будет. Отныне и до конца дней я обязан работать, чтобы сохранить жизнь в нужном качестве. Это может нравиться, может и не нравиться, но это делать придется. А те, кто несет отметины болезни, должны следовать этому правилу во сто крат строже и уж, конечно, без какого-либо чувства ущербности — так нужно жизни!
В начале марта случай сводит меня с И.Р. Соколинским. Этот человек получил диплом врача-педиатра за несколько дней до нападения фашистской Германии на Советский Союз. На его долю, уже как военному врачу, достаются и отступления, и окружения, и победы. После войны работает по специальности — детским врачом. Увлекшись кислородолечением, он во второй половине 50-х годов разрабатывает свой оригинальный метод кислородотерапии — это кислородные коктейли и кислородные клизмы. Соколинский создавал данный метод, имея в виду лечение ночного недержания мочи у детей. Однако кислородные клизмы дают весьма обнадеживающие результаты и при заболеваниях желчного пузыря, печени, аллергиях… Надо видеть, как он умеет обращаться с детьми!
Соколинский неожиданно находит у меня стародавний гепатит: болезненную и весьма увеличенную печень. Оказывается, не все формы гепатита обнаруживаются обычными лабораторными пробами.
Мне становятся понятны многие из моих состояний, в том числе и ночные лихорадки. Это дает о себе знать больная воспаленная печень. Она не в силах обрабатывать всю пищу, и это оборачивается настоящим самоотравлением. Эти яды организм исторгает с потом ночами. Почему ночами? За день с пищей они как раз и накапливаются. Поэтому меня лихорадит, мне худо.
…После работы иду в поликлинику. Соколинский, как всегда, приветлив и не сомневается в выздоровлении. Однако приходится повторять курс за курсом, а улучшения нет. В душе я уже перестаю верить, как вдруг обнаруживаются необычные вещи: чахнет и теряет силу ночная лихорадка! Та самая, которая столько лет безнаказанно уродует меня!