Дальше они шли молча. Зал с зависимыми, потом короткий коридор, дверь с кодовым замком, ещё один коридор и лестница вниз, три пролёта, и ещё поворот, и он уже окончательно запутался. Он хотел спросить: чего ты от меня хочешь? Зачем ты мне это показал? Зачем ты спросил об отце? Но молчал. Потому что это не те ответы, которые ты хочешь услышать прямо сейчас. Для них придёт время. А если не придёт, ничего страшного – видимо, так и нужно.
Они вышли в зал – большой, с колоннами, похожий на храм. О-о-о, внезапно крикнул Саваоф, и эхо отразилось от пространства и рассеялось по помещению. Он спросил: зачем. Просто так, сказал Саваоф, мне просто нравится, как здесь звучит голос. Нам не сюда, нам туда. Это была совсем маленькая дверца, ещё немного, и ему бы пришлось чуть пригнуться, чтобы войти, и там была комната, довольно обширная, со столом и книгами на нём, и с компьютером, а за компьютером сидел человек в синих одеждах, подколотых золотой фибулой. Он поднял глаза и улыбнулся, а потом встал и протянул руку – это был жест делового человека, офисной крысы, а не властителя умов и сердец. Меня зовут Ка, сказал человек, я здесь главный. Он не знал, стоит ли пожимать руку человека, которого, по всей логике, следует убить, поскольку именно он стоит за женщиной, которую били, и за теми, кто бил эту женщину, и за всем прочим, и он должен бы убить его без всякого сомнения, молча, прямо сейчас, вбить в горло его чёртово приветствие, сломать ему шею, а потом развернуться и превратить лицо Саваофа в кровавую кашу – но странное чувство настигло его, а точнее, отсутствие так близко знакомого чувства. Он не видел в этих смертях мести, наказания, кары; он воспринимал этих двоих как обычных людей, стоящих перед ним, и за ними не было никакой вины. Что-то помутилось в его голове, стол поплыл перед глазами, и Ка сказал: садись, в ногах правды нет. Но правды не было ни в чём: он сел на стул, и в нём сталкивались две противоположности: его память диктовала ему убить, потому что он видел, что сотворил Ка, и потому что, когда он убивал, резал, давил для того, чтобы выйти на Ка, чтобы найти его, ничто ему не мешало, ничто не ёкало внутри – это было справедливо, так и должно было случиться, все эти мёртвые курьеры, мелкие бандиты, вся эта жалкая мразь, которой не должно было случиться. Но когда он прошёл по лестнице из тел и пришёл к Саваофу, пришёл к Ка, пришёл к тем, кто был виноват и кто должен быть наказан, всё изменилось – их нельзя было трогать, нельзя было убивать, и он не знал причины. «Можно» против «нельзя», «нужно» против «невозможно».
Объясни, сказал он. Через силу, через себя, потому что он никогда ни о чём никого не спрашивал – всё и всегда было чётко, понятно, однозначно. Объясни мне.
Ты запутался, даян, сказал Ка. Это хорошо. Если бы ты не запутался, ты бы уже убил меня. Но ты не убил. Потому что ты должен убить другого человека. Которого не посмел убить я. Которого не посмел убить никто из тех, кто хотел, а хотели многие. Я не наёмный убийца. Конечно, нет. У меня есть убийцы, но никто из них не справится, потому что сколько бы я им ни заплатил, чем бы я их ни привлекал, они в итоге всё равно пойдут за ним. Никто не поднимет на него руку. А ты, спросил он. И я не смог. Почему ты думаешь, что смогу я? Потому что ты почувствуешь. Ты поймёшь, что должен. Я не нанимаю тебя, потому что тебя невозможно нанять, но я прошу тебя поверить, потому что знаю, что ты можешь поверить.
Но это же ты, сказал он. Это же из-за тебя, при чём тут он, я же вижу это глазами, я же слышу это ушами, я же чую твой запах. Да, ответил Ка, это я, но я просто пешка, я исчезну и превращусь в прах, в тлен, в гной, а он – не исчезнет, он будет жить, пока не станет Стеклом, и он – кукловод, он запустил цепь событий, которую нельзя остановить иначе. Кто он? Тебе ничего не скажет его имя, и никому ничего не скажет его имя, он родился далеко отсюда и сменил тысячу имён; сейчас его называют Проводником, но и это неправда. Где он? Он ушёл на север тридцать лун назад, и сейчас он где-то там, бредёт по снежному полю в защитном костюме. Куда он идёт? К истоку Стекла – туда, откуда оно появилось, где сформировалось, и откуда постепенно наступает, и наступит, обратив всех нас в себя. Зачем он туда идёт? Я не знаю. Не знаешь? Не знаю.
Наступила тишина. Он сидел и думал. Пространство обрело очертания, голова перестала кружиться. Он никогда не задавал себе вопроса: что нужно делать, что ты должен делать, даян. Он всегда знал. Нужно встать, нужно идти, нужно мстить, нужно предотвращать, нужно убивать, иногда нужно щадить. Нет никаких дилемм, нет никаких сомнений, мир поделен на чёрное и белое, и это единственно верное деление. Чёрное стереть, белое оставить. Чтобы всё стало белым. Шестое чувство всегда совпадало с остальными пятью. Негодяй выглядел как негодяй, пах негодяем, звучал как негодяй и так далее. Ты просто подтверждал его статус очередным ударом, уколом, взмахом лезвия. Но вот перед тобой человек, о котором все пять чувств кричат: убей, убей, убей, а шестое молчит, и придётся слушать его, потому что оно главное. Ты приходишь в ресторан, заказываешь рыбу, тебе приносят рыбу, она пахнет рыбой, ты разрезаешь её, вычленяешь мелкие косточки и кладёшь в рот нежный кусочек – и внезапно чувствуешь вкус клубники, и что-то ломается; ты ненавидишь в этот момент и рыбу, и клубнику, и не понимаешь, что это, зачем принесли, чувства расслаиваются и перестают работать в совокупности. Но спор между вкусом и зрением – мелочи, лёгкая шоковая терапия, вызывающая улыбку; здесь и сейчас его раздирало на части так, как будто тело на площади привязали к четырём лошадям, и те тянули, тащили, рвали.
Я поверю, сказал он. Но если ты обманешь мою веру, я вернусь, ты знаешь, что я вернусь, и я превращу тебя в кровавую кашу. Даже если всё внутри меня будет кричать: он ни при чём, не трогай его. Я смогу победить сам себя. Я вытяну из тебя кишки и намотаю тебе их на шею, и ты будешь жив всё время, пока я буду это делать. Да, кивнул Ка, так и сделаешь. Он повернулся и пошёл к двери. Ты знаешь, что делать, спросил Ка. Да. Тебе понадобится костюм. Всё, что мне понадобится, ты приготовишь завтра. Я приду и заберу. Хорошо.
Саваоф стоял у самой двери и улыбался ровно как Ка, один в один. Они были как братья-близнецы, лица разные – но улыбки, выражения, глаза – одинаковые. Он остановился, посмотрел в пустые глаза Саваофа, обернулся, ещё раз посмотрел на Ка, а потом достал нож и вогнал Саваофу в горло, под подбородок. Хлынула кровь. Тот не успел даже удивиться, а просто осел на пол, булькая. Он нагнулся, обтёр нож об одежду Саваофа и посмотрел на Ка. Ему удалось удивить эту хладнокровную мразь. Ка сделал шаг назад. Не бойся, сказал он, ты не ошибся во мне, просто одного из вас вполне достаточно, а ты – важнее. Вернусь завтра, вымойте тут.
И он вышел из комнатки обратно в зал. Снова плутать подземными коридорами не хотелось, да он и не смог бы без провожатого: запутаться там – раз плюнуть. Поэтому он пошёл вдоль зала к парадной двери. Она была заперта на несколько защёлок и огромный засов, и поверх этого ещё два висячих замка. Он сбил замки, открыл защёлки и засовы – и распахнул двери, с трудом, толкая высокие, в три человеческих роста, створки. Это был выход. На улице шёл дождь – не проливной, а так, мелкая морось. Небо посерело, хотя вдалеке на юге были видны просветы. Он вышел на незнакомую улицу где-то в Храмовом квартале – он редко бывал в этих местах и ещё реже заходил в расположенные тут здания. Спустившись по ступенькам, он обернулся: храм как храм, нечего и запомнить, над дверью – всевидящее око, облезлые стены, выщербленные колонны.
Он пошёл прочь – к ней, но никак не мог решить, сказать ей или не сказать, спросить у неё или не спросить, важно это или неважно, просто у него не было другого выхода, кроме как идти к ней, всё это было связано с ней, всё это тянулось от неё, и всё это должно было так или иначе к ней вернуться. Если бы по дороге он встретил вопиющую несправедливость – грабителя, отнимавшего последние деньги у старухи; подонка, насилующего школьницу, – он бы прошёл мимо. Как проходил он мимо бессчётных домушников, наркокурьеров и наркодилеров, сутенёров, мелких мошенников, хулиганов, карманников и прочей швали, которая жила по законам мира, вместо которого у него недоставало желания построить другой. Саваоф был прав, беспощадно прав, хотя где тот Саваоф, был и сплыл, но его слова отпечатались в сознании и постоянно маячили где-то в фоне, постоянно напоминали о том, что всё делится на значимое и незначимое, хотя не должно делиться ни на какие категории. Теперь в это самое незначимое попали насильники, отцеубийцы и вымогатели – все те, кто раньше должен был дрожать от одного только присутствия даяна в городе. Система ценностей рухнула и восстановилась, но – в ином виде.
Женщина лежала на кушетке – там, где он её оставил в последний раз. Она повернула к нему голову и улыбнулась, стараясь не размыкать губ – без зубов улыбка выглядела жутко. Ну как, прошептала она. Ты же не должен был возвращаться, так сказала старуха. Ты же пошёл своим путём. Да, ответил он, я пошёл своим путём, но сперва я должен был до конца пройти твой, и он оказался слишком сложным для меня. И поэтому у меня появились вопросы, которые я не могу оставить без ответа и которые я не могу задать тому, кого я нашёл в конце этого пути. Ты нашёл Ка. Да. Она отвела взгляд. И ты его не убил. Нет. А я надеялась, что хотя бы ты сможешь. Он же просто человек. Но все спотыкаются. Потому что он умеет говорить, он умеет пробуждать огонь и веру в то, что не заслуживает огня и веры. Что он сказал тебе? Неважно. Я убил его служку. Саваофа? Да. Хоть что-то. Он тоже заслуживал, хотя в меньшей мере. Он даже не служка, он скорее пёс. Был псом. Да, был. Я должен задать тебе вопрос. Вопросы. Задавай. Кто такой Проводник? Расскажи о нём.
Она смотрела в потолок мечтательно, в её взгляде на мгновение промелькнула девичья лёгкость, точно ей только что исполнилось шестнадцать, и она встретила на улице любимого певца, который приветливо ей улыбнулся. Проводник, сказала она, это тот, кого Ка ненавидит больше всего на свете. Потому что Проводнику дано то, что Ка пытается взрастить в себе искусственно – но у него не получается, потому что он просто человек, и он остаётся властен лишь над людьми, и это такая же власть, как у любого короля, императора, президента, просто богатея, неважно. Но это же огромная власть – кто выше короля или императора? Бог? Он хочет быть богом? Нет, конечно, потому что никаких богов не существует, ни единых, ни множественных, но есть Проводник, который властен над Стеклом. Над Стеклом? Да, над Стеклом. Он дотрагивается до него, он может разговаривать с ним и черпать в нём силы, он понимает его и понимает, что оно несёт. Это то, о чём мечтает Ка, и только поэтому он не убил Проводника – убив его, он лишится единственной ниточки, связующей его с мечтой. Он приказал мне убить его. Да, конечно, потому что он прекрасно знает, что ты не сможешь. Он сказал мне, что я – смогу. Не сможешь, потому что Проводника нельзя убить, он может только решить уйти, и он рано или поздно решит. Куда он идёт? Ты наверняка задавал этот вопрос Ка, и он дал верный ответ. Откуда ты знаешь? В другой реальности я присутствовала при этом вопросе. В другой реальности? Стекло может разветвлять реальность, вот в чём суть, и вот чего добивается Ка – он хочет построить реальность, в которой всё будет принадлежать ему, и он сможет переходить из одной реальности в другую, и жить вечно, и править вечно. Это бред. Это бред, в который верит Ка, а у Проводника есть дар, и он идёт к Источнику, чтобы понять последнее, чего он не понимает, – своё собственное наз