жно? В одиннадцать ровно ты должен быть у чёрного дома на сто шестнадцатой линии. Линии? Здесь улицы так называются. Ничего не записывай, только запомни: чёрный дом на сто шестнадцатой, он там один такой. Справа от него арка, идёшь в неё, за аркой дверь налево, двустворчатая. Открывается только правая створка, заходишь, и там я тебя жду. Хорошо. Запомнил? Да. Точно? Да. Не придёшь – всё отменяется, в другой раз не поведу. Хорошо.
И ещё: за тобой следят. Почему? Потому что ты приехал. А значит, хочешь перейти. За другим сюда не приезжают. Этот город живёт на переходе. Сделай вид, что собираешься перейти легально. Зайди в магистрат, подай заявление на переход, это снимет подозрения. Слежку ослабят. И сходи сегодня в бар или на танцы. В то же время, в которое завтра пойдёшь на встречу. Хорошо. Всё, уходи. Он развернулся и посмотрел туда, откуда раздавался голос – никого не было. Это просто радио, сказал голос, оно лежит наверху, дешёвая двухканальная рация. Меня тут нет. Хорошо, повторил он и пошёл прочь.
Как боится-то, думал он. В Хураане тоже хватало дури, но такого страха там не было. Потому что там не было власти. Ты убил, тебя убили, ты поджёг, тебя посадили, обычное око за око, полиция для вида ходит и пугает бомжей. В Хураане никто не боялся слова – за слово можно было огрести, за слово можно было подохнуть, но всё было открыто, ты сказал – тебе сказали, или ударили, или воткнули под рёбра нож. Это было жестоко, но честно. А здесь ты едешь к чёрту на рога, чтобы поговорить с рацией, и демонстративно подаёшь заявление на переход, чтобы с тебя сняли подозрение в контрабанде.
Он осознал, что зря отпустил возчика, потому что полагал, что разговор займёт больше времени. Вдалеке виднелись жилые кварталы, он поплёлся по раздолбанной промзоне к ним. Позади зажужжала машина, он оглянулся. Грузовик с кабиной, свинченной из переваренного кузова легковушки. Машина остановилась, он забрался внутрь. Водила спросил: тебе куда? В город. Куда в город? К магистрату. Высажу там неподалёку, сказал водила.
Магистрат напоминал бетонный куб, архитектура давно павших империй, не хватало только стилизованных орлов. Центральные двери были закрыты, вход для просителей откуда-то с заднего двора. Он прошёл мимо бесконечной очереди из мамаш с вопящими детьми, испитых мужиков, суровых бритых парней в камуфляже и протиснулся в дверь. Кто-то заворчал, но напрямую никто не возмутился. Внутри было душно и тесно, ничего было не понять, а помимо общего языка, тут и там всплывали слова местных наречий. Никакой навигации и пояснений не наблюдалось. Он потыкался туда и сюда, попытался протолкнуться к какому-либо из окон, на него накричал кто-то из очереди без начала и конца. Он почувствовал, что внутри закипает злоба, и ему стало страшно. Не за себя, а за этих людей, которые находились в естественной среде и не чувствовали опасности.
Неважно, подумал он, и выбрался из человеческого месива. Совсем неважно. Будут следить, не будут, я переберусь. Плевать.
Он примерно знал, где находится гостиница, и пошёл туда. Танцы? Бар вечером? Нет, туда он тоже не пойдёт. Он просидит всё время в отеле. Там грязно, там ползают тараканы и несёт гарью из шашлычной по соседству, но там можно побыть одному.
Он не понимал этот город. В Хураане, и в Джерре, и в Виффе он чувствовал себя как рыба в воде. Он знал, куда идти, даже если оказывался в новом для себя районе. Он знал, как обратиться к местному и что делать в случае проблем. Но главное – он мог предсказать последствия своих действий. Он знал, что, если он, защищая женщину, забьёт насмерть нескольких негодяев, ему ничего не будет. Просто Хан или ещё кто-нибудь, подобный Хану, погрозит пальцем и попросит впредь быть аккуратнее. Здесь же он чувствовал смутную тревогу. Нарисуешь на портрете Лидера очки – и за тобой охотится весь город, приказ – стрелять на поражение. Кто знает. И не у кого спросить. Если бы он не знал, что не способен бояться, он бы назвал это чувство страхом.
Он просидел в гостинице весь день, а потом весь следующий день. Выходил только в ближайшую лавку за едой. Еда здесь была паршивая, сушёная лапша и какие-то мясные суррогаты, но, скорее всего, он просто не знал, где взять хорошей. В Хураане иностранец с ходу тоже не сориентируется. Большую часть второго дня он спал. Впереди была трудная ночь.
Купить карту города оказалось невозможно. Он спросил у портье, как найти сто восемнадцатую линию, потому что предположил, что сто шестнадцатая где-то неподалёку, а выдавать пункт своего назначения не хотелось. Портье объяснил. Идти было около двадцати минут. Он вышел за час, добрался до сто восемнадцатой и ещё полчаса искал сто шестнадцатую, которая пряталась между сто тринадцатой и сто двадцать восьмой – понять логику расположения он так и не смог. Благо линии оказались коротенькими переулочками, а расстояния между ними были невелики. Правда, пришлось спросить у двоих прохожих. Это был риск.
На сто шестнадцатой было всего восемь домов, чёрный – один. Высокий, шестиэтажный, в Хураане таких почти не строили. Арка справа, дверь налево, двустворчатая. Оставалось ещё несколько минут, и он облокотился на стену. Послышались шаги. Из арки вышел мужчина, огляделся, но никого не заметил – он прятался в тени, уже темнело, плюс снаружи шумел ветер. Мужчина вышел на центр двора, стал осматриваться. Он подошёл к мужчине сзади – незаметно, крадучись, и, зажав ему рот, проткнул ножом горло. Мужчина захрипел, но быстро успокоился. Он оттащил тело в тень. Когда его найдут, он уже будет по ту сторону. Он не чувствовал дискомфорта, значит, мужчина заслужил смерть. За что – он не знал.
Он вошёл, миновал предбанник. В подъезде на заплёванных ступеньках сидел человек. Поднял голову, встал, махнул рукой, мол, пошли, и направился под лестницу – там был открыт лаз в подвал. Он спустился за человеком. У того был фонарик, и он шёл впереди, высвечивая путь обоим. Они миновали подвал, вошли в крошечную, ниже человеческого роста, дверку, попали в узкий проход, протиснулись и оказались в канализационном коллекторе. Пахло гнилью и испражнениями, но зловонная масса текла посередине, а боковые проходы оставались достаточно сухими. Шли они около пятнадцати минут, и провожатый при этом не промолвил ни слова.
Они выбрались наверх по лестнице, люк был закрыт на замок, но у провожатого был ключ. Наверху была не улица, а закрытый двор. Над невысокими строениями возвышались прожекторные вышки, рассекающие лучами ночную тьму. Он понял, что они оказались в одном из внутренних дворов блокпоста. Провожатый обернулся к нему и приложил палец к губам. Он кивнул в ответ.
Они пошли вдоль стены к двери в дальнем конце двора. Провожатый открыл и пропустил его вперёд. Он вошёл, и над ним сгустилась тьма.
Когда он снова открыл глаза, голова чудовищно болела. Он лежал на спине, был обнажён и прикован к стальному столу. Очнулся, сказал кто-то. В комнате висела полутьма, светильники были направлены в потолок. Над ним появилось круглое мужское лицо, человек оттянул ему веко и посветил фонариком в глаз. В порядке, произнес человек, реагирует. Он попытался что-то сказать, но язык не слушался. Нет, всё-таки он не был полностью голым. Изогнув запястье, он нащупал матерчатые трусы – не свои.
Покатили, сказал кто-то, и койка поехала. Над головой двигался потолок. Вопреки ожиданиям, это был не потолок мрачного подземелья или пыточной. Напротив, он видел лепнину, изящные светильники, росписи – как будто его везли по дворцу. Язык оставался ватным, спросить ничего не получалось. Наконец койка остановилась. Над головой застыл кессонный потолок с золочёными элементами и небольшим плафоном внутри каждого кессона. Над ним склонился человек в чёрной одежде. Чем-то он неуловимо напоминал Саваофа.
Добрый день, даян, сказал человек. Простите, что пришлось обойтись с вами таким неприятным образом. Но в любом другом положении вы слишком опасны. Я обещаю, что в случае благоприятного исхода нашей беседы вас освободят и, более того, помогут с продолжением вашего пути. Вы, выдавил он, вы… Нет, ответил человек, не я, но это неважно. Сейчас мы вас поставим на ноги, будьте готовы. Если начнёт тошнить, сразу говорите.
Койка начала поворачиваться – он как будто вставал на ноги, продолжая быть прикованным. Теперь он видел всё помещение и окружающих его людей. Их было много – человек двадцать. Большинство – в серой армейской форме. Они стояли по периметру комнаты, и неизвестно сколько их оставалось за его спиной. Было двое офицеров, трое в зеленых халатах, видимо, медики, человек в чёрном и ещё несколько лиц неопределённого рода занятий. Медики обернули его чем-то вроде большого больничного халата – прямо вместе с койкой. Теперь он выглядел одетым. Помимо того, подумал он, теперь никто не видит моих рук, и, если я освобожусь, они не будут об этом знать. Видимо, они доверяли своим кандалам.
Поехали, сказал человек в чёрном, и его покатили вперёд. Ехать вертикально было значительно приятнее, чем горизонтально. Он не рассматривал дворец – его больше интересовала дислокация охраны и взаимные перемещения солдат, но золото, шёлк и прочий безвкусный шик бросались в глаза, ослепляли, мешали думать. Роскошь в Хураане была другой и в основном достигалась сложностью узоров на коврах, которыми выстилался пол и обвешивались стены. Здесь же роскошь была помпезно-дорогой, можно сказать – стационарной, её нельзя было перенести из одного дворца в другой, она была навсегда прикована к своему месту. Параллельно он пытался достать руку из зажима, но ничего не получалось. Он умел выщёлкивать палец из сустава, делая кисть узкой, как у женщины, но и этого не хватало.
Тем временем они приехали. Невысокая дверь, за ней – небольшая комната, личный кабинет. За столом сидел человек – он что-то изучал на экране планшетного компьютера. Человек показался ему знакомым. Он видел это лицо – на плакатах, на футболках, на стенах домов, и ещё он видел, как к этому лицу пририсовывают очки и рога.
Рад твоему визиту, даян, сказал человек. Прости за некоторые неудобства. Если захочешь пить или есть, просто скажи, тебе всё подадут. Человек встал, обошёл стол и пожал руку самому себе – так, как если бы пожимал её другому. Меня называют Лидером, добавил он, и у меня, как у тебя, нет другого имени. Поэтому, я надеюсь, нам удастся поговорить на равных.