му, есть? В капканы и силки мелкая дичь попадает, мясом я семью кормлю, а мех на юг сбываю, а коли мои силки поубирать, так и помрём мы с голоду. Э, нет, отвечает Лелекай. На лемминга песец охотится, на песца волк охотится, на волка ты охотишься, а на тебя кто охотится, тебе-то почему трудно приходится? Улыбнулся человек и прочь поехал, так и не ответив на вопрос Лелекая.
Обернулся Лелекай, а позади него нарты Хозяина, и на них сам Хозяин сидит. Поехали, говорит, выучил ты сегодняшний урок. Хотел было Лелекай спросить, чему он научился – человек-то ответа не дал, – но вспомнил слова Окко-Эн и молча в нарты забрался.
Прошло ещё какое-то время, и Хозяин снова взял Лелекая с собой. И снова в ночь перед отъездом Окко-Эн пришла к Лелекаю и сказала: молчи, ничего не спрашивай. На этот раз они поехали в другую сторону, и снова Лелекай в нартах уснул, и снова проснулся – а вокруг ни души, только бескрайняя сендуха везде, куда взгляд дотягивается. И снова видит он у ног лемминга – ободранного, полумёртвого, и снова спрашивает его: что с тобой случилось. И снова лемминг говорит: песец меня подрал, жену съел, деток незнамо куда уволок. Сжалился Лелекай, положил лемминга на мшистую подстилку, ранки ему промыл, мха и ягеля наскрёб, положил рядом, пусть ест, бедолага. Пошёл на прежнее место песца искать и нашёл. Оставь, говорит, детей лемминга, не ешь их, вот тебе мяса свежего, у меня в нартах много ещё лежит. Потом Лелекай раны песцу промыл, детей лемминга забрал и обратно к леммингу отнёс. Дальше Лелекай пошёл волка искать и нашёл, а волк хромает, едва из капкана выбрался. Вправил Лелекай ему лапу и перевязал, и тоже мяса дал, как и песцу.
И вот наконец встречает Лелекай человека и говорит: леммингу я помог, песцу помог, волку помог, и тебе, человек, помогу. А мне ты чем поможешь? Сколько у тебя силков-то расставлено? С полсотни, отвечает человек. Ты, говорит Лелекай, все эти силки сними, а один капкан около яранги поставь да красным обозначь, чтобы никто из людей не попался. С сегодняшнего дня два раза в день тебе дичь будет попадаться – утром и вечером, а прочие капканы не нужны. Поблагодарил человек и уехал, а Лелекай вернулся к нартам, где уже и Хозяин поджидал. Ну, спросил Хозяин, чему ты научился? Я, Лелекай отвечает, научился тому, что всякой твари в сендухе помочь надо, все друг за друга держатся, никто не лишний и никто не виноват. Правильно, говорит Хозяин, нет в сендухе правых и неправых, есть только сытые и голодные. Так ты сытых не трогай, а голодным помогай.
Через несколько дней снова Лелекай с Хозяином поехал. И видит Лелекай – фигура человека вдалеке, маленькая совсем. Догнали они человека, и понял Лелекай, что тот заплутал, заблудился совсем. Идёт, дороги не разбирая, в разные стороны смотрит, да ещё и налево потихоньку забирает, круг описывает. Хотел было Лелекай человека окликнуть, дорогу показать, но Хозяин руку поднял, и Лелекай промолчал. Обогнал Хозяин человека, а человек будто их и не видит и шума полозьев не слышит. Остановил Хозяин нарты, перелез в них и под шкурами мешочек с какими-то семенами нашёл. Сыпь, говорит Лелекаю, на дорогу позади нарт, да потиху, чтобы надолго хватило. Вернулся к упряжи и тронул. Лелекай стал сыпать – не много и не мало, и смотрит – прямо по насыпанному ягоды вырастают красные. Человек увидел одну ягоду, съел, потом вторую – и съел, потом третью – так по ягодному следу за санями и пошёл. А Хозяин знай едет и едет, и вскоре к большому селению выехал. Всё, говорит, достаточно. Закрыл Лелекай мешочек, спрятал.
Чему ты научился, спросил Хозяин. Тому, что можно помочь незаметно, коли выходит. Правильно, ответил Хозяин, всё так. Только не можно, а так и надобно, не к лицу нам перед людьми появляться, ежели мы поговорить не хотим. Человек домой придёт, ягод поест да с собой принесёт, а потом всем скажет, что Хозяин его спас, ягодами до дому вывел. А если показаться, то он до дому придёт и только и говорить будет, что Хозяина видел, а что тот ему дорогу указал, вовсе забудет. И возгордится ещё, что чести такой удостоили, не надобно нам такого. Поэтому коли выходит, незаметно надо помогать – и не только человеку, но любой зверушке.
Так прошло много-много дней. Всё чаще и чаще Хозяин брал Лелекая с собой, и каждый раз Лелекай чему-то учился. Учился сендуху понимать, чуять, по небу и облакам направление высчитывать, собаками править. А потом Хозяин начал Лелекая и волшебным премудростям учить – из бездонных мешочков цветами по земле сыпать, звёздами на небе узоры выкладывать, животными управлять, и главное – время запутывать. Лелекай научился день в год превращать и сто лет за час проскакивать, совсем секунды останавливать и гнать их, как ездовых собак. Только одного не умел Хозяин – время вспять поворачивать. Как и для всех, оно для него только вперёд шло, от весны к лету, от осени к зиме.
Теперь, когда Хозяин уезжал один, Лелекай не только жёнам помогал тяжести таскать. Он сам от яранги уходил и с животными разговаривал, и мху расти приказывал, и ягоды из земли поднимал, и птиц на руку собирал, пение их слушал. Всё он умел делать – если не лучше самого Хозяина, то уж точно не хуже.
Как-то раз вечером вернулся Лелекай из своих хождений, а Хозяин и жёны сидят перед ним в яранге, ждут. Смутился Лелекай, всё-таки он и младшим был, и гостем, но Хозяин сказал: не бойся, просто время моё пришло. Лелекай не понял сперва, но Хозяин добавил: не просто так я тебя, Лелекай, всему учил, не просто так ты с животными разговаривал и сендуху с севера на юг, с востока за запад по травинке, по снежинке зубрил. Завтра уж ты Хозяином будешь, а я снова имя своё обрету и вместе с ним к предкам возвращусь. Лелекай не глуп был и всегда понимал, что неспроста Хозяин ему все премудрости показывает, но не думал он, что всё так просто и скоро будет. Хозяин вроде силён был и не стар ещё – но раз уж сказал, что к предкам уходит, значит, ничего не поделаешь.
Принесли жёны две оленьи шкуры невыделанные – одну снизу постелили, Хозяин на неё лёг, потом второй сверху накрыли. Заснул Хозяин. Тяжело он дышал, глухо, и четыре женщины сидели с четырёх сторон от него – зима у головы, лето у ног, весна по правую руку, осень по левую. Лелекай тоже сперва старался, заснуть себе не позволял, но потом сморило его, и уснул он, даже в иоронгу не зайдя, прямо на шкурах в общей части. А когда проснулся он утром, Хозяин уже умер – лежал бледный, белый, обмякший, и жёны вкруг него плакали тихонько.
Взял Лелекай нож и проделал отверстие там, где рот Хозяина был, и жёны стали в это отверстие кусочки жира и мяса класть – так мертвеца задабривали. Потом сели все четыре и голые ноги под шкуру положили – так, чтобы те Хозяина касались, а рукой мёртвой по телам своим проводили, дабы покойнику и в другом мире жилось добро. После жёны обмыли Хозяина и одели в белые шкуры, а рядом его верный лук положили.
Вынесли Хозяина – да не через вход, а под задней частью яранги, ибо не дело это покойнику через главную дверь выходить. Там уже нарты ждали – кто их снарядил, не знал Лелекай, может, жёны, а может, и сам Хозяин, хотя нарты-то были не обычные, а нарядные, расписные, никогда таких Лелекай не видел. И впряжены были в нарты не собаки, а четыре оленя квадратом. Править такими нартами Лелекай не умел, и потому взяла упряжь Нынран, старшая жена. Остальные на нартах рядом с телом уместились.
Ехали они долго, и Лелекай уже счёт времени потерял, когда нарты затормозили, и стали они тело с нарт снимать. Пока тело укладывали, Нынран всем четырём оленям глотки перерезала. Подходила к каждому, шептала что-то на ухо – и заливала сендуху красным. Как только последний олень упал, Нынран сказала: всё, доехал он, добрался.
Выложили они круг камнями, а у ног ходули положили, чтобы по другому миру дорога ровнее бежала. Одежду с покойника срезали, и оленьим мясом тело обложили, и лицо требухой засыпали. Лелекаю всё это в новинку было, никогда он таких похорон не видел, но понимал, что делать, точно в ухо ему кто-то подсказки шептал. И вот вскрыл он грудь мертвеца, и подошла Окко-Эн, и положила в рану семечко, и отошла в сторону, а Лелекай – в другую. И тут же увидел он, как из раны росток тронулся – сперва едва заметный, хиленький, но с каждой секундой всё быстрее растущий.
Обернулся Лелекай и увидел, что всё поглотила сендуха – и оленей, и нарты, и только они впятером около Хозяина стоят. Свистнул Лелекай, и тут же появились собаки с новыми нартами – обычными, теми, в которых Хозяин постоянно ездил. Забрался на них Лелекай, и жёны за ним, и тронул. Поехали они по сендухе, и тут Лелекай почувствовал что-то странное. Казалось ему, будто сендуха смотрит на него, а он – на неё, и она его суженая, единственная, никаких жён нет, хотя жёны отныне и впредь – его, потому что он теперь Хозяин сендухи, сукиджэврэй чупчэ, ему теперь в саайтани суулгандэ заседать и новых шаманов варить, ему теперь над чучуна и прочей нечистью властвовать.
Так он ехал к своей – отныне своей – яранге, и по щекам его текли слёзы, потому что вспомнил он Тиныл, которую своей рукой убил, и отца, которого предал, и всё зло, которое совершил, и поклялся сендухе, что только добро будет творить – не для искупления, поскольку зло не искупишь, а потому что к добру приходишь, лишь зла испробовав.
А из тела Хозяина, из груди его разъятой за одну ночь дуб вырос. Могучее дерево, не по сендухе вовсе, потому что каким был Хозяин, таким сендуха его и приняла, такую и могилу ему вырастила.
Умолкает Хозяин. Барт смотрит на огонь.
Кому ты имя отдал? – спрашивает он.
Нельзя говорить, отвечает Хозяин, на то имя и отдают, чтобы оно в тайне оставалось.
Потом они сидят и молчат, чай пьют. Барт говорит: теперь ты мне вопрос задавай.
Улыбается Хозяин, говорит: передумал я, нет у меня к тебе вопросов. Чую я, что сгинуло всё чуждое, что снова моя сендуха от края до края, от простора до простора, и этого мне довольно. Отчего да почему так – неважно. Что было Стеклом – осыпалось да растворилось.