Весь день проводит Барт у Хозяина, и всю ночь, и ещё один день, и спрашивает: сколько времени там, снаружи, прошло, а Хозяин отвечает: столько и прошло, незачем годы пробегать, у тебя ещё дела есть. И правда, есть ещё у Барта дела – найти Болтуна, Фила и Шимона, потому что отныне и навсегда они – братья, и ношу свою им вместе тянуть, а не поодиночке.
Утром третьего дня прощается Барт с жёнами Хозяина, забирается в нарты, и Хозяин везёт его через сендуху на юг, мимо проснувшихся уже поселений, мимо редких кустиков, потом мимо мелких, обветренных ёлочек – к границе таёжных лесов, к чужим городам и началу большого мира. С собой у Барта узел с едой, и одежда тёплая, и золота немного, сколько Хозяин по сусекам наскрёб, мало ли, понадобится.
Ну, бывай, говорит Хозяин, не поминай лихом.
Бывай, отвечает Барт и идёт прочь по весеннему тракту к виднеющимся вдали деревенским дымкам.
Хозяин правит прочь, летят его нарты над землёй, над травой, над камнями, над мхами, нет Хозяину ни преград, ни границ, широка и привольна его сендуха, и с радостью вспоминает он своё имя, отданное оленю, и только глубоко в его горячем сердце ледяной иглой навсегда застыла девушка Тиныл с кровавой раной в груди.
25. Источник
Мы шли вниз. Я представлял спуск в виде винтовой лестницы – мне казалось, что это красиво, – и он принимал эту форму непосредственно под моими ногами. Я был одет в нижнюю рубаху и панталоны – свежий комплект белья на два размера больше нашёлся в рюкзаке у даяна. Чтобы штаны не падали, пришлось подвязать их бечевой, но это было лучше, чем ничего. «Вещи коснувшегося не превращаются в Стекло, – сказал Проводник ещё наверху. – Они приобретают такую же структуру и остаются вещами. Коснувшись, ты мог одеться и идти в костюме».
Стекло расступалось передо мной. Я мог запустить руку в стеклянную стену, извлечь из неё ком Стекла и сформировать из него всё что угодно. Я мог убить своих спутников одной мыслью о том, что Стекло вокруг них затвердеет. Но я не хотел их смерти, потому что Стекло подарило мне жизнь и я не хотел осквернять этот дар. Я воспринимал Стекло как туман, который можно отвести рукой, оставив на коже капельки влаги. Оно становилось рыхлым и исчезало по мановению моей руки, и это казалось удивительным, но в то же время ставило непреодолимую преграду: я не понимал ни своих задач, ни своих целей. Я шёл куда-то вниз – это предложил Проводник, и мне ничего не оставалось делать, кроме как послушаться. Но с тем же успехом я мог идти в любом направлении, формируя поперечные коридоры, лестницы, переходы, комнаты. Так в детстве мы строим замки из глины, создавая внутреннюю структуру исходя из собственной фантазии, а не из удобства несуществующих обитателей.
Мы молчали, поскольку каждый думал о своём, хотя, подозреваю, все мысли сводились к вопросу, что делать дальше. Мы вошли в Источник – в этом была моя способность, моё назначение. Обрети я её в Хураане, я стал бы всесилен, потому что для единственного в мире человека, умеющего формировать предметы из Стекла, не может быть преград. Я бы мог начать торговлю стеклянным оружием, а мог бы стать богом для сектантов Ка – они бы переметнулись ко мне за считанные часы. Но дар мой проявился здесь, на краю мира, в бескрайней пустыне и потому принял другую форму и получил другое предназначение. Проблема была в том, что мы не могли расшифровать это предназначение. Я был точно ключник в доме тысячи дверей – да, я мог открыть любую, но не знал, какую именно и тем более – зачем. Самым удивительным для меня было то, что этого не знал и Проводник, чей дар, казалось, был предназначен именно для того, чтобы направлять ключника.
– Барт, – окликнул меня Проводник.
Я остановился.
– Ты можешь создать комнату?
– Комнату?
– Прямо здесь. Комнату, в которой можно сесть и отдохнуть. Чтобы не идти дальше по твоему бесконечному коридору.
Я мог. Я представил гостиную, в которой до войны отец проводил большую часть своего времени. Сидел там в глубоком мягком кресле, курил и читал газеты, там он принимал гостей и обсуждал с ними последние политические слухи, там он отчитывал меня за несделанные уроки. Я помнил эту комнату до мельчайших подробностей, до того, какие книги стояли на полках за спиной отца, какой узор был на ковре и сколько шагов нужно было сделать, что пересечь её вдоль или поперёк.
И я её воспроизвёл. Я не могу объяснить, как это получилось. Я представил себе комнату, и она появилась вокруг нас – прозрачная, сделанная из Стекла, но детализированная вплоть до авторучки, валяющейся на столе поперёк газеты, открытой на последней странице. Прочесть газету было невозможно – Стекло имитировало форму, но не могло скопировать печать, хотя я был уверен, что оно распластано по страницам тонким слоем невидимой типографской краски.
– Что это за комната? – спросил Проводник.
– Из моего дома.
Проводник кивнул и сел в ближайшее кресло – это было место отца. Я сел напротив на диван, даян выбрал стул с высокой спинкой. Забавно, но он поступил умнее всего – стул был изначально разработан жёстким и ничего не потерял с обращением в Стекло, мягкие же кресла, неспособные принять форму тела, потеряли свой уют.
Какое-то время мы сидели молча. Это напоминало наши вечерние беседы в палатке-столовой, только состав участников несколько изменился. Даян не был похож ни на кого из последователей, более того – ни на кого из тех, кого я в принципе встречал в жизни. От него исходила невозможная, непробиваемая мощь, нечеловеческая сила и решимость. Этот человек не умел сомневаться, не умел просчитывать, не умел хитрить, он шёл только напролом и был уверен в собственной правоте. Эта правота чувствовалась, исходила от него, казалось, что любое его слово становится правдой, даже если он соврёт, но он никогда не врал, точнее, я не мог представить себе ситуацию, в которой даян мог бы соврать.
Все эти измышления не были плодом нашего короткого общения – многие жители юга слышали о даяне и пересказывали друг другу истории о том, как он появляется ниоткуда и вершит суд там, где правосудие даёт осечку. Особенно мне запомнилась история с бандой Кочмара, которую даян вырезал целиком – кадры кровавой бойни облетели всю Сеть. Чуть позже появились снимки самого Кочмара, напоминающего окровавленный бочонок, лишённый конечностей и большей части кожи, но почему-то ещё дышащий. Меджаи вяло пытались задержать даяна, но быстро свернули дело «за недостаточностью улик». Скорее всего, сверху им сказали: даяна не трогать. У него хватало покровителей.
– Оно не бог, – сказал наконец Проводник.
Мы молчали и ждали продолжения.
– Мне никогда не была нужна вера, потому что у меня было знание. Вера требует неопределённости, а знание абсолютно, и потому одно исключает другое. Я завидовал людям, способным сохранять наивность, способным доверять и надеяться на лучшее. Мне хотелось влюбиться и слепо верить в совершенство своей возлюбленной, прощая ей мелкие недостатки. Но каждая женщина, которую я встречал, имела тёмную сторону, и я видел эту сторону – и не мог ни принять её такой, ни поверить в её очищение. Я видел тьму в тех, кто хотел называться моими друзьями. В тех, кто хотел вести со мной дела. В тех, кто хотел меня любить. Не было вещи, которой бы я не знал о людях, и это не раз приводило меня на грань. Однажды я поднялся на крышу здания и хотел спрыгнуть, потому что пытался поверить в случайность, поверить в то, что меня подхватит ветер, или я упаду на тканевый навес палатки, или произойдёт ещё что-нибудь невероятное. Но я не смог, потому что знание сильнее веры.
И было только это. Это место. Источник. Я ничего о нём не знал. Я не понимал, что там внутри, не понимал, кто им управляет. Он оставался для меня непроницаемым. Белое ничто, которое контролирует мир. Я верил, верил. Я верил в то, что здесь, в Источнике, есть что-то другое, чуждое, мне неизвестное. А здесь… – он взмахнул рукой и замолчал.
Кажется, я понимал его. Источник был его единственной надеждой на неопределённость, а оказалось, что он так же однозначен, как и всё прочее. Проводник не знал, что внутри Источника, лишь по той причине, что внутри не было ничего. Огромная глыба Стекла, постоянно растущая и захватывающая всё больше территорий. Никакого бога, просто неизвестная химическая реакция, упавшая с небес. Он потерял то, что держало на плаву его – всезнающего человека, способного изменить мир, но неспособного справиться с самим собой.
– И что теперь? – спросил я.
Проводник поднялся и прошёл по комнате. Провёл рукой по корешкам книг.
– Теперь… Теперь мы непобедимы, ты и я.
Даяна он проигнорировал.
– Мы вернёмся в Хураан и будем как Ка. Вместо Ка.
– Я не думаю, что он так просто отдаст власть.
– Это неважно, – ответил Проводник. – Теперь всё не важно.
Он подошёл к стеклянному глобусу, попытался его крутануть, но тот представлял собой единое целое с остальной комнатой.
– Никакого Ка не будет, – сказал он, стоя спиной к нам. – Буду только я. Аз есмь Проводник, Хранитель спокойствия. Имя моё начертано на древних машинах, мне тысяча лет, и тысячу лет я оберегаю мир от Хаоса. Тысячу лет я стою на страже невидимой двери, тысячу лет бьются в неё змеи и прочие гады, тысячу лет я твёрже камня, прочнее стали, горячее огня, холоднее льда. Нет никого за мной и передо мной, я един и одинок, я всесилен и безгрешен, я вышел из коацервата и останусь последним до Большого разрыва, я – основа жизни и её же предел.
Он произнёс это монотонно, будто не своим голосом, и я понял, что он то ли копирует, то ли пародирует чужие слова – видимо, Ка.
– Ты знаешь, почему я пришёл за тобой? – спросил вдруг даян.
– Да, – ответил Проводник, повернувшись. – Ты – неучтённый фактор. Я не знал, что Алярин призовёт тебя. Я не знал, что Ка отправит тебя за мной. Я не знал, что ты доберёшься так быстро. Ты всегда был в будущем, а не в настоящем.
Даян кивнул.
– Тогда ты меня понимаешь, – сказал он.