олпаком, в эдакой стеклянной клетке, и все-то у меня есть… я отвык от свежего воздуха, от холода, от борьбы, так отвык, что уже не способен бороться и за идеи мои… Не идет у меня работа, понимаешь?! Я живу в этом тепленьком мирке, который создал себе не я, который есть плод твоих усилий, живу словно свинья в теплой луже. Моя нервная система, мой мозг заплывают жиром. Я знаю, что делаю подлость: оставляю тебя, чтобы с другой осуществить то, что было и твоей мечтой, знаю, что я подлец, что краду у тебя и эту твою мечту, но поступить иначе не могу… Рядом с Ибике я встану на собственные ноги, мне придется встать на собственные ноги, рядом с ней я буду сильным, потому что она за меня сильной не будет, она не такая, как ты…
Жужа слушала, посмеиваясь.
— Ну и ну, да ты у нас мазохист? Это новая у тебя черта… хотя… у тебя ведь и мазохизм — лишь способ пожалеть себя… и чтобы другие тебя пожалели. Ну, мне жалко тебя, мой маленький, идет? Ты рад? Бедный, бедный Шаника, как же это должно быть мучительно для его благородной и чистой души, что вот приходится, даже против воли, совершить подлость… Ну? Может, еще пожалеть тебя за машину твою, за твой изысканный гардероб? И еще за эту паршивую хрюшку, на которую ты меня меняешь?
— Ты отвратительна!
— Ах так?! — вскрикнула Жужа.
Она отскочила от стеклянной стены. И изо всей силы ударила мужа по щеке. Шандор так и взвился со стула. Жужа отвесила ему еще одну пощечину, он отступил, уронил стул, защищаясь, выставил перед собой руки, но она проскользнула у него под мышкой; от следующей пощечины у Шандора слетели очки, но Жужа продолжала яростно избивать его.
— Жужа, опомнись! Ты спятила? И чего ты хочешь добиться этим? Думаешь таким способом вернуть меня?
— Нужен ты мне как собаке пятая нога… выбить из тебя мои восемь лет — вот я чего хочу!..
Внезапно она успокоилась. Выдохлась.
— Теперь ты счастлива? — спросил ее муж. Он опустился на корточки, нашел на полу очки. Они не разбились.
Жужа подождала, пока он встал.
— Убирайся! — выговорила она глухо. — Убирайся с глаз моих, дрянь, потаскун паршивый, иди прочь, не то я убью тебя!
Дверь конторы распахнулась: явился И́ван с бутылкой.
— Что принес? — с любопытством спросила Жужа. — Коньяк?
И́ван заметил опрокинутый стул, багрово-красное лицо младшего брата.
— Вы дрались?
— Ну и что! — весело рассмеялась Жужа. — Такое и в лучших семействах случалось! Да ладно, не ощупывай ты свою физиономию, — обратилась она к мужу, — выпей! Ну, чего скроил такую страдальческую мину? — Из висевшего на стене шкафчика она достала два стакана и чашку, поставила их на стол. — меня уже и злость прошла, на пощечины разменяла, ну! Разрядка кстати пришлась… Иди, иди сюда, старина, — дружелюбно обратилась она к мужу. — Страху-то великого натерпевшись, куда как славно горлышко промочить! Давай, давай, не заставляй себя упрашивать!..
— Вот ненормальная! — сказал заправщик.
— Конечно! Ну, выпьем. Наливайте! — И́ван плеснул коньяку в два стакана. — Себе-то что не наливаешь?
— Пока не хочется. Я ведь еще не дрался.
— Пожалуйста, отвесь и ты ему пару пощечин, — предложила Жужа. — Я даже выйти могу.
— Шандору? Так ведь я не прожил с ним восемь лет, как ты…
— Боишься, что он тебя поколотит, а? — расхохоталась Жужа. — Ох и любы вы мне, вот так, рядышком! Да разве не он соблазнил твою жену? Или это твоя жена его соблазнила? Ну ладно, оставим это… Ужо утречком поедешь домой, соколик, и там накостыляешь ее милости как положено… А сейчас пей!
— Когда захочу — выпью…
— Ну что ж, упрашивать не станем, так, Шандор? За твое счастье! — подняла она стакан. — И чего ты кислый такой?! В эдакую ночь нам с тобой хороший глоток коньяку в самый раз! — Она одним духом выпила коньяк и тотчас протянула стакан И́вану. — Наливай, И́ван. А ты и теперь не выпьешь? Ну, сиди грусти, коли так! А мы гуляем, правда, Шаника? Подойди, мой мальчик, чокнись со своей старой женушкой, будь здоров! А-а, вот эта хорошо пошла… — Жужа поставила стакан на стол и села. Теперь она улыбалась официальной улыбкой, как улыбалась шоферам и автолюбителям во время работы. — Вот теперь можем и поговорить. Обсудим практические вопросы. Решим судьбу детей, квартиры, машины, прочего движимого и недвижимого имущества — это ведь называется разделом имущества, так? Затем об алиментах… или лучше я буду платить вам на детей пособие? Судя по тому, что было сказано, это вполне логично, а?.. А теперь позвоним Ибике.
— Ибике исключи из игры покуда. Тебе до Ибике нет дела! Если бы еще И́ван захотел…
— То есть как это нет дела? Это дело нас всех четверых касается, миленький! Прежде чем отпустить тебя на все четыре стороны, я хочу представить тебе твою невесту.
— Трудно тебе это сделать. Я Ибике знаю.
— Лучше, чем я? А почему? Потому только, что шестнадцатого апреля ты лег с нею? Ну-ну, что такое, отчего ты примолк? Тебе говорит что-нибудь эта дата?
Шандор побледнел. Полосы, оставшиеся от пощечин, кроваво пылали на его бледном лице.
— Откуда ты знаешь? — спросил он тихо, потрясение.
— Ты что же, за дуру меня считаешь? Вы же с тех пор каждое шестнадцатое число отмечаете, ты подносишь ей какие-нибудь пустячки — цветы, шоколад, почем я знаю… Дни рождения детей своих ты забываешь, о моем что уж и говорить… но шестнадцатое число, с апреля начиная, не забывал ни разу…
— Откуда ты знаешь?! — крикнул Шандор. — Кто тебе сказал это?
— Не твое дело. И другую дату назвать?
— Не интересуюсь. — Он уже не кричал. Налил себе коньяку, выпил. Его двоюродный брат бесстрастно восседал у другого стола, только глаза его то и дело перебегали с мужа на жену и обратно.
— А ведь интересно будет, — сказала Жужа. — Двадцатое ноября.
— Где еще была тогда вся эта история! — сердито засмеялся Шандор.
— Ты ошибаешься, речь идет не о прошлом ноябре. Шесть лет назад. Марта. Красивая брюнетка Марта. Я как раз на восьмом месяце была с маленьким Шани. Помнишь? Потом… восьмое, февраль… оп-па, нет, тогда я с ней только поговорила… значит, одиннадцатое. Одиннадцатого февраля она порвала с тобой. Ты целый вечер был такой печальный. Но потом ночью пришел ко мне в постель, утешиться. И, если не ошибаюсь, это тебе удалось.
— Прекрати это свинство, — простонал истерзанный муж.
— Это — свинство? — приветливо улыбнулась ему Жужа. — Свинство, что я оживляю лучшие воспоминания нашего долгого и нелегкого брака? Сейчас, в ночь прощания? Ну, что ты!.. Андреа. Помнишь ее? Андреа. Она обошлась мне в пять тысяч форинтов, ведь она была крепкий орешек, ее я боялась. А предыдущая была Вера, дуреха-блондинка, вечно от нее несло потом. Та мне была не соперница! Но Андреа была красива, она окончила университет, понимала толк и в научных твоих заботах, да и на роль душевного мусорного ведра подходила тебе вполне… Словом, из-за Андреа я вынуждена была пойти на жертвы. Я купила с рук шубу за четыре с половиной тысячи, за пятьсот форинтов скорняк привел ее в порядок…
— Ты лжешь, — сказал Шандор. Кричать у него уже не было сил. — Подло, беспардонно, нагло лжешь! Шубу она получила от американца, с которым переспала, чтоб ты знала…
— Ха-ха! Американца придумала я, у Андреа твоей фантазия-то была совсем куцая. И мой миленький клюнул, — пояснила она И́вану, — он ведь относительно верности любовниц своих очень щепетилен. Ну, потом, конечно, утешился… в моей постели. Да, американский фирменный знак на шубу скорняк пришил, так что шуба стала на десять тысяч, не меньше.
— Ты лжешь, — повторил муж хрипло и бессильно. — Ты просто лжешь…
Он опять опустился на стул.
— Лгу. Ладно. Можно задать тебе один вопрос? Что, не целовался ты под Новый год на кухне? Нет, нет, не с Андреа, с Ибойей.
— Ну и что? Думаешь, отпираться стану?
— Чего уж тут отпираться, я сама видела. По правде сказать, мне это неприятно было, — опять повернулась она к свояку, — ну, ты же помнишь, такое хорошее выдалось то рождество, так все было тепло, счастливо, по-семейному. Шандорке что-то там удалось, опытами подтвердились какие-то там его расчеты, точно не знаю, университетов я не кончала, как Андреа, но по-своему радовалась и я. А вот теперь слушай, Шандор, это будет тебе интересно! Первой Ибойечка наша догадалась, что ее И́ван плохо зарабатывает и если я пристрою его здесь, возле себя, то мало-помалу и они заживут как мы. И вот И́ван стал крутить голову мне, а Ибике разрешено было тебя немного подогреть во имя великой цели.
— Думаешь, я тебе поверю?
— Не убеждена, ты ведь дуралей, каких поискать! Да ты же сам и подбросил ей эту идейку. Она только ныла все, что у бедного И́вана, мол, на одну лишь дорогу три часа в день уходит, что бензоколонка эта, в Ракошкерестуре, — чистое наказание, заправляются там одни мотоциклисты, чаевых нет, только душу выматывает, — и ты надумал! Обещал ей поговорить со мной. Что, не так было? Правда, потом у тебя на душе кошки скребли, и целых два месяца ты был образцовым мужем и примерным отцом. А потом твой драгоценный двоюродный братец, еще одна дрянь…
— Заткнись, ты! — взревел заправщик. — Всех замарать хочешь!
— Оттого что назову вещи вслух, приятель, они не станут грязнее, чем были. Словом, твой драгоценный братец…
— Остерегись, Жужа! — процедил И́ван трусливо, но с угрозой. — Тебе это дорого встанет!
— За меня не тревожься! — резко оборвала его Жужа.
— Изничтожу! — прошипел заправщик.
— Ты?! — засмеялась Жужа ему в лицо. — Мало каши ел, понял? Словом, И́ван…
— Молчать, слышишь?! — Заправщик вскочил. — Не то… не то я… заткну твой грязный рот!
Но тут вскочил и Шандор.
— Нет, ты сядь, — сказал он спокойно, сдержанно. — Теперь уж пусть говорит!
— Ах ты щенок, паскуда, сутенер, да ты у меня сейчас кувырком отсюда вылетишь!
— Я и в детстве был сильнее тебя, — тихо произнес младший брат. — А Жужа никогда не будет мне столь безразлична, чтобы я не защитил ее.
— Ого, какой рыцарь! — смеялась Жужа.