– Когда откроется, что я что? – спросила она, но Эдвард еще не договорил.
– Она будет получать гневные письма, возможно, угрозы, а если вы двое собираетесь появляться вместе на публике, то есть шанс, что какой-нибудь чокнутый фанат попытается снести ей голову, чтобы доказать свою любовь и попытаться завоевать вашу. – Он вздохнул. – Думаю, вы понимаете, почему профессиональная интуиция советует мне выбросить девчонку в ближайшее мусорное ведро. Это никак не связано с тем, насколько она уродлива…
– Она не уродлива, – отрезала Кара.
– Она чертовски симметричная.
– Как и ты, – возразила Кара.
Эдвард вздрогнул. Пальцы коснулись двух шрамов на подбородке, словно проверяя, на месте ли они. Он медленно выдохнул:
– Графиня, – проговорил он, наконец, – спите, с кем хотите, но, пожалуйста, ради меня, будьте немного поскромнее. Оставлять ее на ночь в своей квартире, наряжать в свою одежду – желтая пресса пронюхает обо всем минуты через четыре, а как только это случится, слухи не смолкнут никогда.
Кара была готова рассмеяться, открыто возразить ему, но заколебалась. Девушку осенило, что у нее нет лучшего объяснения. И она не была уверена, что таковое вообще есть.
«Ты знаменитость. Люди будут сплетничать».
И эти сплетни позволят ей держать новую фрейлину сколь угодно близко.
Она посмотрела Эдварду в глаза.
– Не знаю, нравишься ли ты мне теперь, – сдержанно проговорила она.
Он виновато пожал плечами:
– Технически, в должностной инструкции нет предписания нравиться, графиня.
Кара повернулась на каблуках и зашагала прочь, не сказав больше ни слова.
Эспель ждала перед дверями красного дерева, инкрустированными серебром, под охраной двоих во-оруженных мужчин в черной форме.
– Все готово? – спросила Кара.
Скалолазка не посмотрела на нее.
– Эспель?
– Что?.. Ой! Да, мэм. Думаю, да. Охранники говорят, все готово. Только мы опоздали, поэтому Дрияр и его команда побежали сняться для прессы с сенатором Кейс. Там сейчас никого.
– Сниматься с фотографом? – переспросила Кара. – Это же немного?..
– Немного что, мэм?
– «Тихо сам с собою?»
Эспель казалась сконфуженной.
– Это Бо Дрияр, самый известный фотограф в городе: его фотографии могут создать или разрушить то, как на вас смотрят, – сказала она. – Кейс хочет заручиться его расположением. Он чертовски знаменит.
Кара пригладила топ.
– Окей, покажи мне его, когда они вернутся. Говорят, я с ним уже встречалась, но понятия не имею, как он выглядит.
Эспель усмехнулась:
– Не думаю, что у вас возникнут с этим проблемы. Дрияр хорошо над собой поработал. Этот в толпе не затеряется.
Верхолазка снова посмотрела на дверь, поправила манжеты, потом пригладила светлые волосы и снова поправила манжеты. Она казалась даже дерганнее, чем Кара себя чувствовала.
– Что такое? – требовательно поинтересовалась Кара.
– Ой, ничего, просто… – Эспель расплылась в глуповатой улыбке. – Просто… Я окажусь в одной комнате с Аппаратом Гутиерра. – Она благоговейно повысила голос, произнося название. – Машиной, отщелкивающей всю Лотерею. В смысле, я каждый год смотрю Розыгрыш по телевизору, и читала об этом в школе, но никогда не думала, что увижу его вживую. Когда вы сказали, что съемки пройдут в Зале Красоты, и я могу прийти… Короче, для меня это жутко важно.
Девушка была так возбуждена, взволнованна и откровенно счастлива, что Кара почувствовала, как и ее страхи немного отступают. В этом чувстве было что-то беспечное, напоминающее Бет.
У нее возникла идея:
– Там сейчас никого?
– Никого, мэм.
– Проберемся на закрытый просмотр, прежде чем они вернутся?
От одной мысли глаза Эспель превратились в маленькие синие океаны.
– Одни? Охранники нас ни за что не пропустят.
Кара посмотрела через плечо. Охранники в черной форме смотрели прямо перед собой, но глаза их то и дело постреливали в ее сторону. Она улыбнулась им и помахала. На их лицах расцвели благоговейные улыбки, и они виновато махнули в ответ.
– Знаешь, – проговорила Кара, – думаю, мы сможем их убедить.
Глава 18
Зал Красоты соорудили с размахом, который Бет назвала бы нелепым. Роскошные фиолетовые портьеры висели на сорокафутовых окнах, затмевая лампы и отражатели, уже установленные для съемок. Из-за выгнутых, словно ребра, потолочных балок матовой стали Каре казалось, что она в огромной грудной клетке, а дворец – вдохнувший ее зверь.
Если зал был грудной полостью, то заполнявший его расползающийся механизм из металла и стекла – бьющимся сердцем. Посмотрев на него, Кара почувствовала, как сбилось дыхание.
Аппарат Гутиерра: огромное круговое нагромождение изогнутых линз, расположенных концентрическими слоями и свисающих с высокого потолка зала, – блистал в свете раннего утра. Сооружение казалось взорванной стеклянной планетой, застывшей, когда тектонические плиты только начали разлетаться. В центре стояла обитая кожей банкетка, куда предстояло лечь счастливым победителям Стеклянной Лотереи, чтобы получить приз под светом огней и пристальным вниманием зрителей. На одну ночь они станут центром этого отраженного мира.
Стоящая рядом с Карой Эспель казалась донельзя пораженной. Она медленно повернулась на триста шестьдесят градусов, разведя руки, словно обнимая все это великолепие.
– Не могу поверить, что я по-настоящему здесь, – прошептала она. – Вы хоть представляете, как сильно мне хочется прыгнуть на эту банкетку прямо сейчас?
– Полагаю, это не приветствуется? – поинтересовалась Кара.
– Схлопотала бы, на фиг, пулю от вашего вооруженного фан-клуба. – Девушка кивнула на одетых в черное Рыцарей, стоящих в дверях. – Знаете, что? Может, оно того и стоит, чтобы узнать, какого это, – мечтательно пробормотала она. – Всего на несколько секунд сполна насладиться завершенной эстетикой. Не этим, – она с привычным отвращением ткнула протезную правую щеку, – а полным, настоящим лицом.
– Откуда бы оно взялось? – поинтересовалась Кара. – В смысле, новое лицо идеально бы совпадало с твоим, но не являлось бы его точной копией. В этом ведь вся суть? Где бы ты получила нечто подобное? То есть, если ты родилась только с… – она указала на левую щеку Эспель, – другая вообще существует?
Эспель взглянула на Кару:
– Впечатляюще.
– Спасибо.
– Нет, я хотела сказать, впечатляюще бестактная формулировка, графиня.
– Ой, – Кара опустила глаза. – Извини.
Эспель фыркнула:
– Слыхала и похуже. Ответ на ваш вопрос «где» прост: о «где» заботится погода.
– Погода? – Кара растерялась.
– Конечно… вы же не думаете, что облака нагружены только кирпичом да шифером? – Она наморщила лоб. – Все, что отражается в реке Старого Города, втягивается в круговорот. – Она говорила с воодушевлением и легким нетерпением, словно рассказывала о своем питомце в детском саду. – В основном, конечно, архитектурой, потому что, так или иначе, ее река отражает чаще всего, но также корпусами лодок, мотоциклами, почтовыми ящиками, бездомными кошками, звездным светом – дождь из него – просто потрясно. – Она улыбнулась воспоминаниям. – И лицами. Когда впервые видишь дождь из лиц, он ошеломляет: отдельные капли слишком малы и быстры, чтобы их заметить, но потом целые выражения соединяются в лужах или пытаются поговорить из канав, прежде чем утечь в канализацию. – Она поежилась. – В воде – в реке или в лужах и клоаках по всему городу – найдется более чем достаточно маленьких разбитых черт, чтобы завершить любую эстетику. Хитрость в том, как найти правильные. Те, которые подойдут. И вот где это маленькое чудо свершается.
Кара проследила за указующим перстом Эспель. Подвешенное в маленькой стальной клетке в самом центре аппарата, прямо над обитым кожей подголовником банкетки, находилось то, что выглядело обычным стеклянным шариком, тускло клубившимся, словно его сердцевину заволокла буря.
– Глаз Гутиерра, – благоговейно выдохнула Эспель. – Наша единственная зеркальная карта. Фасетки, заключенные в этом шаре, связаны с каждой отражающей поверхностью: от самой реки до окошка в ванной. Он видит, что они видят, отражает, что они отражают: идеальная карта Лондона-за-Стеклом в режиме реального времени.
Кара немного нерешительно шагнула к шарику и, когда никто не заорал ей остановиться, подошла еще ближе. Она заглянула в глубину шарика. Вблизи грозово-облачная сердцевина густо вспенивалась и бурлила крошечными картинками, слишком маленькими и мимолетными, чтобы как следует разобрать. Зрелище завораживало.
– Без этого маленького чуда, – объяснила Эспель, – можно заставить весь город перебирать все, что пригнала река, но так и не найти совпадение. Устройство же просто сканирует победителя, потом сканирует глаз. За считаные секунды!
Энтузиазм верхолазки, рассказывающей об аппарате, оказался заразителен, прямо как когда Бет говорила о своем городе. Кара почувствовала, как, переняв трепет, дернулись вверх уголки ее собственных губ.
– Ты ведь на этом собаку съела? – поинтересовалась она.
Эспель широко улыбнулась, распираемая удовольствием и гордостью.
– Вся осадкотектура – в основном зеркальная метеорология, и это крутейшая штука во всей нашей науке. Лучшая из всех и единственная в своем роде. Гутиерр исчез, не оставив никаких записей о том, как всего этого добился. Ватт-Стивенс пытался переконструировать аппарат еще в тридцатые годы, но буквально сошел с ума: сбросился с крыши собора Святого Павла… – она нашептывала мрачную легенду Глаза Гутиерра с дьявольским наслаждением.
– ВОТ ОНА!
От крика ухнули металлические стропила и задребезжали стекла. Вздрогнув, Кара с Эспель одновременно повернулись.
Человек в дверном проеме напоминал богомола. На нем были остроносые ботинки одинаковой формы, но один из черной лакированной кожи, а второй из ярко-красной замши. Костюм выглядел так, словно его дошили лишь наполовину: левая часть – в безупречную серую полоску, а вот правая, хотя и подогнанная точно по худощавой фигуре, оказалась сплетена из обрывков разной материи: бархата, кожи и чего-то, напоминающего фольгу. На шее, словно настоящая рыбья чешуя, поблескивал галстук-«селедка».