– Лицо Стеклянной Лотереи, – сказала сенатор. – Разве она не замечательная? Самая добрая, самая щедрая… она лучшая из нас во всех отношениях!
Все глаза обратились к Каре, светясь ее отражением.
– Хотела бы я, чтобы доброта и щедрость всегда побеждали. В самом деле, хотела бы. – Казалось, старуха говорила правду. Затем она повысила голос: – Мистер Малахит, что говорит закон Синекдохи о подобных ситуациях?
Законник ответил мгновенно:
– Нападение на отражение вещи является нападением на вещь.
– Вы правы, – негромко проговорила Кейс. – И вы, графиня Парва, вы – отражение нас… всех нас. Всех людей, которых вы только что слышали. Мы все стали жертвами нападения этой мрази на вас. Вы же не откажете людям Лондона-за-Стеклом, вашему народу, в праве на справедливый исход?
В праве узреть справедливость?
Карины губы зашевелились, но слова не шли. Горло оказалось пустым.
«Мы все стали жертвами». Девушка почувствовала, как тело восстало от отвратительной липкой интимности этого утверждения.
Сенатор Кейс обернулась к осужденному мужчине.
– Продолжайте, – сказала она. Гарри Блайт запричитал. Доктор подняла глаза, чтобы получить подтверждение, и когда сенатор кивнула, скользнула иглой за левое ухо приговоренного мужчины.
Внезапно голос Блайта прервался. Охранники отпустили его, и он упал лицом на пол. Кара вытянулась над балюстрадой. Он мертв? «Пробуждение» означало казнь?
Но нет. Тощий мужчина с всклокоченной бородой приподнялся на здоровом локте и шлепнулся на спину. Его грудь поднималась и опускалась. Вот он пошевелился и застонал, затем резко напрягся. Его спина изогнулась, на шее натянулись сухожилия. Вдруг он изо всех сил ударился затылком об пол, оставляя на мраморе расплывчатое пятно крови.
Кара посмотрела на его симметричное, разделенное швом лицо. Глаза мужчины были открыты. Сперва девушка подумала, что они расфокусировались от удара, но потом увидела, что один закрылся, в то время как второй оставался открытым. Они двигались сами по себе, фокусируясь на противоположные стены. Рот несчастного искривился по центральной линии, мышцы на обеих сторонах потянулись в разные стороны. Он вдруг разделился, словно две половинки сшитого лица подчинялись разным разумам.
Пробуждение сильно потрясло Кару. Она вспомнила, что Эспель сказала ей прошлой ночью: «Зеркальную кожу привили, когда я была ребенком», а потом свои собственные слова: «Это отражение».
Пэ-О было отражением, как и его носитель. Лондон-за-Стеклом был городом живых отражений.
И Пэ-О были живыми. Все половинки лиц сшивали при рождении с другим сознанием.
«Разбудите его Пэ-О».
Левое запястье Гарри Блайта тряслось, постукивая костяшками по полу и понемногу сгибаясь. Левая рука начала двигаться – сначала рывками, потом более плавно, более осмысленно. Она поползла, словно паук, вверх по груди мужчины. Кара видела, как шлепала перевязанная правая рука, но с плечом, исковерканным рыцарской пулей, правой руке было не остановить левую. Лицо Блайта ужасно исказилось, левая сторона пребывала в страшном сосредоточении, правая – испуганно растянулась. Левая рука добралась до шеи, пальцы растопырились. Часть этого сдвоенного создания, по-прежнему остающегося Гарри Блайтом, попыталась закричать, но голосовые связки не послушались, и, когда пальцы сомкнулись вокруг горла, из него вышло лишь вымученное шипение.
С галерей великие и благородные Лондона-за-Стеклом безмолвно наблюдали, как тело Гарри Блайта выдавливает из себя обе жизни, как его ноги слабо трепыхаются, словно у новорожденного ребенка. Он бился долго, потом затих. Кара уставилась на тело. Обрывок стиха мелькнул в голове, словно отравленный нож: «Чей бессмертный взор, любя, создал страшного тебя?».
Она медленно обмякла в своем кресле.
«…тебя, Парва. Мы делаем это ради тебя».
Красный огонек на камере моргнул.
Внизу, в холле, Кара осторожно выглянула наружу из-за тяжелой деревянной двери, наблюдая, как Рыцари разгоняют ее фанатов. Дождевые капли брызгали на шлемы и наплечники, пока они пытались расчистить путь от порога до бордюра.
Несмотря на погоду, стояла праздничная атмосфера; молодые девочки и мальчики фотографировались с мужчинами в доспехах, подняв журналы, рекламирующие Парву Хан.
Пытаясь сдержать тошноту, Кара стиснула зубы:
– Как они могут? – пробормотала она. – Почему ведут себя так, словно ничего не случилось?
Эспель развела руками. Ее лицо стало глинистым. Она выглядела так же паршиво, как Кара себя чувствовала.
– Они еще не знают, – тихо пояснила девушка. После суда Эспель избегала встречаться с Кариным взглядом. – Они же не сидели у телевизора, а ждали вас.
Черный внедорожник Рыцарей вырулил вперед и посигналил.
– Началось, – пробормотала Кара, когда Эспель распахнула дверь, и они обе погрузились в крик.
ПАРВАГРАФИНЯПАРВАМОЖЕТЕПАРВАПОЖАЛУЙСТАСЮДАПОМАШИТЕМОЕЙКРОШКЕПАРВАМЭМПАРВАПОЖАЛУЙСТАПАРВАМОЖЕТЕЛЮБИМЛЮБИМПАРВАПОЖАЛУЙСТАПОЖАЛУЙСТАПАРВАСЮДА!..
Из-за завесы шума Карины уши случайно выхватывали отдельные голоса. Она шаталась, неустойчивая от шума, ноги стали ватными от потрясения.
– Графиня!
– Парва!
– Сфотографируетесь со мной?
– Подпишете мои шрамы?
Последний раздался позади нее. Она повернулась, привлеченная странной просьбой, но все, что увидела, так это руку, торчащую из-за сдерживающего Рыцаря. Розовые лакированные пальцы сжимали шариковую ручку. Обогнув широкую спину своего охранника, Кара увидела девушку и слегка запнулась. Ей исполнилось, может быть, – может быть, – четырнадцать, но, даже если так, она выглядела слишком маленькой для своего возраста. Девчушка казалась бледной, как бумага, с яркими голубыми глазами. На ней была розовая футболка с надписью «Ханнибал», выведенной витиеватыми каллиграфическими буквами, напоминающими колючую проволоку. Под мышкой виднелся официальный календарь Парвы Хан, а щеки… Порезы оказались новые, раздраженные и красные, бледная кожа вокруг них еще оставалась припухшей. Девушка оказалась полулицей, так что шрамы располагались совершенно симметрично, и Кара догадалась, что она синистресса, леволицая, потому что они были точной копией тех, что красовались на левой стороне Кариного лица.
Кара вспомнила длинную очередь, тянущуюся к двери скальпельной, пока девчушка разглядывала ее вытаращенными глазами.
– О Маго! – тихонько пискнула она. – О Маго!
– Твои… шрамы? – сказала Кара. Как по ней, так ее голос прозвучал даже ошеломленнее, чем девчушкин. Казалось, той потребовалась пара секунд, чтобы вспомнить, как говорить.
– Пришлось потратить все подарки на Зеркалство и День отражения за несколько лет, но папа разрешил. И… и… и… – она запнулась. Вопрос явно был очень важным. – Вам нравится?
– Они… удивительные, – выдавила Кара.
Улыбка симметричной девушки стала еще шире, и она с надеждой приподняла ручку.
Кара взяла ее. Подпись на бледной коже девушки вышла неровной, так что пришлось обвести дважды. Она поставила такой же волнистый автограф, как и в паспорте, добавив парочку крестиков.
Восторженно пискнув, девушка убежала.
– Подожди, – начала Кара, – ты забыла свою…
– Графиня? – Эспель открыла дверь внедорожника. Дождь капал с ее подбородка. Она как-то странно смотрела на Кару и шариковую ручку, по-прежнему зажатую в онемевших пальцах, словно та ее беспокоила, потом выбросила это из головы. Кара нырнула в машину, и Эспель захлопнула дверь.
Глава 20
– Графиня, добро пожаловать домой. – Эдвард дружелюбным айсбергом маячил в дверях апартаментов. Увидев измученное выражение Кариного лица, он шагнул вперед. – Все в порядке?
– У графини выдался тяжелый день, Эд, – Эспель достаточно оправилась, чтобы выглядеть бодрой. – Ты смотрел суд?
– Я… э-э-э… – он побледнел и кивнул.
– Тогда понимаешь, почему. Дашь ее сиятельству пройти, а?
Телохранитель покраснел и отступил назад.
– Можешь позвонить и сказать, чтобы не ждали леди Хан к ужину? Пусть лучше пришлют что-нибудь. Графине нужно отдохнуть.
Кара не давала таких инструкций, но утвердительно кивнула. Она так обессилела от надежды и страха, ожидая признания, которое привело бы ее к Парве, и была так потрясена тем, во что это может для нее вылиться, что чувствовала себя обмякшей, словно проколотый воздушный шарик. Она буквально стекла на один из белых диванов, едва услышав щелчок, с которым Эспель закрыла за Эдвардом дверь.
– Кажется, вам не помешает выпить, графиня.
Кара, не в настроении изображать пьянство, только отмахнулась.
– В таком случае, вы не против, если я приму?
В смысле… Матерь Зеркал, – ругнулась Эспель. – Пробуждение? – Ее голос был глухим от недоверия. – В прямом эфире? Они никогда…
Горлышко бутылки звякнуло о стакан в нетвердой руке Эспель. Она отхлебнула, и кубики льда стукнулись друг об друга.
– Кто-нибудь говорил, что ты слишком много пьешь? – поинтересовалась Кара.
Эспель опустила стакан.
– Пара человек, – опасливо призналась она. – Время от времени. Что, миледи хочет к ним присоединиться?
Кара ущипнула себя за переносицу, выдавливая улыбку.
– Нет, миледи не хочет, – ответила она. – Но твоя подруга – она может.
Эспель сглотнула:
– Мы подруги, мэм?
– Наверное, – пожала плечами Кара. – Я бы не позволила никому другому меня красить.
Эспель издала лающий смешок, но Кара не шутила. Она откинулась на плюшевую белую обивку и закрыла глаза. Ей предстояло подумать, решить, что делать дальше, но широко раскрытые разделенные глаза Гарри Блайта продолжали вспыхивать в памяти, обращая в прах любые попытки связно мыслить. Она убеждала себя, что ничего не могла сделать для его спасения.
Ничего, кроме как прямо на месте признаться, кто она.
Раздался стук: наверное, Эспель поставила тяжелый стакан на стол, – потом скользящий звук: что-то тяжело двигалось по деревянным половицам. Кара не открыла глаза, услышав мягкое шуршание ног по ковру: фрейлина подошла к ней.