Глядя верхолазке прямо в глаза, Кара пообещала:
– Я найду тебя в конце дня.
Двери лифта медленно закрылись, затмевая девушку, верящую в нее.
Рыцарь проговорил в свою рацию:
– Это Корбин. Мы в лифте.
– Понял, – протрещало в ответ.
За безупречными стальными стенами шумно ожил механизм. Раздался лязг, словно под полом что-то захлопнулось, и шипение, когда высвободились гидравлические зажимы. Карин желудок дернулся вверх.
Лифт шел вниз, и очень быстро… но двигался только пол. Кабина лифта уменьшалась над ними, сиротливо вися на своем коротком тросе.
«Лифт не приспособлен спускаться так низко, – подумала Кара. – Это эвакуатор».
Свет, льющийся из кабины, быстро тускнел, но она по-прежнему различала стальные опоры шахты, вгрызающиеся в бетон фундамента Осколка. Стены оказались настолько гладкими, что казалось, словно они вовсе не двигаются, но Кара держала руки плотно прижатыми к бокам. Судя по пульсации в животе, они падали так быстро, что проносящийся мимо бетон стер бы ей пальцы в кровь, вздумай она к нему прикоснуться. Ни девушка, ни Корбин не проронили ни слова.
Свет кончился задолго до того, как они опустились на дно. Фундамент казался невероятно глубоким и холодным, словно древняя гробница, ушедшая в породу под лондонской глиной. Казалось, вес города навис над Карой всей своей чудовищной мощью. К тому времени, как лифт стал притормаживать, девушке отчаянно не хватало света, и она едва сдерживала па-нику.
Наконец, платформа замедлилась и остановилась. В темноту перед ними уходил неровный туннель. Скудное освещение проникало через трещины вокруг закрытой двери в его дальнем конце.
– Мне же не придется вам угрожать? – взмолился Корбин.
«Она должна предстать перед моей госпожой».
Подталкиваемая любопытством даже больше, нежели страхом, Кара двинулась вперед. Чтобы отвлечься от конвоира и оружия позади нее, девушка сосредоточилась на стенах туннеля. Они казались рябящими, почти живыми на вид, и, вздрогнув, Кара поняла, что неровности на их поверхности были тысячами перекрывающихся отпечатков ладоней: шахту каким-то образом выдавила целая армия землекопов. Долетающие до нее звуки, гасимые бетоном, были такими тихими, что шаги Корбина их почти заглушали: низкий, отрывистый шум, прерываемый внезапными паузами. Кара напряженно вслушивалась, различая в них что-то знакомое.
Только поняв, что паузы совпадают с частотой ее собственного рваного дыхания, девушка догадалась, что именно слышит: голоса. Десятки плачущих голосов.
Кару захлестнули воспоминания.
Колючие завитки вибрируют, словно ножки насекомого, таща ее через лабиринт под Святым Павлом. Агонизирующие голоса тихо взывают к ней. Когти Проволочной Госпожи в голове пропитывают сознание медленным ядом.
Проволочная Госпожа.
Она замедлилась, придавленная страшным бременем памяти. Каждый шаг все глубже затягивал в прошлое.
«Она должна предстать перед моей госпожой».
Раздавшийся в конце туннеля громкий треск остановил ее на полпути.
Он доносился из-за закрытой двери, оглушительно громко, но мышцы задеревенели не из-за силы звука, а из-за того, что она слышала его и прежде: от мусоропровода на кухне. С внезапной холодной уверенностью она поняла, что это не мусоросжигатель.
На земле перед нею отпечатки ладоней сложились вместе, словно рябь на воде. Из центра ряби, раскинув руки, вырвался Каменник. Кара резко дернулась назад, но незваный гость тянулся не к ней.
Он погрузил истощенные руки в стену, отдергивая бетон в сторону, словно занавес.
Плач мигом стал громче, когда в стене открылась небольшая ниша. Мужчина в пыльном коричневом твидовом костюме согнулся, защищая маленького мальчика в школьной форме.
Камера не позволяла ему выпрямиться во весь рост и не имела источника света. Пленный мигнул, когда слабое мерцание из туннеля упало на его новый шов. Ребенок продолжал рыдать, не обращая ни на что внимания. Его лицо на полпути обрывалось пустой кожей.
Кара непонимающе уставилась на семью с вокзала Виктория.
Отец вскочил, пытаясь встать между ухмыляющимся скелетообразным тюремщиком и сыном, но Каменник лишь презрительно толкнул его на землю.
– Подождите! – закричал мужчина. – Пожалуйста… Я…
Но мужчина не успел закончить угрозу или обещание: Каменник вернул стену на место, запечатывая его обратно во тьму. Не обращая бетонного взгляда на Кару или Корбина, Каменник толкнул металлическую дверь в конце коридора, волоча за собой спотыкающегося ребенка. Корбин махнул Каре. Девушка вошла в комнату следом за ними, воздух напоминал застрявший в горле горячий пластилин.
Что-то хрустнуло под ногами. Опустив глаза, Кара увидела покрывающие пол разбитые бутылки и фляги; осколки всех форм и размеров. Приставший к стенкам осадок поблескивал, словно ртуть. Море битого стекла уходило в темноту, насколько хватало Кариного взгляда.
Единственным источником света служила лампа на столе, примостившемся на островке свободного пространства возле двери. За ним, склонившись над стопкой бумаг, словно в кабинете, сидел одинокий человек. Лампа стояла так, что Кара видела лишь одну руку, рассеянно порхающую в углу страницы. Рядом помещался тумблер с тяжелым основанием. Каменник затащил брыкающегося, дергающегося пленника на расстеленный перед столом брезент.
К ребенку вернулся голос, и он тихонечко вскрикнул. Фигура за столом встрепенулась и наклонила лампу к своим посетителям. Кара узнала сенатора Кейс, только когда та выглянула из-за документов.
– Ради Маго, разве ты не видишь, что он боится? – огрызнулась Кейс на серокожего человека. Отпусти его. Просто… уйди с глаз моих. Я со всем разберусь.
Каменник не перестал ухмыляться, но мальчика отпустил. Выгнувшись, словно ныряльщик, он погрузился обратно в пол.
– Кейс, – начала Кара, но зеркалократка, не обратив на нее внимания, опустилась на одно колено перед дрожащим мальчиком.
– Знаю, – мягко проговорила она. – Знаю, знаю. Они страшные, знаю. – Женщина посмотрела в его единственный глаз, морщинистое лицо стало открытым и сопереживающим. – Но послушай меня: обещаю, он больше никогда к тебе не прикоснется. Все закончилось. Ты вел себя невероятно храбро, правда? Папа придет через минуточку, и все закончится. Ты вел себя очень, очень храбро.
Она говорила лучшим успокаивающим голосом директора школы, и, вопреки всем ожиданиям, это сработало. Когда рыдания мальчика стихли, Кара задумалась, не было ли у него – где-нибудь в путанной половине воспоминаний, сохранившихся от Старого Города, – учительницы, похожей на Кейс.
– Ты весь дрожишь. – Подойдя к своему столу, Кейс достала что-то из ящика. – Вот, выпей это. Полегчает.
В свете настольной лампы блеснула бутылочка. Жидкость внутри переливалась, словно ртуть. Кара втянула воздух, чтобы закричать, запротестовать, попытаться остановить ребенка, но рука в черной перчатке зажала ей рот. Кара попыталась бороться, отпихнуть Корбина локтем, но тот, скользнув второй рукой девушке под плечо, скрутил ее с унизительной легкостью. Она издавала какие-то звуки, но слишком уж тихие. Мальчик же был слишком напуган, слишком очарован мерцающим эликсиром, который ему предложили. Он даже не оглянулся.
Кара могла только наблюдать, как полулицый ребенок поднес бутылочку ко рту. Несколько капелек вытекло из его неидеально закрывающихся полугуб. Капнув на пустую кожу неотраженной стороны, они промыли ручейки в запекшейся на ней грязи и с вялым плеском брызнули на брезент.
Мальчик замер, не зная, что делать, и Кейс быстро подскочила, как и Кара с его родителями, скользнула нежной рукой за голову ребенка и отвела бутылочку в сторону. Мягко уступив, мальчик уставился в пространство.
Кейс вздохнула, с жалостью и отвращением глядя на мальчика, и тут же вспомнила, как Эспель отзывалась об иммигрантах: «Они прибывают уродливыми. Откровенно неполноценными».
– Корбин, – приказала Кейс, – отпустите ее.
Сжимающая Кару хватка ослабла, и она вырвалась на свободу. Девушка повернулась и яростно плюнула Корбину в лицо, но он даже не моргнул, когда плевок угодил ему в глаз. Фонтанируя яростью, Кара попыталась оцарапать его, ударить. Капитан, посерев в лице, рассеянно от нее отмахивался. Повернувшись, Кара побежала к мальчику и упала перед ним на колени.
– Эй, – поспешно пробормотала она. – Эй.
Ребенок посмотрел на нее, но в его единственном глазе не промелькнуло ни узнавания, ни понимания. Точно наполовину законченная кукла. Кара почувствовала тяжесть в желудке.
– Что… что они заставили тебя забыть? – тихо спросила она.
– Все, – мягко ответила Кейс, присаживаясь на край стола. – Корбин, заберешь этого? Я устала.
Сжав челюсть, Рыцарь почти уважительно обошел Кару.
– Не используй свой, – сказала ему Кейс, вытаскивая из другого ящика стола автоматический пистолет и протягивая ему. – Вот. Этот никогда не покинет комнату.
Мальчик даже не вздрогнул, когда Корбин приставил пистолет к его голове. Он не помнил, что значит бояться.
Кара почувствовала, как мир заметался вокруг нее. Она попыталась пошевелиться – слишком поздно.
– Подож…
Выстрел разорвал все звуки окружающего мира. Кара стояла достаточно близко, чтобы почувствовать тепло пули, тепло крови. Покачнувшись, она отпрянула и, пнув бутылки, услышала их звон через шум в ушах.
Стекло.
Выстрел.
Резкий щелчок пороха…
Теперь она точно знала, что за звуки отдавались эхом на кухне. И знала, что таких звуков раздалось столько, сколько валялось бутылок на полу. Бессмысленно, как животное, Кара кричала на Кейс, на Корбина, дыша высокими истеричными вдохами и выдохами.
Прошло немало времени, прежде чем к ней вернулась способность говорить.
– Как… как вы могли?..
– Что еще ты хотела бы с ними сделать? – огрызнулась Кейс в ответ. – Приютить? Освободить? Выпустить на улицу? Они даже не помнят, как нужно есть, Парва. Матерь Зеркал, соберись, а? Он, – она потрясла бутылкой, – здесь. Понимаешь? В его теле не осталось ничего, кроме мышечных рефлексов.