— Как дух?
— Знаешь, у индейцев, когда в человека вселялся дух, то он помещался в такой гигантской бородавке. И эта бородавка все росла и росла, пока не поглощала человека целиком. Тогда из нее выходил дух и начинал мочить всех направо-налево.
— У Паши теперь такая бородавка? — ужаснулась Тоска.
— Тоска, Тоска, — улыбнулся я. — Ты легковерная особа. Все всегда гораздо проще, чем ты думаешь. Это не бородавка, это хуже. Это фотоаппарат!
— Дурак! — Тоска попыталась треснуть меня по голове, но я ловко уклонился.
В противоположном углу зала подпрыгнул мольберт.
— Что это? — спросила Тоска.
— Потом. — Я отклеил скотч с того места, где, по моим расчетам, находился Пашин рот.
— Это он! — заорал Паша. — Он идет сюда! Он убьет нас!
— На некоторых загородные прогулки влияют просто отвратно, — сказал я.
— Он нас убьет!!!
Я размахнулся и влепил Паше пощечину. Даже, скорее, затрещину. И, наверное, перестарался: левый глаз Паши начал стремительно закрываться. И Паша замолчал.
— Рассказывай быстро, но четко, — приказал я. — Времени нет совсем.
— Я провалился, — заговорил Паша. — Он меня оторвал с веревки и потащил! И потащил. Я не помню, он схватил меня…
— Кто он?
— Он! — завопил Паша. — Он! Он! Он! Он хотел замуровать меня в стену, но потом передумал и зашил в грушу! Это еще хуже, быть зашитым в грушу…
Я заклеил Пашину квакалку обратно.
Подпрыгнул еще один мольберт. Глаза у Паши вылезли из орбит, скосились к переносице, и он потерял сознание.
— Какой чувствительный. — Я уронил мумию на пол.
— Тут что-то не в порядке… — Тоска подергала меня за рукав. — Ты не слышишь, как кто-то шевелится?
— Не слышу. Далеко?
— В противоположном углу.
— Не в противоположном углу, а сколько метров?
— Метров тридцать.
— Нормально.
Я схватил Пашу за ноги и потащил к выходу из зала. Тоска взялась было помогать, но я ее оттолкнул.
— Пока не надо. Я сам. Смотри по сторонам.
Тащить Пашу по полу было нелегко — скотч, которым он был обмотан, нагрелся и расплавился, и мумия Паши приставала к полу. Чтобы его сдвинуть, приходилось напрягаться.
В глубине зала подпрыгнул еще один мольберт.
— Около двадцати, — сказала Тоска. — Гораздо ближе…
Паша прилип. Я рванул мумию Паши изо всех сил.
Мольберт свалился возле окна. Потом еще один. Будто кто-то толкал их. Я схватил Пашу за ноги и перевалил на бок. Тащить его было тяжело, катить гораздо проще — сопротивление меньше. И я Пашу покатил. Это было хоть легче, но медленней.
— Пятнадцать метров, — сказала Тоска.
На этот раз мольберт подпрыгнул гораздо ближе, я даже почувствовал, как пошла от него воздушная волна. Это движение воздуха меня подбодрило, и я смог несколько увеличить скорость перекатывания Паши.
— Может, разрежем? — спросила Тоска. — Давай, ты же умеешь томагавком работать!
— Времени нет, надо катить.
И я катил. Но до выхода докатить у меня так и не получилось, мольберты стали подпрыгивать по всему залу. И это подпрыгивание постепенно приближалось к нам.
Времени совсем не осталось. Я, оторвал скотч от пола, пнул Пашу и крикнул:
— Отталкивайся ногами, придурок! Или нам всем хана!
Паша принялся отталкиваться. Я перехватил томагавк и крикнул уже Тоске:
— Все! Уходите! Тащи его к мотоциклу! Ждите меня там!
— Но…
— Тащи!
Повторять Тоске было не надо, она схватила Пашку за шиворот и с трудом поволокла его к выходу из спортзала. Паша, впрочем, тоже старался.
Мольберты падали в разные стороны, разваливались, рассыпались, будто их крушила здоровенная злобная рука.
Тоска и Паша скрылись за дверью, я крепче сжал томагавк и шагнул навстречу разлетавшимся мольбертам. Потом что-то схватило меня, сжало, привалило к стене и поволокло вверх.
8 Гусята-убийцы
— И как ты догадался? — спросила Тоска.
— Просто. По этим глазам под потолком. Я подумал, что если это на самом деле дух, ну, в смысле если дух нарисовал эти глаза, то он не стал бы пририсовывать пошляцкую кровавую слезу. Кровавая слеза все портит. А нарисовано на самом деле здорово. Настоящим художником нарисовано, я это сразу почувствовал. А как лестница из оркестровой ямы пропала, так я еще больше подозревать стал, что дело тут совсем в не духе. Не в призраке. Ну, а потом ты сама все видела.
Тоска кивнула.
— Видела, — сказала она. — Почему все так тупо получилось? Почему все неправда?
— Потому что девяносто процентов историй про привидений — сказки. Еще пять процентов — подставы всякие…
— Как это?
— Ну, когда чувак покупает замок где-нибудь в Англии, протягивает в стенах трубы, по трубам пускает киношный туман, а туристам рассказывает, что это привидения. Как наш Паровозов. Ты бы видела его костюм — дрожь по телу. Так что вот, подруга, такие дела. А оставшиеся пять процентов — это реальные случаи. Иногда смешные, типа полтергейста, иногда страшные. Но это все редко…
— Да уж… — Тоска загрустила. — Все скучно, все неинтересно.
— Я тебе сразу говорил, что не стоит туда лезть, — напомнил я. — А ты не послушалась…
Тоска надулась.
— А картина эта смертельная? — спросила она через минуту. — Правда или нет?
— Картина… Никаких смертельных картин не бывает. Если хочешь, можешь в этом убедиться.
И я достал из-под кровати альбом.
— Тот самый? — Тоска округлила глаза.
— Угу.
— Я думала… я думала, он больше. Это не альбом, это какая-то записная книжка просто…
Альбом на самом деле был невелик. Чуть больше ладони. И легкий, почти невесомый: казалось, если его подкинуть, он легко зависнет в воздухе.
— А почему ты его раньше не показывал? — спросила Тоска.
Я сделал задумчивое выражение лица.
— Незачем было. К тому же, сдается мне, что твой друг Паша собирался сам умыкнуть альбом.
— С чего ты взял?
— Нельзя доверять человеку с именем Паша — это мой личный опыт. К тому же он названивал кому-то по мобильнику, только не дозвонился. Непростой тип этот твой Паша. Ну, да хватит о нем. Хочешь заценить тот ужас, за которым мы весь день гонялись?
И я щелкнул по обложке.
— Откуда он у тебя? — Тоска покосилась на альбом.
— Оттуда, — ответил я. — Прихватил на память. Так хочешь посмотреть или нет?
Тоска насторожилась. Ее этот альбом, видимо, здорово пугал.
— Не бойся, — усмехнулся я. — Там нет никаких чудовищ, никаких страхов, я уже заглядывал.
Я расстегнул застежки обложки и пролистал несколько первых страниц.
— Что это? — Тоска оторопело смотрела в книжку. — Утята?
— Утята. — Я захлопнул альбом. — Именно утята. И гусята…
— Гусята-убийцы?
— Гусята-гусята. Двадцать восемь страниц классной итальянской бумаги и почти все изрисованы гусятами и утятами. Утята у пруда, утята на лугу, утята делят червячка. Утята и гусята. Есть еще поросята, но мало. Красота. Вполне можно детские книжки иллюстрировать. Вот тебе и альбом смерти.
Тоска скривилась. Достала свой диктофон.
— А ты вроде как сказал, что эта история настоящая. — Она смотрела на меня с недоверием. — Что она правдивая, вроде как…
— Любая истина проверяется опытом, — выдал я. — Мы попытались проверить, настоящая эта история или нет. И убедились в том, что история эта… настоящая. Настоящая, но не совсем такая, как мы ожидали. По-другому. Так что вот.
Тоска вздохнула. Подняла диктофон и нажала на кнопку «Del». История, рассказанная братом якобы пропавшего без вести художника Паровозова, стремительно размагничивалась.
Через минуту все было кончено.
Тоска выглядела разочарованно.
— Не расстраивайся, — утешил ее я. — В следующий раз история будет настоящей. И страшной.
— Надеюсь. Одного не пойму, для чего он все это затеял? Весь этот клуб дурацкий? Паровозов в смысле?
— Эх очень просто. Для рекламы. Во-первых, исчезнувший художник — всегда здорово. Культово, что ли. К тому же все мертвые художники ценятся в несколько раз дороже, чем художники живые, и это всем известно. Вечером живописец пуляет себе в рот из револьверта, а утром его шедевры начинают расти в цене. Вот Паровозов и решил загадочно исчезнуть, помереть типа. Загадочная смерть — она еще лучше обыкновенной. Он помер, и его картины действительно здорово подорожали. Раз в десять, наверное. Но картин было мало, и Паровозов втихаря начал их пририсовывать. А потом отправлял по почте, продавал по каким-то своим каналам. Денюжку копил. А от скуки этот клуб разрисовывал, ну, и по ночам завывал, чтобы местный народец пугался. Я там, кстати, в одной кладовке обнаружил картины. Их было штук сорок, все упакованы и готовы к продаже. Во-вторых, я думаю, что загадочное воскрешение — это даже лучше, чем трагическая кончина.
— Но теперь же мы все знаем! — воскликнула Тоска. — Теперь у него ничего не получится!
— Получится. Я думаю, Паровозов и сам собирался скоро объявиться. Он чувак умный, придумает что-нибудь оригинальное. Вот! Его отыщут в том же Белом лесу! И он будет в беспамятстве. Будто три года отсутствовал неизвестно где. Все хитро. А клуб этот, главная улика, сгорел. Молодец.
— Как сгорел?! — удивилась Тоска.
— Как обычно. Старая проводка, короткое замыкание, трухлявые стены вспыхнули как порох. И все сгорело. А жаль, хороший был клуб.
Тоска покивала.
— А почему он в этом клубе жил? — спросила она.
— Надо же ему было где-то жить. А обычный дом не подходит — мастерская ведь нужна. Отсюда и клуб. Кстати, не удивлюсь, если клуб этот был застрахован на имя какого-нибудь давнего родственника Паровозова. Так что, история вполне заурядная.
— Молодец он вообще-то, — покачала головой Тоска. — Такого понапридумывать…
— Художник, — объяснил я. — Художники что только не выдумают. Я знал одного художника, он раскрашивался в цвета американского флага и голым бегал по площади перед мэрией. Его посадят на пятнадцать суток, а он выйдет и опять бегает — и ничего ему сделать нельзя, поскольку у него справка, что он псих настоящий. Тогда милиционеры придумали такую штуку — они стали в него из пневматических винтовок стрелять. А это весьма болезненно. Так что Паровозов еще ничего.