Боркас старательно перемежала свою речь длинными паузами, и Неверфелл не могла избавиться от ощущения, что эти паузы что-то значили. После самой длинной и многозначительной Боркас открыла ридикюль и вытащила маленький серебристый предмет. Она протянула его Неверфелл, и той потребовалось всего несколько секунд, чтобы узнать свой наперсток.
– О, это мой! Я потеряла его здесь в прошлый раз! Спасибо. Ты нашла его в комнате для гостей?
– Нет, – ответила Боркас. Глаза ее задорно сверкали, словно она готовилась крайне остроумно пошутить. – Я нашла его не там.
В гостиной воцарилась тишина, и Неверфелл посетило знакомое чувство, будто она что-то упускает.
– О! – сказала она наконец. – И где же он был?
– А вот тут начинается самое интересное. Я нашла его не в гостевой комнате и не в роще, не в выставочной комнате и не в коридоре. Он валялся наверху, в галерее над рощей. Но дело в том, что мы никогда не пускаем туда гостей. Мадам Аппелин не хочет, чтобы кто-нибудь увидел ловушки, которые заливают рощу «солнечным» светом. Говорит, от этого вся таинственность пропадет. Но он, – Боркас повертела наперсток, так что свет отразился от его рябой макушки, – лежал прямо там, на полу. И это может означать только одно.
Неверфелл крепко задумалась.
– Что это не мой наперсток? – наугад предположила она.
– Да нет же! – раздраженно ответила Боркас, на мгновение позабыв о том, что должна держать Лицо. – На нем эмблема дворца. К тому же в галереях убирают каждый день.
– Но тогда… – Неверфелл заподозрила, что ее втягивают в какую-то игру, не удосужившись сообщить о правилах. – Значит, он мой. Кто-то нашел его и отнес наверх?
– Думаю, ты сама прекрасно знаешь, как он там оказался. – Боркас улыбнулась, как кошка, перед которой поставили чашку со сливками.
– Что, прости? – озадаченно уставилась на нее Неверфелл.
– Теперь ты понимаешь, в чем проблема? – Боркас хлопнула в ладоши и надела Лицо номер 23 – «Газель перед прыжком через быструю реку». – С одной стороны, ты моя подруга. С другой, я не должна забывать о своем долге. Разве мне не следует доложить о находке?
– Следует? – недоуменно моргнула Неверфелл.
– Что ж, давай поговорим о чем-нибудь более приятном, – внезапно сменила тему Боркас. – Я в последнее время часто размышляю о своем будущем. Ты знала, что Глиняные девочки чаще всего так и остаются Глиняными девочками? Лишь немногие становятся создательницами Лиц. Но я подумала, что если кто-то с лицом необычным и знаменитым, в чьем арсенале больше тысячи выражений, даст мне несколько частных уроков…
– А! – Неверфелл наконец догадалась, к чему она клонит. – Какая я глупая! Ты меня шантажируешь, да?
С Боркас мигом слетела вся безмятежность, а еще она уронила веер и пролила чай на стол.
– Что? Я? Нет! Я хотела…
– Меня никогда раньше не шантажировали, – призналась Неверфелл. В первые секунды это ее даже позабавило, но потом все веселье испарилось, оставив после себя только противное кислое чувство. – Итак, ты думаешь, что я обронила наперсток в галерее. И если я не позволю тебе скопировать выражения моего лица, ты пойдешь и расскажешь мадам Аппелин, что я рыскала по дому без ее разрешения? Все верно? Боркас, если тебе нужны мои Лица, ты могла просто попросить.
– Я не собиралась идти к мадам Аппелин, – оборвала ее Боркас. – Думаю, что Следствие мой рассказ заинтересовал бы гораздо сильнее.
– Что? – У Неверфелл внутри все похолодело.
– Ведь получается, что ты поднялась на галерею, – продолжала Боркас, – пока все думали, что ты спишь. Прокралась туда, потом вернулась и сделала вид, что не выходила из комнаты. Но Следствию ты сообщила совсем иное – что проспала несколько часов в гостевой комнате.
Неверфелл впервые увидела острые скалы, которые прятались под волнами сладкозвучных речей Боркас. Следствие отчаянно пыталось отыскать хоть малейшую трещинку в истории Неверфелл. И если Боркас расскажет следователям про найденный на галерее наперсток, они непременно воспользуются этим предлогом, чтобы схватить Неверфелл и «допросить».
– Вот только не нужно смотреть на меня своими большими невинными глазами, – наигранно вздохнула Боркас. – Со мной это не сработает. Ты сейчас на свободе только потому, что все убеждены, будто ты не умеешь врать. Но у меня, – она снова продемонстрировала наперсток, – есть доказательство, что это не так.
– Но…
Боркас встала и принялась изящно поправлять блестящие шпильки, которые удерживали волосы в идеальном порядке. Ее движения напомнили Неверфелл о мадам Аппелин.
– Я бы с удовольствием еще посидела и поболтала с тобой, но сегодня я помогаю править Лицо, которое выражает неприязнь. Зато завтра я свободна. Думаю, ты тоже. Разве это не чудесно? В восемь я зайду за тобой к Чилдерсинам, и мы весь день проведем вместе.
Боркас уже выходила из комнаты, когда Неверфелл стряхнула с себя оцепенение.
– Боркас! А как… как выглядит лестница, которая ведет на галерею? Она черная, да?
– Из черного кованого железа, – нетерпеливо ответила Боркас. – Украшена виноградными лозами. Неужто вспомнила?
И она вышла из комнаты, держа голову высоко, а спину – невыносимо прямо. Неверфелл отстраненно подумала, что Боркас выглядит старше. Сама она сидела в кресле, уставившись невидящим взором на пятна пролитого чая, которые уже подсыхали на ковре.
Она была предельно честна со Следствием, но кое о чем действительно умолчала. Ей даже в голову не пришло, что это может быть важно. Она не рассказала им о сне, который увидела, когда спала в гостевой комнате мадам Аппелин. И теперь обшаривала туманные закоулки памяти, пытаясь вспомнить его во всех подробностях.
Она поднималась по лестнице из черных виноградных лоз к золотому балкону… или же по лестнице из черного кованого железа, украшенной виноградными лозами, – прямо к галерее, освещенной сотней светильников-ловушек? Неужели она видела искаженную в кривом зеркале сна реальность? Неужели она действительно вышла из комнаты, пробралась на галерею и потеряла там наперсток?
Неверфелл поймала себя на том, что ее давно преследует ощущение неправильности. Оно назойливо зудело где-то на задворках сознания, но его постоянно заглушали другие заботы и тревоги. Ничего особенного, только чувство, будто она забыла что-то мелкое, но значительное, или сделала что-то не по порядку, или что-то начала и не закончила. Словно шестеренки проскакивали, не цепляясь друг за друга, или ресничка попала под веко и мешала моргать.
Неверфелл вдруг поняла, когда именно оно возникло. Она медленно наклонилась, стянула с ноги атласную туфельку и внимательно на нее посмотрела.
В последний визит к мадам Аппелин Неверфелл была так вымотана, что засыпала стоя. Ее отвели в маленькую комнату для гостей, и она упала на кровать, даже не разувшись. А когда проснулась от громкого стука, то обулась и…
Вот оно. Вот что тревожило ее все это время. Она точно помнила, что обувала туфли – но не помнила, чтобы их снимала. Хотя они должны были остаться у нее на ногах.
Что это могло значить? Неверфелл терялась в догадках. Следовательница Требль снова и снова допытывалась, что она делала после возвращения из Нижнего города, пытаясь поймать ее на малейшем противоречии. Теперь Неверфелл и сама прекрасно видела нестыковку в своей истории, крохотную трещину, из которой так и сквозило сомнением.
Маска из сна
– Зуэль!
Вернувшись к Чилдерсинам, Неверфелл кинулась к обитой бархатом двери, за которой Зуэль скрылась утром. Она знала, что там находится лаборатория, и даже на расстоянии ощущала присутствие Настоящего Вина – теперь сильнее, чем прежде. Что-то за дверью знало, что она пришла, и готовилось выпить ее память досуха. Время было кислым на вкус. Воздух пах пурпуром.
Из лаборатории доносились шаги и звяканье стеклянных колб. И еще какой-то звук, очень тихий, ритмичный, словно кто-то мычал под нос грустную песню.
– Зуэль, я знаю, что ты не хочешь со мной разговаривать, но это очень важно! – Неверфелл снова заколотила в дверь.
Мычание резко оборвалось, и только тогда Неверфелл сообразила, что это была не песня. Шаги приблизились к двери, и она распахнулась. Зуэль нетерпеливо уставилась на Неверфелл. На верхнем кармане ее черного фартука блестела металлическая брошь с рунами, а пальцы были унизаны кольцами.
Глаза Зуэль не были ни покрасневшими, ни припухшими. «Наверное, я ошиблась, – подумала Неверфелл. – Она не плакала, а пела Вину или что-то вроде того».
– Что тебе? – грубо спросила Зуэль.
Неверфелл с трудом сглотнула и перешла сразу к делу.
– Думаю, я ходила во сне, когда мы были у мадам Аппелин. И делала то, о чем теперь не помню.
– Что? – Зуэль оцепенела.
– Боркас нашла в галерее над рощей наперсток, который я пот…
Закончить предложение Неверфелл не успела – Зуэль схватила ее за шиворот, втащила в лабораторию и сразу захлопнула дверь.
– Ты совсем не соображаешь, что делаешь? – прошипела она. – Орешь о таких вещах на весь дом!
Неверфелл, поглощенная разглядыванием лаборатории, едва ее слышала. Она думала, что найдет за дверью пыльный подвал, заставленный бочками, бутылками и весами. Но вместо этого увидела длинную сводчатую комнату с пурпурными и серебряными драпировками, украшенными вязью вышитых символов. На блестящих обсидиановых плитах белели начерченные мелом круги и алхимические знаки. В центре каждого круга стояла укрытая тканью бочка.
Неверфелл не была готова к тому, что ее обступит хищный, терпкий запах голода. Что-то парило в воздухе, распевая голодную песнь, от которой у Неверфелл сразу заныли зубы. «Один неверный шаг, – пело невидимое существо, точнее, невидимые существа, – один неверный символ, одно неверное слово, и мы поглотим тебя без остатка».
– Разве ты не понимаешь? – шептала Зуэль с лицом бледным и напряженным. – Уже поздно сомневаться и что-то менять. Ты дала показания Следствию, и дядя Максим поставил