– Придворные в основном заняты тем, что пытаются друг друга прикончить. – Мальчишка-посыльный с песочными волосами дернул плечом. – На старого Чилдерсина покушались уже четыре раза – и ни единой царапины. Даже перчаток не запачкал. Зато враги его мрут как мухи. Слышала про Гандерблэков? Испарились – в буквальном смысле слова. Говорят, их погубило дикое черное Вино, над которым они работали. Поглотило тела и души. От всей семьи остались только одежда, волосы, ногти – и кучки пахучего синего порошка.
Неверфелл кивнула и мысленно добавила рассказ мальчишки к той информации, что им удалось собрать. Последние дни посыльные то и дело заглядывали в ясли, чтобы сообщить ей о последних событиях – и в особенности о том, что касалось Максима Чилдерсина. Их всех приобщил к делу Эрствиль. Про Неверфелл он объяснил, что та прячет лицо из-за страшных шрамов и помогает ему в расследовании, вот почему все новости нужно передавать ей.
Судя по всему, Чилдерсины стремительно укрепляли свои позиции – и сводили счеты со старыми врагами. Неверфелл с растущей тревогой подумала о Зуэль, которая осталась одна в этом волчьем логове.
– А про следовательницу Требль что-нибудь слышно? Говорят, ее убили при помощи хищного паштета.
– Ничего подобного, хотя кто-то и в самом деле попытался. И это было уже двенадцатое покушение после смерти великого дворецкого. Из-за него она на день ослепла и окончательно поседела. Ходят слухи, что паштет принес кто-то из следователей. Но выяснить, на кого он работал, так и не удалось. Впрочем, Требль уже оправилась и вернулась к работе. По ней и не скажешь, что она чуть не умерла.
И еще одно. Ты вроде спрашивала про создательницу Лиц, мадам Аппелин? Я знаю кое-кого, кто знает одного человека, который кое-что знает про нее. Но он боится. Сказал, что будет говорить только с тобой. И меньше чем за двадцать пять яиц даже рта не раскроет.
Сердце Неверфелл подскочило в смятении, как олень в накренившейся лодке. По совету Эрствиля она припрятала маринованные яйца, чтобы использовать их в качестве платы за информацию, а сама перебивалась жидкой кашей из ячменя и личинок мотыльков, как и все в Нижнем городе. Правда, от такой диеты Неверфелл все время чувствовала себя усталой и заторможенной. И несмотря на ее бережливость, яиц осталось совсем мало.
– Сейчас у меня столько нет, – призналась она, стараясь казаться не слишком заинтересованной, – но через неделю, может, и будет.
Мальчишка-посыльный покачал головой:
– Нужно сегодня. Завтра он отправляется с бригадой копателей в дикие туннели.
Неверфелл взвесила риски, но интуиция кричала ей, что шанс упускать нельзя.
– Сегодня я могу предложить только унцию Ноктурникса. Она стоит куда больше двадцати пяти яиц.
Маленький кисет со специей она нашла в свертке, который дали ей дворцовые слуги. Судя по всему, они догадывались, что Неверфелл пригодится что-нибудь ценное для обмена.
Мальчик сквозь зубы втянул воздух.
– Ноктурникс? Если его украли, то могут отследить. Не уверен, что ему это понравится. – Он задумался. – Давай ты с ним сама поговоришь. Я не могу целый день носиться туда-сюда.
Неверфелл не стала тратить много времени на раздумья.
– Хорошо.
Вскоре они уже шли по улицам Нижнего города, проталкиваясь сквозь толпы возвращающихся со смены рабочих. Неверфелл отрешенно размышляла, что подумал бы ее спутник, загляни он под маску. С момента возвращения в Рудники она была на грани срыва. Когда Неверфелл в первый раз посетила Нижний город, он потряс ее до глубины души и буквально раздавил, разум еще несколько дней приходил в себя от тяжелых впечатлений. А пожив в Рудниках некоторое время, Неверфелл поняла, почему преследователи почти не ищут ее здесь: никому в здравом уме не придет в голову, что она по доброй воле сюда вернется.
Несмотря на тысячи светильников-ловушек, воздух в Рудниках был затхлым, и его будто бы не хватало на всех. Запах немытых тел, казалось, пропитал даже камни. От мусорных ущелий, где отходы со всей Каверны собирались, сортировались и сбрасывались в реку, поднималась немыслимая вонь. Не лучше пахли скотные пещеры, где, дрожа в зеленом свете, уныло жевали сено коровы и козы, а по стенам сбегала вода.
Удушливая теснота Нижнего города сводила Неверфелл с ума. Она чувствовала себя личинкой в бочке, полной других личинок, оттого что буквально на каждом шагу ей приходилось протискиваться сквозь скопища людей.
– Сюда.
Проводник показал большим пальцем вверх, и Неверфелл послушно полезла по канату, который уходил в трещину в потолке. За ней обнаружилась складчатая ниша, похожая на пространство внутри кулака. По обеим сторонам трещины размещались грубо вытесанные полки. На одной сидел, подтянув колени к подбородку, мужчина лет сорока, с серым лицом и широким носом. Руки его были покрыты шрамами так густо, что казалось, будто он обмотал их паутиной.
Неверфелл осторожно втиснулась на другую полку. «Если это западня, – подумала та часть ее сознания, которая хоть чему-то научилась при дворе, – то я здесь как крыса в крысоловке». И тот факт, что мужчина нервничал не меньше ее, Неверфелл ничуть не успокаивал.
К счастью, торговаться долго не пришлось – чернорабочий согласился взять Ноктурникс в обмен на информацию.
– Я завтра отправляюсь с копателями в дикие туннели, – невнятно пояснил он. – Хочу оставить что-ни-будь семье на случай, если не вернусь.
– Скажи им, чтобы хранили его в коробке, пока не решат продать, – шепотом посоветовала Неверфелл. – Говорят, ты что-то знаешь о мадам Аппелин?
Копатель медленно кивнул:
– Несколько лет назад я рыл туннели в Коралловом районе. Знаешь, где это?
– Рядом с Трущобами? – уточнила Неверфелл, от волнения крепче обхватывая колени. Зуэль рассказывала, что Коралловый район рыли как раз во время таинственной эпидемии инфлюэнцы. – Семь лет назад?
– Да, наверное. – Мужчину, кажется, удивила ее осведомленность. – Нас заставляли работать на износ, чтобы поскорее соединить его с другими районами. Тягловые лошади под конец дня падали замертво от усталости. Все повозки с камнем, как водится, отправляли на поверхность, чтобы там разгрузить. Однажды я возвращался с пустой повозкой через Товенок – раньше оттуда шла дорога в Трущобы. Там меня подозвала женщина в старом бархатном плаще и с добрым Лицом. Сказала, что в ее пещерах произошел обвал, но она сама восстановила опоры и не хочет докладывать о случившемся, не то Картографы ей весь дом разнесут. Ей нужно было избавиться от камней, и она предложила заплатить, чтобы я сделал все по-тихому. Я согласился. – Мужчина нервно сжимал и разжимал покрытые вязью шрамов руки. – Наверное, из-за ее Лица. У меня возникло такое чувство, будто я нашел давно потерянную дочь – и она нуждается в моей помощи. Поэтому каждый день после смены я отправлялся с пустой повозкой к Трущобам, где меня уже ждали ведра с камнями. Я загружал их в повозку, потом увозил и выбрасывал. К счастью, никто ничего не заметил.
– Это была мадам Аппелин?
– Да. Она хорошо платила, поэтому я ни о чем не спрашивал, хотя сразу понял, что никакого обвала не было.
– Точно?
– Зуб даю. Я хорошо знаю, какими бывают камни после обвалов – потрескавшимися, раздробленными. Эти же скорее высверлили буром из породы. Ко всему прочему, их было слишком много. Случись в Трущобах обвал такой силы, мы бы, конечно, ничего не заметили – у нас своих забот хватало, но Картографы засуетились бы.
– То есть копали не вы одни, – медленно проговорила Неверфелл. Во рту у нее пересохло, мысли кружились, как сумасшедшие. Рытье туннелей без специального разрешения считалось тяжким преступлением в Каверне. Туннель, прорытый в неправильном месте, мог затопить или оставить без воздуха целые кварталы или стать причиной обвала. – Вот почему ты не хотел, чтобы кто-нибудь об этом узнал.
– Дело не только в том, что я нарушил закон. – Копатель бросил опасливый взгляд в трещину, проверяя, не подслушивает ли кто. – В последний рабочий день я слег с приступом горлодерки и послал вместо себя шурина, чтобы он вывез оставшиеся камни и забрал деньги. Больше я его живым не видел. Его нашли мертвым, с раздавленной грудью, как будто по нему проехалась груженая повозка. Может, это и в самом деле был несчастный случай, но я подумал, что об этом стоит рассказать. Понимаешь, для жителей верхних уровней все чернорабочие на одно лицо. Мне кажется, повозка должна была проехаться по мне – чтобы я никому ничего не разболтал. Поэтому я затаился и перешел в бригаду глубоких копателей в надежде, что те, кто его убил, не заметят своей ошибки.
Неверфелл молча обхватила голову руками, словно надеялась, что это поможет успокоить взбудораженные мысли.
– Когда именно это случилось? – шепотом спросила она. – До вспышки инфлюэнцы?
– Да. Эпидемия сильно затормозила работу в Коралловом районе. Мы тогда потеряли много Картографов. Они любят собираться большими группами, а Трущобы почему-то всегда их притягивали. В первые дни болезнь погубила шестерых.
– Они никогда не говорили, что ищут в Трущобах? – Неверфелл с трудом сдерживала охватившее ее возбуждение.
– Может, и говорили. – У копателя было не много Лиц, но Неверфелл не сомневалась, что, будь его репертуар пошире, он бы выбрал то, что выражало недоумение. – Но я их не спрашивал – и не слушал. Картографы с радостью расскажут тебе все, что знают. В буквальном смысле все. В этом-то и проблема. – Он беспокойно заерзал на полке. – Слушай, я все тебе рассказал. Этого же хватит? Ты отдашь мне специю?
– Да, – слегка отстраненно ответила Неверфелл. – Спасибо, ты рассказал достаточно. И ты правильно сделал, что затаился после смерти шурина. Я… Мне пора идти. Голова пухнет.
Без лишних слов Неверфелл передала копателю маленький сверток с Ноктурниксом и по канату спустилась вниз, где ее ждал мальчишка-посыльный.
Назад она брела как в тумане. Кто-то рыл туннель в Трущобах и пошел на убийство, чтобы сохранить это в тайне. Семь лет назад.