В толпе зашуршали недоверчивые шепотки. Неверфелл буквально чувствовала страх чернорабочих перед чужаками и солнцем, сжигающим все живое. Даже Эрствиль как-то странно на нее посмотрел.
– Знаю, знаю, о чем вы думаете! – торопливо проговорила она, прежде чем в комнате снова зазвучали протестующие голоса. – Мне рассказывали о мире за пределами Каверны то же самое, что и вам. Но я думаю, что нам врут. Я провела там первые пять лет своей жизни и почти ничего не помню, кроме солнечного света. Не помню, чтобы я его боялась. Он ощущался ласковым теплом на лице… Когда я попала сюда, то как будто ослепла. Но я помню, что когда-то была зрячей.
Неверфелл замолчала, сбитая с толку обращенными к ней каменными лицами.
– Продолжай, – пробормотал Эрствиль уголком губ.
– Что?
– Доверься мне. Продолжай рассказывать про верхний мир.
Неверфелл подумала, что он, наверное, заметил перемену в настроении застывшей толпы. Сама она ничего не почувствовала, но набрала в грудь воздуха и потянулась к звездочкам воспоминаний, мерцающим в темноте ее беспамятства.
Рассказ получился нескладным, сметанным на живую нитку, но он и не мог быть другим. Неверфелл поведала о залитом солнцем лесе, который привиделся ей, когда она съела кусочек Стакфолтера, и попыталась описать голубые цветы, сминавшиеся под ее ногами, и зеленые зубчики папоротника. Она тщетно подбирала слова, способные передать свободное движение воздуха, от которого все вокруг трепетало, как живое. Она хотела рассказать про ветер, который холодил лицо, про блеск росы и влажный запах мха. Но у нее ничего не вышло.
– Я не могу вам объяснить, какой он, этот мир! – горестно простонала она. – Я знаю, что нашу гору окружает пустыня, выжженная палящим солнцем. Но где-то пустыня заканчивается. Ее можно пересечь – и люди из верхнего мира делают это постоянно. За ней лежат другие земли, откуда берутся виноград, и специи, и дерево, и сено для животных. А птицы… они летают так быстро, что их почти не видно. Только слышно, как они поют. А небо в тысячу раз больше Каверны, даже в тысячу тысяч раз! Я не могу вам показать! – Собственное косноязычие причиняло Неверфелл боль. – Каверна держит нас в плену и не хочет отпускать. Знаете, на что она похожа? На огромный светильник-ловушку! А мы – попавшие в него мотыльки. Каверна переваривает нас так медленно, что мы почти этого не замечаем. Но самая страшная тюрьма – та, о которой не знаешь. И потому не пытаешься сбежать. Но мы должны попытаться! Все мы. Должны сражаться за то, чтобы они, – Неверфелл обвела дрожащей рукой ряды молчаливых малышей, – увидели солнечный свет. Мы не должны жить здесь. Быть может, если бы мы жили на поверхности, то ноги у нас были бы прямыми, а кожа чистой и мы не сходили бы с ума, выпав из ритма времени. Хотя я почти ничего не помню о своей жизни на земле, крохи воспоминаний не давали мне покоя все эти годы. Словно небо зовет меня и требует, чтобы я вернулась. И если я больше его не увижу, то, наверное, потеряю рассудок.
Неверфелл снова замолчала, в кои-то веки пожалев, что язык у нее подвешен не так хорошо, как у Чилдерсина. Винодел обращался со словами так же ловко, как с винами. Но она была всего лишь Неверфелл, слегка безумной и слегка картографнутой.
Через секунду или две она сообразила, что толпа по-прежнему молчит. Чернорабочие не выказывали ни согласия, ни недовольства, но никто не спешил хватать ее и тащить к Следствию.
Потом они начали перешептываться. До Неверфелл долетали одни и те же фразы.
– …в опасности, пока она здесь…
– …для детей…
– …пересечь пустыню…
– …единственный шанс…
– …очень рискованно…
– О чем они говорят? – спросила она Эрствиля. – Что происходит?
– Ш-ш! – шикнул на нее Эрствиль. Ему тоже было не по себе. – Мы заставили их задуматься, вот что происходит.
Наконец шепотки стихли, и толпа снова уставилась на Неверфелл.
– Даже если мы захотим, как мы сбежим по этому туннелю? – спросила матрона, заправлявшая яслями. – Ты сказала, что он берет начало во владениях Чилдерсинов. Как мы туда попадем?
– Пока не знаю, но должен быть способ, – с уверенностью, удивившей ее саму, ответила Неверфелл. События развивались слишком быстро, и в своих смелых планах она не заглядывала так далеко. Но отступать не собиралась. – И я его найду.
– У тебя есть один день, – услышала она. На этот раз Неверфелл не пыталась рассмотреть, кто говорит. – Ты должна придумать, как добраться до туннеля, к нулевому часу завтрашнего дня. Если не сможешь, мы передадим тебя Следствию. Мне очень жаль. Но мы слишком рискуем, укрывая тебя.
– Я понимаю, – сказала Неверфелл, обращаясь ко всем сразу. Уверенность ее таяла, как зажатая в кулаке льдинка. Перед глазами стоял циферблат, равнодушно отсчитывающий секунды.
У нее оставалось чуть больше двадцати пяти часов, и Неверфелл ничего не могла придумать. То, что Эрствиль ходил возле нее кругами, не слишком помогало. Наконец ноги у него стали заплетаться, и он чуть не упал.
– Ты обеспечила нам немного времени, Нев, или твое лицо, не важно. То, что ты говорила, звучало как полный бред, но они тебя не слушали. Они смотрели на тебя. Так ты до них достучалась. На твоем лице мелькали воспоминания о верхнем мире – как маленькие дыры, через которые проступал свет. Но все же они напуганы и сделают то, что обещали. Если к нулевому часу у нас не будет плана, тебя выдадут Следствию. А плана у тебя нет, – добавил он, укоризненно глядя на нее. – После всего, что ты наговорила про путь на поверхность… Ты не имеешь ни малейшего представления о том, как это провернуть, да?
– Я просто… – Неверфелл в отчаянии всплеснула руками, не в силах объяснить, что в ее голове пузырятся самые разные планы, но они никак не могут слиться в один толковый. – О, я не могу думать!
– И бежать нам некуда, – не унимался Эрствиль. – Разве что в дикие пещеры. Но когда у нас кончится еда, нас самих сожрут пещерные крысы. Да к тому же нас найдут – не следователи, так Чилдерсины. Но бежать надо. И у нас остался всего день.
– Тебе незачем бежать, – тихо сказала Неверфелл.
– В смысле? – моргнул Эрствиль.
– Выдай меня Следствию, если я ничего не придумаю, – нерешительно предложила она. – По крайней мере получишь награду, и остальные чернорабочие не будут держать на тебя зла за то, что ты привел меня сюда.
– А ну замолчи! – Эрствиль поднял руки к лицу и пальцами оттянул кожу, как учила Неверфелл, чтобы показать ей, как сильно он злится. – И почему тебя всегда так и тянет прыгнуть в ближайшую пропасть?
– Ты прав. – Неверфелл обхватила голову руками. – Ты абсолютно прав. Прости меня, Эрствиль. Я сейчас не могу нормально думать.
– Только сейчас? – едва слышно буркнул он.
Два слова, произнесенных саркастичным тоном, неожиданно остановили бурление у Неверфелл в голове. Она уже не пыталась уследить за паровозом своих мыслей и, махнув рукой, позволила ему улететь в темный бездонный каньон. На миг она даже перестала дышать.
«Я не могу нормально думать. А так ли оно мне нужно? Все вокруг думают нормально. И никто не ждет, что я буду думать наискосок. Хотя именно так я всегда и поступаю».
– Эрствиль, – сказала она, цепляясь за хвост проносящейся кометой мысли, – ты должен надеть мою маску.
– Твою маску?
– И платье.
– Что?! Ну уж нет!
– Пожалуйста, прекрати! Ты думаешь, я не заметила, как ради меня ты рискуешь жизнью направо, и налево, и вверх, и вниз? Так почему тебя так пугает просьба надеть платье? Всего на пару часов! Чтобы рабочие, которые за мной следят, не заметили, что я сбежала.
– Сбежала? А куда ты собралась?
– Мне нужно сделать кое-что без посторонних глаз. У меня пока нет плана, но вроде бы есть план, в результате которого план может появиться! Только я не могу сейчас его обдумывать, иначе он не сработает. Пожалуйста, доверься мне.
Пальцы Эрствиля дернулись, как будто он собирался снова натянуть злое Лицо.
– Надеюсь, мне не придется присматривать за детьми, – проворчал он наконец.
Обмотав голову старой шалью, Неверфелл выскользнула из яслей. Растрепанные волосы падали на лицо, руки и босые ноги были покрыты толстым слоем грязи. Если повезет, ее примут за местную девчонку, забежавшую в ясли проведать младшего брата или сестру. Неверфелл оставалось лишь надеяться, что Эрствиль, расхаживающий между кроватками в ее платье и маске, усыпит бдительность наблюдателей.
Она бродила по улицам, напряженно прислушиваясь, не прозвучит ли где заветное слово. И вскоре ее терпение было вознаграждено.
– Картографы! – в панике завопил кто-то, предупреждая остальных.
Неверфелл стояла в широком проходе, где сталактиты встречались со сталагмитами, образуя причудливые колонны. Заслышав испуганный крик, рабочие торопливо раздались в стороны и вжались в стены, освобождая проход. Секунды спустя мимо них с улюлюканьем и вприпрыжку промчались три Картографа.
Они снова куда-то спешили. Что-то случилось, изменилось или появилось – и звало их, манило, как затычка манит воду. Неверфелл подозревала, что сейчас Картографы по всему Нижнему городу беспокойно дергаются и поднимают головы, прислушиваясь к зову и передавая его друг другу.
Прежде чем толпа успела сомкнуться, Неверфелл прошмыгнула мимо колонн и припустила вслед за Картографами. Ее мало волновало, куда именно они спешили. Важнее было то, что неведомое, скорее всего, призывало их всех.
А сейчас ей больше всего на свете нужно было поговорить с самым неуловимым человеком в Каверне. Она не представляла, где находится новое убежище Клептоман-сера, зато знала, что когда-то он был Картографом. А может, и оставался им по сей день. Неверфелл надеялась, что геологические курьезы Каверны притянут Клептомансера, как притянули его собратьев по ремеслу.
Следовать за Картографами было не так-то просто. Они карабкались по стенам, как сороконожки, не обращая внимания на ссадины, царапины и синяки, пересекали вброд подземные ручьи и ползли по шахтам вверх и вниз, пока Неверфелл не перестала понимать, где находится.