Неверфелл почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Ее начала бить мелкая дрожь.
– Судя по всему, нет, – сказал мастер Чилдерсин, внимательно глядя на нее. – Ты действительно смогла привлечь его на свою сторону? Откровенно говоря, я впечатлен. Если тебе от этого станет легче, я приказал забальзамировать тело и выставить в Палате диковин. Подобный талант не заслуживает забвения.
– Вы не позволите мне выступить на слушании. – На Неверфелл вдруг снизошло спокойствие. Свет будто переполнял ее изнутри. Она злилась, злилась так сильно, что все страхи сгорели в огне ее ярости, как комочки шерсти в печи. – Только не сейчас.
– Почему же не позволю? Ты выступишь перед двором и расскажешь, со всей свойственной тебе искренностью и убедительностью, что у тебя не было никакой возможности принять противоядие, пока ты работала дегустатором великого дворецкого. Ты скажешь, что ничего не ела и не пила у мадам Аппелин и что никто не давал тебе противоядие во сне, потому что ты спала в комнате, запертой изнутри. Ты подтвердишь все, что я говорил эти два месяца.
– Вы дадите мне Вино, верно? – бесцветным голосом произнесла Неверфелл. После всего, что она вынесла, защищая свои воспоминания, неизбежность расставания с ними казалась особенно жестокой.
– Боюсь, у меня нет иного выхода. Ты забудешь все, что случилось после смерти великого дворецкого. Конечно, нам потребуется история, объясняющая твою внезапную амнезию. Давай-ка подумаем… Предположим, похитители, которые удерживали тебя два месяца, решили стереть твои воспоминания, чтобы ты не смогла их опознать, но не рассчитали силу Вина. Когда тебя спасли, ты была в состоянии шока и пришла в себя прямо перед слушанием… Ну как, звучит правдоподобно? – спросил Максим Чилдерсин, уже зная ответ.
У Неверфелл пересохло во рту.
– Сказать по правде, – продолжал винодел, – я не в восторге от того, что приходится стирать тебе память. За относительно короткий промежуток времени ты стала совершенно другим человеком, личностью интересной и достойной восхищения. Вино скоро принесут, ты выпьешь его и превратишься обратно в милую, доверчивую, беспомощную девочку… Да ты и сама помнишь, какой была раньше. Та, кем ты стала, исчезнет. Потому я хотел попрощаться с ней. – Он грустно улыбнулся и направился к выходу.
– Понимаю. – Неверфелл почувствовала, что ей нечем дышать. – Мастер Чилдерсин?
Винодел обернулся у самого порога, рука в перчатке уже легла на ручку двери.
– Что такое, Неверфелл?
– Вы не победите, мастер Чилдерсин. Я вам не позволю.
– У тебя нет плана, – мягко сказал Чилдерсин. – У тебя нет союзников. У тебя нет свободы. И очень скоро ты и вовсе забудешь, почему хотела мне помешать.
– И все же я вас остановлю. – В груди у Неверфелл поднималась горячая волна, и вместе с ней возвращалась вера в свои силы. – Остановлю. Посмотрите на меня, мастер Чилдерсин. Посмотрите мне в лицо и скажите, что я блефую.
Чилдерсин вперил в нее долгий взгляд – и так ничего и не сказал. Вместо этого он слегка покачал головой и молча вышел из комнаты.
Наконец лекарей сменили служанки Чилдерсинов в форменных платьях. Они принесли ванну, ведра воды и брусочки рассыпчатого мыла, завернутые в розовые листья. Неверфелл позволила себя раздеть – служанки суетились вокруг, а она наблюдала за ними как будто со стороны. Мысленно она вернулась в свой первый день у Чилдерсинов. Тогда ее точно так же раздевали и мыли, а ей казалось, что ее спасли. Только теперь Неверфелл поняла, что происходило на самом деле. Чилдерсины чистили и полировали инструмент. Скоро они сотрут ей память, и она снова преисполнится благодарности к своим спасителям и будет смотреть на них большими невинными глазами.
Неверфелл заметила, что горничные стараются не встречаться с ней взглядом. Если же им случалось посмотреть на ее лицо, они ежились и отворачивались. Наверное, глядеть на нее было слишком больно, совсем как когда она сидела в клетке Следствия.
Погрузившись в пустые мысли, Неверфелл едва не упустила из виду клочок бумаги, вплетенный в тонкую косичку, которую почти скрывали крысиные хвостики ее волос. Когда служанка прошлась частым гребнем по спутанной шевелюре Неверфелл, клочок высвободился и упал на пол. Неверфелл краем глаза заметила на нем серые загогулины, отдаленно напоминающие буквы.
Она торопливо прикрыла бумажку ногой и, убедившись, что никто не смотрит, украдкой запихнула под ванну.
– Пойдем, милая.
Старшая горничная помогла ей залезть в воду, после чего Неверфелл принялись намыливать и тереть. От краски для волос вода стала фиолетовой. Но Неверфелл могла думать только о клочке бумаги. Она все время боялась, что кто-нибудь заметит его, удивленно вскрикнет, вытащит из-под ванны. Ей оставалось только благодарить служанок за то, что они брезговали смотреть ей в лицо. Иначе они бы сразу поняли, что она что-то скрывает.
Наконец Неверфелл вылезла из воды. Когда ее обтирали полотенцем, она наклонилась – якобы почесать палец на ноге, – быстро подобрала бумажку и зажала в кулаке.
Только вытерев ее насухо, нарядив в знакомое зеленое платье и причесав, служанки ненадолго оставили Неверфелл одну. Она дрожащими пальцами развернула серый клочок и поднесла его к светильнику, чтобы разобрать едва различимые слова. «Все будет хорошо. Доверься себе», – было написано ее собственным почерком.
Вскоре стало предельно ясно, что одну Неверфелл больше не оставят. Ее под охраной препроводили к паланкину и заперли внутри. Пока его несли куда-то, Неверфелл сворачивала и разворачивала записку.
«Все будет хорошо. Доверься себе».
Что это могло значить? В смысле, «все будет хорошо»? В чем она должна себе довериться?
Неверфелл прокручивала в голове сценарий за сценарием. Чилдерсины собирались напоить ее Вином. Возможно, она успеет опрокинуть бокал, или выплюнуть Вино, или выблевать его, прежде чем оно успеет стереть ее воспоминания.
Паланкин остановился.
– А вот и вы, мисс. Она внутри.
Загремели запоры, дверь отворилась, и Неверфелл бросилась наружу, надеясь побороться за свою свободу. Но стражники были готовы к подобной выходке. Они скрутили Неверфелл и заставили стоять почти смирно. Удары атласных туфелек не причиняли им вреда. Взгляд Неверфелл почти тут же наткнулся на девочку, которая замерла чуть поодаль.
Неверфелл смотрела на Зуэль Чилдерсин, и сердце ее медленно разваливалось на куски. В лице Зуэль не было ни жалости, ни испуганной бледности, ни намека на внутреннюю борьбу. Тон всему задавала аккуратная, исполненная уверенности улыбка, которая так шла племяннице Максима Чилдерсина. В руке она держала заткнутый пробкой фиал.
– Откройте ей рот, – приказала Зуэль. – И держите крепче. Мы же не хотим, чтобы Вино запачкало зеленый шелк.
Неверфелл прижали к стенке паланкина. Стражник зажал ей нос, вынуждая хватать воздух ртом. Зуэль подошла, ступая осторожно, с присущим ей изяществом. На ней было платье из той же серебристой ткани, что и камзол Максима Чилдерсина.
– Мне очень жаль, – сказала Зуэль, хотя голос ее говорил об обратном. Слова звенели холодно и мелодично, как золотые колокольчики. – Но ты простишь меня, я знаю. Через несколько минут ты ни в чем не будешь меня винить.
Неверфелл рванулась, но Вино уже заструилось по языку, и стражник силком закрыл ей рот, так что пришлось глотать.
Забившись в паланкин, Неверфелл попыталась выплюнуть Вино, хотя знала, что уже слишком поздно. Пьянящий вкус водяными лилиями расцветал на языке, аромат стремительно окутывал все ее существо. Неверфелл чувствовала, как Вино искрами пронизывает ее воспоминания, и боялась, что оно в любой момент начнет их сжигать.
– Имя! – рявкнул кто-то снаружи.
– Дегустатор Неверфелл, прибыла свидетельствовать…
– А, дегустатор! Ее все уже ждут, давайте, быстрее несите ее в зал.
Носильщики пустились бегом, паланкин затрясло.
«Помни, – твердила про себя Неверфелл, – Максим Чилдерсин убил великого дворецкого. Не смей забывать об этом. Чилдерсин – убийца».
Дверца паланкина распахнулась, дворцовые слуги в белых ливреях практически выдернули ее наружу и подхватили под руки. Неверфелл почти волокли по широкому коридору, так что ее ноги едва касались пола.
«Потерпи еще чуть-чуть, – умоляла Неверфелл свою память. – Еще немного, только чтобы успеть рассказать всем правду».
Тяжелые двери из красного дерева открылись ей навстречу, и Неверфелл наполовину ввели, наполовину втащили в Зал смирения. Там было гораздо светлее, чем в прошлый раз, и она наконец смогла его рассмотреть. Зал смирения представлял собой огромный амфитеатр с длинными рядами сидений. Неверфелл находилась в самой нижней его точке, на маленьком, залитом светом каменном помосте, обнесенном деревянным поручнем. Из-за него у Неверфелл возникло ощущение, что она – зверек в клетке, выставленный на всеобщее обозрение.
Собравшиеся в зале придворные и в самом деле откровенно ее разглядывали. Неверфелл плыла в море лиц, наполовину скрытых биноклями и лорнетами. В воздухе витал слабый запах Паприкотки. Очевидно, те, кому достались места на задних рядах, использовали обостряющую слух специю, чтобы не пропустить ни слова.
Неверфелл схватилась дрожащими руками за поручень, в глазах помутилось. В голове словно что-то горело. Неверфелл зажмурилась, но она ничего не могла поделать со всепроникающим Вином. Оно вошло в полную силу и теперь обрабатывало ее воспоминания.
Когда Неверфелл открыла глаза, все вокруг выглядело иначе. Исчезли фиолетовые спирали, ее больше не терзали сомнения. Неверфелл отпустила несчастный поручень, в который вцепилась мертвой хваткой, и медленно огляделась. Слева, на черной железной платформе, украшенной коваными ветками шиповника, стояла следовательница Требль. Ее Лицо сохранило бульдожье упрямство, но волосы стали абсолютно белыми. На такой же платформе справа от Неверфелл стоял Максим Чилдерсин в серебристом камзоле. Пробежавшись глазами по роскошно одетому собранию, Неверфелл увидела скопление бордового. Не иначе как Чилдерсины явились на слушание в полном составе.