олько можно пожелать. Чуткий, с отменным нюхом, бдительный и отважный, как лев. Другие дети Джабо не жаловали из-за его безобразия, агрессивности и обидчивости, но Йатиме его просто обожала, и пес отвечал ей взаимностью. Похоже, он чувствовал, что эта девочка – такая же отверженная, как и он сам.
Йатиме храбро ступила на узкий каменный мост. Она бы охотно делала шаги пошире, но мешала длинная юбка. Девочка остановилась и подвязала подол юбки к поясу, а затем сунула в рот два пальца и отрывисто свистнула.
Из кустарника появился Джабо. Он трусил, свесив язык на сторону и зорко обозревая окрестности единственным глазом.
– Где ты пропадал? – Йатиме погладила друга по голове и потрепала висячее ухо. – Снова охотился на кроликов? Ты же знаешь – эта мелюзга слишком проворна для тебя. Но не огорчайся: у меня всегда найдется для тебя кусочек вяленого мяса, – девочка похлопала по сумке, висевшей на ее плече. – Но тебе придется его заслужить. Я хочу сходить в Запретный город. Ты со мной?
Джабо вопросительно склонил голову набок.
– Это недалеко. Он начинается за теми зелеными кустами. Там есть тень. Идем!
Джабо коротко тявкнул и захромал к мостику. Йатиме подхватила сумку и поспешила за ним.
16
Путешествие «Пачакутека» проходило благополучно. Попутный ветер помог дирижаблю быстро преодолеть альпийские хребты и понес его дальше на юг. Справа осталась Монте Лимидарио, слева – Монте Тамаро. Обе вершины достигали высоты более двух тысяч метров. Между ними тянулась синяя лента озера Лаго Маджоре. Впереди уже можно было разглядеть полноводную По, самую длинную реку Италии, а дальше голубело Адриатическое море.
Хотя светило солнце и небо было чистым, воздух все еще оставался холодным. Оскар стоял, укутавшись в толстую зимнюю куртку, в носовой части воздушного корабля и наблюдал за Гумбольдтом, который возился с измерительными приборами.
– Рад, что хотя бы ты составляешь мне компанию, – проговорил ученый. – На остальных рассчитывать не приходится. Сегодня я их даже не видел.
– Кажется, наши дамы уютно устроились в кают-компании с чашечкой чаю, – ответил Оскар. – Если не ошибаюсь, они изучают дневник Беллхайма. Шарлотта говорит, что поднимется на палубу гондолы только тогда, когда температура достигнет десяти градусов.
– Ждать придется недолго, – заметил исследователь. – Мы уже в Италии. Впереди Милан, а там и до Итальянской Ривьеры рукой подать.
– А мне нравится здесь, на большой высоте, – сказал Оскар. – Солнце и совершенно чистый воздух. Эти берлинские туманы кого угодно сведут с ума.
Юноша машинально потер предплечье. После схватки с Беллхаймом там постоянно чувствовался какой-то зуд.
– Если хочешь, можешь помочь мне с измерениями, – предложил Гумбольдт. – Хотелось бы точно определить, с какой скоростью мы сейчас движемся.
– И что мне делать?
– Возьми хронометр с секундомером. Он лежит в деревянном футляре. И поосторожнее – это очень ценный прибор. А я займусь теодолитом.
– Но каким образом мы определим скорость «Пачакутека»?
– Примерно следующим образом, – пояснил ученый. – Я выбираю две точки на карте и отмечаю их. Вот, например, соборы в городках Луино и Вальтавалия. Согласно карте, колокольни обоих расположены на расстоянии 5,4 километра одна от другой. Как только мы окажемся точно над первой колокольней, ты нажмешь кнопку секундомера и остановишь стрелку над второй. Зная время и расстояние, мы легко вычислим нашу скорость. Но поторопись, мы уже приближаемся до Луино.
Оскар направился к рундуку, в котором Гумбольдт хранил измерительные приборы. Шкатулка с хронометром оказалась на самом верху. Он открыл ее и достал инструмент – восхитительный образец мастерства швейцарских часовщиков, сверкающий золотом и бронзой. На пестром циферблате располагались дюжины стрелок, двигавшихся с различной скоростью и отсчитывавшие время в разных точках мира. Прибор жужжал и подрагивал, как живой.
– Готов?
– Готов!
– Начинаем, – Гумбольдт поднял указательный палец. – Три… два… один… Нажимай!
Оскар надавил на кнопку и стал сосредоточенно следить за тем, как секундная стрелка медленно описала полную окружность. Затем еще одну, и еще. Когда почти истекла четвертая минута, ученый вскинул руку, помедлил и скомандовал:
– Стоп!
Оскар снова нажал кнопку.
– Четыре минуты пять секунд, – доложил он.
Гумбольдт взялся за карандаш и принялся вычислять. Получив результат, он улыбнулся.
– Восемьдесят километров в час, – произнес он. – Неплохо, а?
– Как это нам удается развивать такую скорость, если моторы выключены?
– Дело в том, что сейчас мы движемся вместе с воздушным течением. Оседлали ветер, так сказать. И до того, как стихнуть, это течение доставит нас к самому морскому побережью. Потом мы запустим двигатели. В остальном погода продолжает нам благоприятствовать.
– И сколько еще осталось до нашей цели?
Гумбольдт бросил взгляд на карту.
– Всего нам необходимо пролететь около четырех тысяч километров. Восемьсот уже позади. Разделим три тысячи двести на нашу скорость… – Он черкнул на листке блокнота несколько цифр и удовлетворенно кивнул. – Почти два дня. Но не похоже, чтобы мы могли держать такую скорость на протяжении всего полета, поэтому – дня три. И это очень неплохой темп, скажу я тебе.
– Три дня! – Оскар просто не мог поверить своим ушам.
Всего три дня, чтобы попасть из Берлина в самое сердце Африки! Невероятно! От одного только слова «Африка» по спине начинают бегать мурашки. Колыбель человечества, край миллионов диких животных и сотен тайн, остающихся неразгаданными. События, описанные в одной из самых любимых им книг – романе «Копи царя Соломона», вышедшем из-под пера Генри Райдера Хаггарда, разворачивались именно здесь. В романе отважный и хитроумный Алан Квотермейн обнаруживал легендарные алмазные россыпи и счастливо избегал всевозможных опасностей.
А что ждет впереди их экспедицию?
Тем временем Гумбольдт аккуратно сложил навигационные инструменты и спрятал в рундук. Вернувшись, он уселся рядом с Оскаром, раскурил трубку и выпустил в воздух облачко синеватого дыма.
– Хочу потолковать с тобой кое о чем, Оскар.
– Слушаю, отец.
Гумбольдт бросил быстрый взгляд в сторону кают-компании, чтобы удостовериться, что их никто не слышит.
– Это несколько щекотливый вопрос. Дома, в Берлине, творилась такая суматоха, и вечно кто-то вертелся рядом. Но здесь нам ничто не помешает.
– Интригующее начало.
Гумбольдт потер подбородок:
– Даже не знаю, как начать. Дипломат из меня посредственный, поэтому сразу перейду к главному.
Оскар удивленно вскинул брови. Он еще никогда не видел отца в таком замешательстве.
– Это касается твоей кузины… и тебя.
– Шарлотты и меня?
– Возможно, тебе не слишком приятно касаться этой темы, – продолжал ученый. – Скорее всего, так оно и есть. Но я считаю своим долгом поговорить с тобой об этом. Как старший друг, но прежде всего – как твой отец.
– И… и в чем же дело? – Оскару внезапно стало жарко.
– От меня не укрылось, что вы с Шарлоттой испытываете друг к другу известные чувства. Более, чем дружеские. Я заметил это еще в Перу и во время нашего путешествия ко Дворцу Посейдона. Но во время инцидента с Беллхаймом это проявилось особенно явно. – Он откашлялся. – Я не обсуждал этого с Элизой, потому что она смотрит на некоторые вещи совсем иначе, чем я.
У Оскара пересохло горло.
– Очевидно, что вас тянет друг к другу, – продолжал Гумбольдт. – Я долго думал, стоит ли вмешиваться, но после новогодней ночи считаю своим долгом…
– Что ты имеешь в виду?
Лицо ученого скрылось за очередным облаком табачного дыма.
– Да ладно, ты ведь и сам знаешь, о чем я говорю. Танцы, прикосновения, обмен взглядами… Видел бы ты лицо Шарлотты, когда она смотрела на твою схватку с Беллхаймом! Еще немного, и она сама бросилась бы в бой.
У Оскара слегка закружилась голова. Зачем отцу понадобилось вмешиваться? Ведь он и сам до конца не понимает, что происходит между ним и Шарлоттой. В том, что он влюблен, сомнений быть не могло, а вот в чувствах Шарлотте он вовсе не был уверен. Она гораздо лучше умела скрывать свои чувства.
– При всем уважении к тебе… – негромко проговорил он. – Знаешь, мне кажется, что это касается только меня и Шарлотты.
– Теперь уже не совсем, – Гумбольдт печально улыбнулся. – Пока ее мать в санатории и девушка находится под моей опекой, я несу за нее ответственность. Это касается и тебя, и всех наших домашних. И как ответственное лицо, я считаю своим долгом предотвращать любые глупости.
«Вот, значит, как, – подумал Оскар. – Теперь, официально став моим отцом, он будет диктовать мне, с кем мне любезничать, а с кем нет!». Нужна ли ему такая жесткая опека? И если таковы последствия его усыновления, то – извините, и до свиданья!
Похоже, Гумбольдт прочитал его мысли.
– Тебе, конечно, непросто с этим смириться, – мягко проговорил он. – Но я желаю вам обоим только добра. Я совершенно не представляю, как должен вести себя отец. Долгие годы я жил сам по себе, занимаясь своими исследованиями и изобретениями и не подозревая о твоем существовании. А теперь у меня появились не только сын, но и дочь. Думаю, ты понимаешь, что ситуация непростая, даже для меня, но мы не должны ее запутывать еще больше.
– Не знаю даже, что сказать, – кровь бросилась в лицо Оскару, горло перехватил спазм, и стало невероятно трудно говорить. – Думаю, Шарлотте я не очень-то и нравлюсь, – пробормотал он. – После новогодней ночи она меня просто избегает. Без конца торчит на чердаке, а если я хочу поговорить с ней, отмалчивается и уходит.
– В самом деле? – удивился Гумбольдт. – А я и не знал. Жаль, конечно, но это меняет дело. Но что ей понадобилось на чердаке?
– Даже не представляю, – с трудом выдавил Оскар. – Возможно, это связано с письмом, которое она недавно получила. Однажды я застал ее с заплаканными глазами. – У него самого на глазах стояли слезы – попытка справиться со своими чувствами ничем не кончилась. – Короче, в последнее время мы почти не говорили и не виделись с глазу на глаз, – закончил он.