[7] буквально разрывает его на части. С одной стороны, она говорит с ним и ценит таких, как он; с другой стороны, у него есть подозрение, что все эти ребята – просто кучка гребаных тупоголовых расистов. Гет вынимает диск из привода и роется в бардачке в поисках чего-нибудь другого. Хочется, чтобы музыка бодрилась и взмывала ввысь. Он устремляется вперед по дороге, и первые аккорды открывающей песни с вызовом ударяют по клавишам – и вступает сердитый – да пошел ты! – рык: Патти Смит. Вот кто ему нужен. Патти, мать ее, Смит. Песня карабкается все выше и выше и добирается до самого верха, пока Гет мчит по петляющей трассе мимо Тан-и-Грайга. Он стучит по рулевому колесу пальцами, как воображаемыми барабанными палочками, и тут же спохватывается, не превысил ли скоростной лимит. Когда «Gloria»[8] заканчивается, убавляет звук и строго себя одергивает: соберись. Чего ему сейчас совсем не нужно, так это еще одного предупреждения за нарушение ПДД.
Одноэтажный бунгало на две семьи стоит в ряду четырех таких же в конце Форт-ир-Орсав, или улицы Вокзальной, которую назвали так потому, что, когда через городок еще проходила железная дорога, приземистые викторианские дома ленточной застройки, предназначенные для строителей, выходили окнами на эту самую железную дорогу. Домики-бунгало добавили уже потом. Сначала это было муниципальное жилье. Его построили вскоре после того, как в начале шестидесятых железнодорожную ветку закрыли. Там, где раньше пролегали рельсы, теперь петляет узкая невзрачная тропинка. Муниципалитет пытался ее облагородить – засыпал гравием, воткнул пару скамеек. Разбили тут клумбы в деревянных ящиках – с жеманными первоцветами и нарциссами. А теперь гравий усыпан старыми банками из-под Carlsberg, пустыми сигаретными пачками, обертками от Dairy Milk, нет-нет да и встретится использованный презерватив. Когда Гет еще учился в школе, Кей Горсав, местный парк, был точь-в-точь как та девчонка, что потеряла девственность с мужчиной намного старше себя, затащившим ее в кусты, да к тому же чем-то от него заразилась. На подходе к дому Гет испытывает чувство унылой безнадеги, которое возникает у него всякий раз, когда он здесь оказывается. Во что превратился дом… Прихожая больше напоминает отхожее место. Парни, живущие во второй половине, производят тухлый запах на грани неприличия, и, когда входишь в дом, кажется, будто их затхлый воздух просачивается сквозь сырые и тонкие, чуть ли не бумажные, стены. Занавески задернуты, и Гет уже делает шаг, чтобы их раздвинуть, но тут звонят на городской. Резкий, какой-то нездешний звук телефона наполняет всю темную комнату и воспринимается как угроза. Есть в этом что-то театральное, что-то предопределенное – когда телефон начинает звонить, едва входишь в комнату. Гет пропускает несколько телефонных сигналов и пристально смотрит на аппарат, будто тот может внезапно самовоспламениться. Он игнорирует звонок – и тянется едва уловимое тревожное чувство, будто за ним следят. Наконец, хватает трубку.
– Алло, – произносит он сипло.
– Здравствуйте, – отзывается мягкий женский голос на другом конце провода – безупречный, профессиональный, телефонный. – Я говорю с мистером Томасом? Гетином Томасом?
Он теребит шов на занавесках.
– Да.
– Мистер Томас. Прекрасно. Замечательно, – говорит она с облегчением, как будто целый день только о том и мечтала, как бы поскорее с ним поговорить. – Это Стефани Лерэй. Из «Далтон Эстейт». По поводу Ти Гвидра.
«Ти Гвидр» она произносит неуверенно и с неуклюжим английским произношением: «Тхии Гуиддр». Гет чувствует, как в голове начинает гудеть.
– Слушаю вас.
– Так вот. У нас есть восхитительные новости относительно данного объекта. Как вы знаете, семейство распоряжается Ти Гвидром уже довольно давно, а Обри Далтон, к несчастью, в прошлом декабре скончался.
Обри Далтону было за девяносто. Начиная с семидесятых годов этот объект был не основным его домом, а вторым (или, если точнее, пятым или шестым). У Гета не возникло внутреннего порыва передать близким искренние слова соболезнования.
– Так вот, с момента его кончины прошло шесть месяцев, и дети мистера Далтона пришли к соглашению, что наилучшим решением будет дом продать.
Гет понимает, что где-то там, в лондонском офисном пространстве, Стефани Лерэй продолжает говорить и что благодаря магии телефонных линий и сотням миль проводов и кабелей ее милый и исполненный энтузиазма голос льется из пластмассовой трубки в его убогое крошечное бунгало на Форт-ир-Орсав. Он вроде бы даже слышит собственное хриплое подобие «спасибо», но на самом деле больше не в силах разобрать ни слова из того, что говорит она или он сам. Он отдается на волю автоматического мышечного импульса и позволяет коленям подогнуться. Слова раздуваются в мутные, не поддающиеся расшифровке звуки. Повесив трубку, Гет идет в ванную, и там его рвет.
Часть перваяЗеленый пласт
Где-то в коробке на чердаке у Марго Йейтс или в убогой симфонии грязной пластмассы, противостоящей гниению на свалке, есть видео, на котором Гетин сидит на берегу озера рядом с Ти Гвидром. Он молод – девятнадцать или, может, двадцать. Поздняя весна, закат, и на горизонте за темной грядой деревьев просачивается белое свечение низкого солнца. Снимает Олуэн. Родители купили ей на день рождения видеокамеру Hi8. Идет 1999-й, и многие боятся, что меньше чем через год сбой в работе компьютерных часов приведет к уничтожению человечества. Гетин смотрит в камеру, прищуривается. Ее бесплотный голос говорит ему: мне здесь нравится. Он отвечает: отлично. Это место – наше.
2016
Приблизительно через месяц после того звонка в Ти Гвидр прислали фотографа – сделать снимки дома. Секретарь объяснила Гетину, что за этим стоят агенты по недвижимости, причем не какие-то «обыкновенные агенты по недвижимости», а «знатоки изысканного дизайна, представляющего культурно-историческую ценность». The Modernist выпускал собственный ежеквартальный архитектурный дайджест, а в одной из социальных сетей у них было 600 тысяч подписчиков. Об этом факте Гет узнал благодаря тому, что секретарь любезно прислала ему восторженное электронное письмо со множеством прикрепленных ссылок, и он убил двадцать минут жизни на проматывание картинок «впечатляющих двухуровневых квартир с тремя спальнями, светлыми кухнями увеличенной площади с полами терраццо, где исконный викторианский стиль сочетается с элегантными инновационными решениями». Гет изумленно кликал на образцы поэтажного плана. Полтора лимона за семьдесят пять квадратов в Южном Лондоне, да это еще и долгосрочная аренда, а не владение! В основном у этих жилищ и двора-то не было. Интересно, сколько они попросят за Ти Гвидр, лес, озеро.
В тот день, когда должен был явиться фотограф, Гет приехал пораньше. Сидел на пристани, скинув ботинки, и смотрел на воду. Размером озеро было с два больших бассейна, и на дальней его стороне, там, где водную гладь разрезали бледные камыши, он увидел силуэт цапли. На дороге, ведущей к дому, зарокотал двигатель. Птица распустилась, будто цветок, – и взлетела.
1987
Гет впервые увидел Ти Гвидр, когда ему было семь. Он знал это точно, потому что на всю жизнь запомнил, как на следующий день в школе нужно было описать увиденное в сочинении. Теперь он уже не был уверен в том, что действительно помнит об этом, – возможно, за следующие три десятилетия сознание сфабриковало это воспоминание, ведь в детстве он так много времени провел, глядя на бумажный листок, который мама гордо пришпилила на пробковую доску над кухонной рабочей поверхностью. Гетин написал сначала на валлийском, потом на английском, а внизу указал дату, какое-то число в марте восемьдесят седьмого года: «Вчера Я, Данни и Мама поехали в Ти Гвидр это стеклянный дом в лесу и моя мама будет там иногда работать». В английском он допустил ошибку – в слово «поехали» проникла незваная «й». В его классе пока никто больше не учился писать на двух языках одновременно, но Гетин, несмотря на патологическое нежелание прилагать усилия, был, как с подозрением говорила о нем учительница миссис Прайс, «чрезвычайно способный».
К 2013 году, когда умерла мать, Гет успел напрочь забыть о существовании письменного отчета о том далеком дне. Школьный листок он нашел в одном из ящиков туалетного столика Фионы вместе со спичечным коробком, полным молочных зубов, и полосой фотографий, которые он подростком сделал в фотоавтомате: лицо с недавно заострившимися чертами обрамляют нечесаные волосы, разделенные на прямой пробор. Он был там с Меган. Она тогда только проколола себе нос. Он надел клетчатую рубашку и изо всех сил старался выглядеть маргиналом. Увидев фотографии, он и этот день тоже вспомнил. Была у Гета такая проблема: он слишком хорошо все помнил. И был из-за этого очень сентиментален. Бумажка, на которой он сформулировал, по всей видимости, одни из первых своих предложений, истерлась почти до прозрачности. Карандаш едва читался, и Гет не сразу сообразил, что за листок держит в руках, а когда сообразил, тут же вспомнил желтые стены и большие окна в классе миссис Прайс. Вспомнил запах цветных карандашей и гуаши и сладость новеньких пятен травы на школьных рубашках. Звон футбольного мяча, ударом ноги отправленного через поле. Кислую колючесть оранжада.
Как-то после школы они втроем впервые отправились в Ти Гвидр. Из-за того, что шел дождь, дневной свет был гуще и напоминал вечерний. В воздухе сильнее пахло землей. Краски пейзажа были будто насыщеннее, зелень деревьев приобрела синеватый глянец. В машине по дороге в сторону Койд-и-Грига Фиона сказала, что им нужно встретиться с Нерис Уильямс и взять у нее ключи, потому что теперь Фиона станет присматривать за домом – это будет одна из ее работ. Нерис стареет, и ей уже сложновато ходить взад-вперед по дороге.