– Я всегда цела и невредима, – сказала Олуэн.
Она явственно представила себе, как лицо Гетина публикуют в интернете или, того хуже, полицейские являются к нему на порог, – вот только в ее воображении это был старый порог квартиры его матери в муниципальном жилье, из-за чего смотреть на это было еще больнее.
– И я тебя прошу, ради Бога, – добавила Миранда, – расскажи про это Джеймсу! Ясное дело, не про ночь любовной страсти, но про открытку, пивные бутылки, про всю эту стремную жуть. В конце концов, это ведь и его дом тоже.
Олуэн приняла решение не только больше ничего не рассказывать Миранде, но еще и сочинить что-нибудь – придумать какое-то благополучное и безмятежное разрешение ситуации, чтобы пустить подругу по ложному следу. В ту ночь она заперла замок на два оборота и задвинула засов и того первобытного ужаса больше не испытывала.
Когда наконец пришло сообщение, в нем не было вообще никаких литературных излишеств, – почти телеграмма.
В пятницу работаю у Данни, похоже, будет солнечно. Ты там?
Олуэн попалась на крючок и пригласила его.
Она ждала его в начале шестого, но, когда без четверти пять вышла на веранду с чашкой чая, обнаружила, что он сидит к ней спиной и смотрит на озеро. У нее потемнело в глазах.
– Черт, твою мать, – выдохнула она, облив руки горячим чаем.
Гет медленно обернулся.
– Извини. Я тебя напугал?
Она прижала свободную ладонь к груди – стук сердца постепенно выравнивался.
– Господи Боже, как ты незаметно подкрадываешься. Где твой грузовик?
– Оставил на ферме. Захотелось прогуляться. Мы с Даном с забором рано управились, а Нию я долго не выдерживаю – мозг выносит. Как начнет говорить, не остановишь.
Олуэн опять чертыхнулась и посмеялась над собой.
– Извини, я просто в последнее время вся на нервах.
Она хотела посмотреть, как Гет отреагирует на эту информацию, но он и бровью не повел:
– Тут, наверное, бывает жутко, если все время в одиночестве.
Олуэн продолжала вглядываться в его лицо, но оно оставалось бесстрастным.
– Так что ж, – сказал он.
– Так что ж, – отозвалась она.
– Нальешь мне тоже? – он кивнул на ее чашку.
Она сходила в дом и вернулась с заварочным чайником. Какое-то время они сидели в некомфортной тишине, которую в любой другой ситуации Олуэн считала бы своим долгом чем-нибудь заполнить. Но на этот раз она решила этого не делать – хотелось вынудить его сделать первый ход.
– Я много думал про субботу, – сказал он наконец.
– Ага. Я тоже.
Теперь, когда Гет был рядом, подозрения, которые Олуэн вынашивала последние несколько дней, представлялись ей все более и более абсурдными. Она смотрела, как он сидит, глядя на озеро: ноги – широко раскинуты, руки – на бедрах, на лице – солнце, и думала о том, что он всегда был простым и понятным. Город, как и любой другой маленький городок, вечно бурлил интригами и сплетнями, но у Гетина просто не было необходимого для этого заговорщического гена. Олуэн попыталась представить себе, как он сидит в кабине своего грузовика и пишет анонимные письма. Ну это полный бред.
– Что ты думаешь о принце Чарльзе? – спросила она.
– О принце Чарльзе?
– Ну, знаешь, сын королевы.
Он засмеялся:
– Ага. Я типа в теме, кто он такой.
– И что же ты о нем думаешь?
– Пф-ф-ф. Да ничего особенного, если честно.
– Ты знаешь песню Дэфидда Ивана о нем? «Карло»?
Гетин расхохотался.
– Iesu mawr, ну ты, я смотрю, реально решила интегрироваться! Слушаешь Дэфидда Ивана. Твоя шестнадцатилетняя версия этого не одобрила бы.
– Люди взрослеют. А подростки считают себя слишком умными, знаешь?
Он улыбнулся.
– Я в понедельник встречалась с одной женщиной, она мне рассказала, что, когда в шестидесятых проходила церемония инвеституры, тут было много протестов.
– Ну да. Наверняка.
– А ты как относишься к тому, что он стал принцем Уэльским?
Гет уставился на нее в изумлении:
– Честно говоря, мне насрать, стал он им или не стал. В моей жизни это ничего не меняет.
– Она показала мне фотографии, где они с братом маленькие, и там в окнах плакаты с надписью «УБИРАЙСЯ»… – Олуэн искоса следила за его лицом. – Как там это будет? На валлийском?
Он зевнул.
– Cer adre, – сказал как ни в чем не бывало.
– Cer adre? – переспросила она.
– Ага. Da iawn, ti[69].
Он закрыл глаза. Запрокинул голову, чтобы в полной мере насладиться ласковым сиянием солнца.
– Ты завела разговор про принца Чарльза, потому что не хочешь говорить про то, что произошло в субботу?
Она открыла рот. Снова закрыла.
– Ну а что, неплохая стратегия. А принц – ну, не могу сказать, что у меня на него стоит. – Гет опустил спинку кресла так низко, что уже почти лежал. – Черт, как же здорово опять здесь оказаться, – со вздохом произнес он. – Но ты, типа, не переживай и все такое. Я в курсе, что ты замужем. Ну, выпили лишнего, а после такого чего не бывает, правильно? Но я не хочу, чтобы ты по этому поводу нервничала. Ты же это понимаешь?
Он приподнял правое бедро, чтобы забраться в задний карман. Папиросная бумага, табак, фильтры. Олуэн бессмысленно смотрела на пачку фильтров, из которой Гет вытряхнул один белый цилиндрик на ладонь, и перед глазами снова возникла пепельница – до того, как она вытряхнула ее содержимое в мусор. Ржавые, кирпично-красные концы. Она чуть не расхохоталась над тем, насколько это было очевидно. Гетин никогда не курил сигарет без фильтра.
Теперь он выпрямился в кресле и смотрел прямо на ее лицо.
– Так, ну, я смотрю, тебя все равно что-то беспокоит. Ты же не думаешь, что я поступлю с тобой, как Шэрон Стоун в том фильме?
– Ты про фильм с Майклом Дугласом? Тогда ты имеешь в виду не Шэрон Стоун, а Гленн Клоуз[70].
Гет ухмыльнулся.
– Ну ты всегда была самой умной. – Он лизнул край бумажного листка, чтобы заклеить сигарету. – Может быть, госпожа хозяйка дома позволит мне искупаться? Или как?
В этом было что-то сверхъестественное – притворяться, будто не смотришь, как Гет раздевается, а потом видеть, как он готовится к прыжку: осанка все та же, да и вообще все совершенно такое же – от костяшек пальцев до связок ахилловых сухожилий, напрягающихся, когда он перекатывается с пяток на подушечки стоп. Видеть, как его тело разрывает бархатную поверхность воды, а звук такой, будто разбивается стекло, и вот в самом деле они – осколки жидкости – переливаются на солнце. Слышать, как его голос взмывает воем от холодного шока, видеть, как он полностью исчезает под водой, а потом возникает снова, восторженный, с волосами, сияющими, точно нефть, с зубами и глазами – такими белыми на фоне смуглого лица. Казалось, годы съеживаются, складываются гармошкой. Но еще сверхъестественнее было самой принимать участие в этом путешествии во времени, а не просто за ним наблюдать: раздеться до белья (в конце концов, чего он там не видел) и броситься в воду вслед за Гетом. Олуэн подплыла к тому месту, где он плескался, где серо-голубой цвет озера и темное золото его кожи казались перенасыщенными, слишком яркими – будто цвета пленки Kodachrome. Неприкрытая сила предвечернего солнца создавала ощущение передержки экспозиции, отчего Олуэн отчетливее прежнего казалось, будто она вплывает в фотографию, в снимок, сделанный в прошлом.
– Обожаю эту песню.
Настал вечер, еще не стемнело, но похолодало. Они выпили уже по паре бутылок пива, Олуэн чистила в кухонной раковине мидий.
– Я знаю. Помню.
В первый раз он вошел в дом неохотно, ей пришлось настоять. Когда переступал порог кухни, выглядел каким-то взъерошенным. Не поднимал глаз от пола и производил то же впечатление, какое производят все высокие мужчины в тесных помещениях: как будто одного их присутствия здесь довольно, чтобы что-нибудь опрокинуть. Его дискомфорт бросался в глаза и был почти физически ощутим. А во взгляде читалась печаль.
– Ну что, гранд-тур по дому хочешь? – спросила она, чтобы немного разрядить атмосферу.
– Давай, – голос его прозвучал хрипло. – Почему бы и нет?
Он шел за ней по комнатам, внимательно осматривался. Приговаривал:
– Ага, выглядит круто. Очень хорошо. Супер. Классно получилось.
Они шли по коридору в направлении спальни Олуэн, и она сказала:
– Ну ведь скажи, здорово увидеть дом наконец-то с мебелью и всем таким, правда?
Он нахмурился, и она не очень поняла почему, но ей вспомнилось, как они увиделись впервые после расставания, тогда, в юности. Встретились случайно на вечеринке в лесу недалеко от Конуи. Гет тогда замутил с ее лучшей подружкой, и Олуэн была абсолютно раздавлена этой новостью, но до сих пор помнила, какой ощутила триумф отмщения, когда соврала Гету и небрежно даровала им свое благословение, и как это ранило Гета: она успела это заметить прежде, чем он сумел взять себя в руки. Ее мать на следующий день сказала: «Гетин – ранимый мальчик. Он не умеет выразить того, что у него на душе, но он крайне чувствительная натура». Вот и теперь Гет тоже взял себя в руки. Улыбнулся и сказал:
– Ага. Давно пора.
Олуэн указала на дверь ванной по другую сторону коридора.
– Душ там. Мы установили душ, – добавила она, будто извиняясь.
– А от розовой ванны избавились?
– Ты что?! Это ведь почти как экспонат из «Барбикана»[71] – ни в коем случае! Полотенца на полке. Можешь пойти первым. Думаю, разберешься.
Теперь они оба были чистыми, низкое солнце за окном висело ярким фоном для синих силуэтов деревьев, небо над озером накачивалось сумеречной прозрачностью, вода была словно гладкое олово. Играла «(Don't Fear) The Reaper»[72]