– Итак, Ол рассказала мне о проблеме с ясенем, – сказал он наконец, когда осознал, что игра миллионов – не лучшая тема для разговора.
Гет склонил голову набок.
– Ха. Да.
– Я так понял, ты сможешь его удалить?
Олуэн не знала: Гетин действительно поморщился или она просто настолько хорошо изучила его тело, что могла считать его дискомфорт, даже когда Гет старался не выдать своих истинных чувств.
– Могу попробовать, – сказал он.
Джеймс просиял.
– Великолепно, – сказал он. Он начал говорить «великолепно» несколько лет назад ради шутки, в качестве пародии на собственный социальный класс. Но сейчас это прозвучало совершенно аутентично. – Вообще я хотел бы как-нибудь с тобой сесть и кое-что обсудить. Я в последнее время много думаю про наш лес. И понимаю, что, ну, я же про деревья ни хрена не знаю. – Это было не совсем так. У Джеймса имелись поверхностные знания почти обо всем на свете. Не было такого предмета, о котором он бы не знал совсем ничего. – И потом будут периоды, когда мы не сможем сюда выбираться, и вот я подумал – конечно, мы сядем и все это как следует обсудим, я запишу твой номер, поболтаем, – но так вот я подумал, может, тебе было бы интересно взять на себя заботу о нашем лесе?
Олуэн увидела, как на долю секунды дернулся, едва заметно, крошечный мускул в челюсти Гета, – интересно, заметил ли это и Джеймс тоже. Глаза у Гета были широко распахнуты. Он поставил пустую бутылку на стол, вытер ладони о джинсы. Выразительно посмотрел на часы.
– Ага, давай когда-нибудь обсудим, – сказал он. Встал.
И, прежде чем уйти, сказал Олуэн:
– Ну, хорошего тебе завтра дня?
Она была тронута, что он помнит о ее дне рождения.
– Такой гордый, да? – заметил Джеймс позже, когда точил ножи для разделки жареной курицы.
В утро своего тридцатипятилетия Олуэн проснулась рано – еще не было и половины седьмого. Первое, что бросилось в глаза: Гета нет рядом, но сознание быстро исправило этот факт на другое наблюдение – отсутствие Джеймса в такой ранний час. Олуэн почувствовала, как земля разверзается и она проваливается в ужас: он ушел, потому что узнал. Нашел трусы Гетина или забытый фантик от презерватива под кроватью. Или Гет сам прислал ему сухое и рассудительное сообщение, в котором черным по белому изложил, как последние две недели был занят тем, что трахал его жену. И теперь Джеймс проехал уже половину трассы М1, выпил паршивого кофе на убогой дорожной стоянке в Мидлендс, и руки его стискивают руль так сильно, как будто это живое существо, которое он хочет придушить.
Конечно, ничего такого Джеймс не делал. Он по привычке встал очень рано. Олуэн обнаружила его на веранде: раскрытый ноутбук, рядом на низком столике – кофейник. Он сосредоточенно смотрел в монитор компьютера, а, поприветствовав Олуэн, ничего не сказал о ее дне рождения, и она сразу поняла, что он планирует сюрприз. Джеймс был физически не способен на ложь.
– О-ХРЕ-НЕТЬ! – прокричала Миранда, возникнув на дорожке, ведущей к дому. – Твою мать! Ну и местечко! Да вам надо деньги за вход брать! Сколько вам платит организация по охране культурного наследия за то, что вы делаете их работу?
На ней были огромные черные сандалии-мартинсы, которые ее щедрый муж называл ортопедическими, и такое количество драгоценностей, что было полное ощущение, будто она наполовину человек, а наполовину – секция перкуссии. Она прошагала через веранду, сжала Олуэн в объятиях и прошептала:
– Он знает про дровосека?
– Господи, нет, конечно.
К ним присоединились муж Миранды Фредди и Аша с Тони – оставшаяся половина их старой университетской компании. Джеймс явился последним, обвешанный распухшими тряпичными сумками с продуктами, смущенный и явно довольный собой. Олуэн обвила его шею руками и изобразила удивление.
– Какой классный сюрприз! – соврала она, и он расплылся в улыбке, растрогав ее чуть ли не до слез и напомнив, что она спасена, что это – ее жизнь (ее прекрасная жизнь!) и что она больше никогда не увидит Гетина. Мысль об этом была утешительна, и Олуэн сознательно ухватилась за нее, представляя себе, что это – нечто осязаемое вроде гладкого камешка, согретого солнечным светом на пляже, нечто такое, что она может удержать в руке. Она показала друзьям дом, распределила между ними спальни. Все были, как и следовало ожидать, впечатлены. Все захотели купаться, кроме Тони – порождения городской среды, убежденного в том, что озеро кишмя кишит пиявками.
– Со своей черной желчью я как-нибудь сам справлюсь, спасибо, – протянул он. – Но, возможно, решусь на встречу с пиявками, если моя следующая девушка заразит меня сифилисом.
Миранда настояла на купании голышом и покачивалась на поверхности озера, лежа на спине, как мертвая муза прерафаэлита. Джеймс и Фредди устроили из купания заплыв на скорость, и Аша, которая едва выносила Джеймса, а Миранде так и не простила того, что она вышла за Фредди, сказала:
– Кто бы мог подумать, что Патрик Бейтман[78] так классно плавает баттерфляем.
Мужчины, подтянувшись на досках причала, выбрались из озера и присоединились к Тони, который лежал на жарком солнце и курил.
– Пытаюсь как-то противостоять такому количеству свежего воздуха.
– Дай затянуться, – попросила Олуэн.
– Слушай, теперь-то ты, наверное, уже можешь позволить себе собственные? – Он обвел рукой озеро и дом – и все же протянул Олуэн свою самокрутку. Его осуждающий взгляд упал на Миранду, он театрально вздохнул. – Честно говоря, я страшно разочарован тем, с какой страстью вы все предаетесь этому модному помешательству под названием «купание в естественных водоемах». У вас чересчур рьяный вид. Слишком такой, знаете, «самодовольный аспирант с холщовой сумкой через плечо, прижимающий к груди London Review of Books[79] и постоянно использующий слово "радикальный"».
Аша хихикнула.
– «Радикальное ниспровержение гетеропатриархальных представлений о менструации».
– «Радикальная переоценка продуктов питания рабочего класса – бурбонское печенье как средство свержения буржуазии».
– «Радикальная шопинг-терапия: поддайся капитализму радикально».
– Разве не так называется последняя пьеса Миранды?
Тони фыркнул.
Олуэн заметила:
– Вы ничуть не лучше, чем онанисты у Дамского пруда в Хэмпстеде. Это никакое не «купание в естественных водоемах». Это просто купание. Я все свое детство этим занималась.
– О Боже, Аш, начинается. Приготовьтесь слушать про ее деревенское детство. В вашем автофургоне хотя бы электричество было?
Олуэн шлепнула его.
Аша сказала:
– Сегодня мы наконец-то узнаем, как все было на самом деле.
Олуэн посмотрела на нее, нахмурившись.
– Ты о чем?
– Ну, узнаем от Гарета. Когда он приедет.
– Гарет?
Тони выразительно мотал головой.
– Ну, ваш почетный гость!
– Да что за хрень ты несешь?! Какой еще почетный гость?
– Всего лишь тот парень, в которого ты была безумно влюблена, пока на последнем курсе не встретила Жуана.
– О господи, Жуан! – воскликнул Тони. – Как я мог забыть о Жуане – воплощении образа горячего латиноса!
– Вы помните, какая у него была шляпа?
– Да я уверена, это он изобрел шляпу Индианы Джонса!
– Я, конечно, наслаждаюсь этим экскурсом в галерею моих любовных разочарований прошлого, но все-таки мне хочется узнать, о чем вы оба говорите.
– Аш, я так понимаю, Гэвин должен был стать сюрпризом, – проговорил Тони сквозь стиснутые зубы.
– Черт, – прошептала она. – Притворись, как будто я ничего не говорила. А я ведь правда ничего не говорила. Тони, дай-ка мне свой телефон. Давайте попробуем найти Жуана – посмотрим, чем он теперь занимается. Довелось ли ему написать что-нибудь еще такое же длинное и мучительное, как «Классики»?
– Перестаньте уклоняться от темы!
– Не волнуйся, все скоро само откроется, – Тони принялся тыкать в экран телефона. – Наверное, Жуан слишком крут для соцсетей, как думаете?
– Да ну, ерунда. Он очень раскручивал собственный бренд. Как там была его фамилия, Ол?
– Вы о Гетине говорите, да? Джеймс что, пригласил Гетина?
Они старательно ее игнорировали.
– Вот этот похож на нашего Жуана? – спросил Тони и сунул телефон в лицо Аше.
Джеймс безупречным кролем на груди прорезал блестящую, будто тафта, гладь воды. Вынырнул: черные волосы намокли, зубы на фоне загорелой кожи – белее, чем когда-либо.
– Время шампанского?
Когда все выбрались из воды, когда он поставил на стол семь бокалов и посмотрел на часы, Олуэн поняла, что не ошиблась. Спустя пять бесконечных минут с дороги донесся звук мотора грузовика.
На нем была уродливая рубашка на пуговицах, а в руках – букет хризантем из супермаркета, который Олуэн увидела глазами Миранды. Джеймс, генетически созданный для того, чтобы внушать гостям ощущение, что им здесь рады, вскочил на ноги, едва Гет показался на ступеньках веранды.
– Гет, дружище! – Джеймс панибратски хлопнул его по спине, и Олуэн почувствовала, как лицо ее судорожно растянулось в деланую удивленную улыбку. – Спасибо, что пришел!
Она пошла им навстречу, и Гет, не поднимая глаз от деревянных досок пола, вручил ей цветы. Они совсем не пахли. Целлофан захрустел у нее в руках. Забирая букет, Олуэн заметила у Гета на запястье кожаные браслеты и уже представляла себе, с каким удовольствием ее друзья будут над этим посмеиваться. Ей оставалось только ломать голову, какого черта он вообще согласился прийти.
– Penblwydd Hapus[80], – сказал он, глядя под ноги. – Извини, они так себе, хреновые. Выбор был не очень.
– Они очень синие! – выкрикнула Миранда, и Олуэн догадалась, что это была такая неуклюжая попытка проявить доброту. – Я не знала, что этот сорт бывает синим!