– Что это такое? – набросился на него Данни.
– Это мы. – Мяч ударился о забор и перелетел через крошечный газон. – Мы с папой.
Данни уставился на брата и потом на открытку с такой жгучей яростью, что Гет почувствовал, как даже ему самому обожгло щеки.
– Отдай, – сказал он.
Данни не отреагировал.
– Данни, отдай мне открытку. Это я ее нарисовал.
Данни разорвал рисунок на четыре части и бросил их на землю.
– Папа умер! – проревел он, рванул в дом и с грохотом захлопнул за собой садовую дверь.
В понедельник на перемене в школе к Гету подошла Дав из класса постарше.
– Гетин, ты врун. Твой папа не живет в том доме. Я спросила у мамы. Она сказала, что твой папа наркоман и, наверное, сидит в тюрьме.
Этот момент позора был таким насыщенным, что даже десятилетия спустя, если Гетин думал о том разговоре, сознание отказывалось как следует сосредоточиться на воспоминании. Он тогда отвернулся и плюнул на пол – он видел, что так делал Йестин, когда что-нибудь оскорбляло его или вызывало отвращение такой степени, что словами эту степень не передать.
– Мой папа не в тюрьме. Он умер.
2016
Наверное, они проехали подъездную дорожку только до середины, а дальше сдались и заглушили мотор. Цапля к тому моменту уже давно улетела. Гет услышал хлопки автомобильных дверей, а затем – пару голосов. Получается, их там двое, не только фотограф. До него стали доноситься обрывки разговора. Мужской бестелесный голос произнес:
– Твою ж мать… Красиво, конечно, не вопрос, но чтобы прямо жить здесь – кому такое в голову взбредет?
– Ну, например, тебе. Ты разве не где-то в Котсволдсе родился?
Слова опять размазались в перепалке наигранного возмущения, а потом опять отчетливо прозвучал мужской голос:
– Нет, слушай, ну ведь жопа мира… До ближайшей цивилизации отсюда… Да и то цивилизация такая, условная.
Женщина рассмеялась и за секунду до того, как звуки обернулись парой людей, приближающихся к грузовику Гета, произнесла:
– Ну, какой-нибудь богатый хрен купит его себе в качестве загородного дома, почему нет?
Гет смотрел, как мужчина проводит ладонью по кузову пикапа. Кивает с одобрением:
– Классная вещь. Может, тоже куплю себе такой.
Гет прикинул, что женщине, наверное, под тридцать и, судя по оборудованию, которое она на себе волочет, фотограф – это она.
– Ага, – фотограф насмешливо фыркнула. – И что, будешь гонять на нем по Клэптону?
– Заткнись! Я хотя бы водить умею.
Гета, наблюдавшего за ними с края причала, они не замечали. Оба выглядели как фантастические видения из какой-то иной реальности. Женщина была родом из Непала или Индии, высокая и красивая, в длинном черном кожаном пальто и в панамке как у Лиама Галлахера. Ага, значит, такие опять носят. Мужчина – примерно того же возраста, светлокожий, с мягким подбородком, но высокий и одетый достаточно стильно, чтобы тоже сойти за красавца. Обут он был в тяжелые рабочие ботинки, потертые и видавшие виды, и, что уж совсем ни в какие ворота, одет в такой же синий комбинезон, как тот, который надевал Йестин, когда шел доить коров.
– Видимо, это того типа, который за домом присматривает, – он хлопнул по капоту грузовика. Гет поморщился. – Он должен нас встретить, с ключами.
С этими словами он полез в один из многочисленных карманов, достал пакетик American Spirit и начал скручивать сигарету. Спросил у женщины, хорошо ли ей заплатят за съемку.
– Неплохо. Даже очень. Слушай, ну они ведь деньги лопатой гребут, согласен? Так что заплатят больше, чем на моей основной работе. Плюс дорожные расходы.
– Да, я реально порадовался, что меня отправили в Уэльс. В детстве мы сюда постоянно ездили. У моей бабушки был домик в Пембрукшире. Обожаю Уэльс. Вэллис[10].
– Это что – Уэльс по-валлийски? Или микроагрессия против меня по поводу моего произношения?
– Слушай, хватит, я не понимаю, когда ты шутишь, а когда нет. Зажигалка есть?
Гет встал на ноги. Раньше начнем – раньше закончим.
1994
Талиесин Йейтс и его сестра Олуэн были первыми представителями английского высшего класса в жизни Гета. Их дом находился в более фешенебельной части Лланелгана, это был знавший лучшие времена викторианский особняк из красного кирпича под названием Тауэлван: огромные подъемные окна, покатая шиферная крыша и подъездная дорожка с рядами лесных буков по обе стороны. Брат и сестра с первого класса учились в частной школе и в воображении деревенских детей много лет были призрачными существами, которых можно лишь мельком увидеть за темным стеклом старого «Лэнд-Ровера», притормозившего у деревенской лавки, где у их родителей был оформлена подписка на газету The Observer.
Первым Гет познакомился с Олуэн. Стояло начало сентября, и он только-только пошел в местную среднюю школу. Он раскачивался на качелях у входа в лавку со своим другом Шейном, и Олуэн – худенькая девятилетка с длинными белоснежными волосами и таким загаром, какой можно подцепить только за границей, – выбралась из внедорожника, чтобы с ними поболтать. Услышав ее тоненький голосок, выводящий слова ну прямо как на BBC, ребята чуть не померли со смеху. Шейн сказал Гету что-то на валлийском, от чего они покатились пуще прежнего, пока, наконец, увидев, как сильно это ее обижает, Гет не смягчился и не решил проявить доброту.
– Слушай, мы не над тобой смеемся. Просто ты смешно разговариваешь, понимаешь? Типа ты такая вся из себя аристократка.
Олуэн с вызовом задрала подбородок.
– Я не аристократка. Мои родители художники. Вообще-то мы очень бедные.
После этого Гету долгое время не было никакого дела до существования Йейтсов. Впервые встретив в школе Тала, он тут же поставил на нем крест как на безнадежном фрике. Тал носил длинные волосы, но пребывал еще в том незадачливом возрасте, когда такая прическа делает тебя похожим на девчонку или на одного из тех американских чудиков-проповедников, которых не пускают в больницы и которые живут в пустыне в фургончиках, – что-то такое. Большую часть времени Тал сидел тихонечко в музыкальном классе, тощий и похожий на лилипута в сравнении с комически огромными инструментами. В седьмом классе прошел слух о том, что он вроде как вундеркинд – якобы мозг у него до того ненормально крупный, что какой-то специалист в больнице Ливерпуля даже его измерял. Гету до него, в общем-то, не было дела. На социальной лестнице Тал стоял значительно ниже его самого. Гет был из тех ребят, которые знакомы со всеми. В валлийском классе он знал всех потому, что в детский сад ходил в Лланелгане, но зато потом он жил в муниципальном квартале в городе и к тому же играл в футбол, так что для английских мальчишек тоже был своим. Благодаря Мег он был знаком даже с девочками, с самого начала – еще с тех пор, когда они казались представителями другой цивилизации. Меган Эдвардс была для Гета кем-то вроде дополнительной кровной родни. Она жила через два подъезда от них, ее брат был ровесником Данни, и их мамы очень дружили. Когда дети были маленькими, Фиона часто днем присматривала за обоими, пока Джеки Эдвардс работала на почте. Сама Фиона в то время работала на раздаче в школьной столовой, ее смена заканчивалась без четверти два, и на вторую половину дня она брала подработку домой – шила шторы по заданию местной швеи. Когда Гет думал про то время, ему вспоминалась материя, расстеленная по всему полу, и запах хлопка. Он видел маму: тогда еще молодая, с падающими на лоб рыжими от хны волосами и с зажатыми в зубах булавками, она ползала на коленях по метрам подсолнухов «Провансаль», алых маков или скромных дешевеньких незабудок. Он видел бархат, кисточки бахромы, подхваты для штор – мама разрешала им с Мег помогать, сплетая толстые тряпичные колбаски в косы.
Первой Талиесином заинтересовалась Меган. Перед началом десятого класса он вернулся с каникул изменившимся: из чахлого хиппи-проповедника превратился вдруг в местного Курта Кобейна. Стал красить ногти черным лаком и подводить глаза. Парни, заметив, что девочки начали им интересоваться, перестали над ним прикалываться.
Когда Мег впервые отвела Гета в Тауэлван, дверь открыла мать Талиесина, Марго. Как утверждала Олуэн, Марго была художницей. Ей было под пятьдесят – старше, чем Фиона и Джеки, – но выглядела она отлично. Гет тогда еще не знал, что выглядеть отлично гораздо легче, когда у тебя водятся деньги, – просто среди его знакомых деньги ни у кого не водились. Он не знал, что гораздо легче выглядеть молодо (даже несмотря на бесконечные сигареты Senior Service, которые она начала курить еще в художественной школе), если тебе не доводилось ночи напролет ломать голову над тем, чем оплатить аренду или очередной счет за коммунальные услуги. У Марго Йейтс были густые черные волосы, гладкая алебастровая кожа и холодные серые глаза. Раньше, встречая ее в городке, Гет не осознавал, что она красива, – все из-за идиотских нарядов, которые она носила: мешковатые мужские штаны – вельветовые или из клетчатой шерсти, водолазки и рабочие ботинки.
– Вы, я так понимаю, к Талу? – произнесла она своим грудным прокуренным голосом. – Ну так входите, мы не кусаемся.
Он пропустил Мег вперед, и, когда мать Талиесина сделала шаг в сторону, их взорам открылась огромная картина, висящая у нее за спиной. Гет не сразу сообразил, что на ней изображено, а когда понял, воровато отвел взгляд и уставился на собственные промокшие кроссовки, уповая на то, что никто не заметил, как он посмотрел на картину. Он присел на корточки, чтобы разуться, но перед мысленным взором снова встал образ пары мускулистых тел, сцепившихся друг с другом, копны темных волос у женщины вокруг головы, и точно таких же – у нее между бедер, живая саднящая алость ее пальцев ног, его колен и их кутикул, отталкивающе преувеличенные мышцы и жилы.
– Ой, солнышко, не разувайся, – сказала Марго. – У нас тут настоящая свалка.
Он откашлялся.