– А. Ладно.
Выпрямился, стараясь не смотреть на картину. Вместо этого заставил себя встретиться глазами с Марго, и в голове снова возникло увиденное: образ Марго, которая лежит вот так, распростертая на полотенце, под мужчиной с такими болезненно напряженными лопатками, и он подумал: «О Боже, только не сейчас, пожалуйста, сделай так, чтобы я сейчас об этом не думал». Но как же ему было об этом не думать, если у них на стене в прихожей висит в буквальном смысле порно?
– Гет, – резко окликнул его голос Мег. Она улыбнулась с фальшивой веселостью и дернула головой в сторону коридора, по которому – слава Богу – удалялась Марго. – Ты чего такой странный?
– Ты картину видела?
– Гет, это искусство. Эгон Шиле.
– Что за хрень такая – эганшиле?
Марго как ни в чем не бывало окликнула их из комнаты в дальнем конце коридора.
– Ребятки, Тал, видимо, еще в студии с отцом. Но вы пока идите сюда, ладно? Хотите чая или еще чего-нибудь?
В ярко-желтой кухне радиоприемник антикварного вида распылял классическую музыку. Огромный обеденный стол был завален бумагой, книгами, грязными тарелками, оставшимися с обеда, а обед-то уж точно закончился несколько часов назад. В воздухе витал запах готовки. На чугунной плите варился внушительный чан бульона. В кресле у плиты сидела сестра Талиесина и изучающе осматривала вновь пришедших.
– Олуэн, ну-ка оторви задницу от кресла и сделай чай, – сказала ей мать.
– Я тебе не прислуга.
– Тебе двенадцать. Ты моя рабыня.
– Вот возьму и позвоню в детскую службу поддержки!
– Отлично. Давай звони. Пусть приедут и избавят меня наконец от тебя! – Марго, будто ища у них поддержки, бросила в сторону Гетина и Меган исполненный праведного гнева взгляд, и на мгновенье оба с восторгом почувствовали себя гораздо старше, чем на свои пятнадцать. – Садитесь, ребятки. Тал скоро будет.
– Что он делает в студии? – спросила Мег.
Гета страшно бесило ее подхалимство, но он был благодарен за то, что Мег взяла на себя тяжелую задачу общения, позволив ему просто смотреть и слушать и, что важнее всего, не поднимать головы. Над плитой висело еще несколько картин с обнаженкой. Нет, ну теперь понятно, почему Тал такой неадекватный. Эти над плитой были оригиналы, нарисованные углем. Большие. Какие-то неаккуратные. Гет подумал тогда: интересно, не Марго ли их нарисовала.
– А, да просто позирует Дэйву, для его новой серии.
– И они ему за это даже не платят, – вмешалась Олуэн. – Вот это и есть использование рабского труда.
Марго покачала головой.
– Олуэн читает какую-то книжку про Джессику Митфорд[11] и поэтому стала ужасно политически подкованной.
Мег учтиво улыбнулась, будто понимала, о чем речь, и Гетин, как бы благодарен ей ни был, в этот момент просто возненавидел ее. Он с еще большим усердием сосредоточился на изучении листов бумаги на столе, чтобы избежать позора, которым неизбежно обернется его разговор с Марго или даже с Олуэн. Не хватало еще, чтобы его выставил идиотом ребенок. Зачесалось в горле, и Гет напряг всю свою волю, чтобы не закашлять. Ему хотелось, чтобы от него не слышали ни единого звука. Хотелось, чтобы его вообще не замечали. Он взял со стола открытку, перевернул и вздрогнул. Это был очередной угольный набросок, на сей раз – мужского лица, растянутого в крике.
– Это вы нарисовали? – неожиданно для себя произнес он вслух.
Марго, которую он прервал на середине фразы, замолчала и улыбнулась.
– Нет. Это из музея. Автопортрет Макса Бекмана.
– А, понятно. Угу.
Он почувствовал, как жар со всего тела стекается к лицу, зуд в горле усилился. Конечно, он понимал, что это репродукция, он же не тупой. Просто подумал, что, может, это репродукция чего-то, что сделала Марго. Он ощущал на себе взгляд Олуэн и, хотя твердо держался решения не встречаться с ней глазами, ничуть не сомневался: она над ним смеется.
– Нравится? – спросила Марго.
– Жутковато. Но нравится, да. Круто.
– Возьми себе.
Лицо опять обожгло.
– Я… Да нет… Что вы… Не нужно. Спасибо.
– Да ладно тебе. Бери. Поможешь мне с расхламлением.
Его спасло шумное извержение свистящего чайника на плите.
– Молоко в чай надо? – злобно спросила Олуэн.
– Да, пожалуйста, – сказала Мег своим отвратительно-сладким незнакомым голосом. – И две ложки сахара, пожалуйста. Спасибо!
Олуэн, задрав брови, уставилась на Гета.
– Тебе тоже с сахаром?
– Господи, Олуэн, – простонала Марго, – перестань строить из себя невесть что! Просто дай бедняге сахарницу!
Олуэн с самодовольной ухмылкой поставила сахарницу рядом с чашкой Гетина. Он раньше и не знал, что сахар в чае может стать поводом для насмешек. Он чувствовал, как смущение улетучивается и на его место просачивается ярость. Фу-ты ну-ты. Не сводя глаз с Олуэн, он размешал у себя в кружке две, а потом еще три с горкой ложки хрустящего коричневого сахара. На вкус дерьмо, но оно того стоило.
– Спасибо, – сказал он.
Талиесин не появлялся еще примерно час, но с тех пор, как Гет решил, что ему на все насрать, – с тех пор, как всепоглощающая злость на Олуэн напрочь избавила его от мучительного чувства неполноценности, – ему стало весело и хорошо. От Марго веяло теплом. Она была смешная. Она хохотала во весь голос – причем хохотала над его шутками. Она курила и материлась. Мег перестала разговаривать как ведущая передачи для детей, а когда все допили чай, Марго спросила у гостей, не хотят ли они пива из холодильника. Шли октябрьские каникулы, на смену лету спешила осень. Вечер за окном был беззвездный и мрачный, лил косой дождь, но здесь, рядом с чугунной печью, Гет чувствовал, как раскрепощается, как пробуждается его обаяние. Марго выключила классическую музыку и поставила диск Лу Рида. Даже нахальная сестрица пришла в благостное состояние духа, и Гет начал думать, что внутри, под этой своей выпендрежной личиной, она прикольная.
Когда к ним наконец присоединился Тал, Гет как раз собирался рассказать историю о Йестине; он знал, что им наверняка понравится, как он изображает вздорного дядюшку, и предвкушал их восторженную реакцию.
– Йестин Томас? – воскликнула Марго. – Из Брин Хендре?
– Ага…
– Он твой дядя?
– К несчастью для меня.
– Ого! – Она посмотрела на него прищурившись. – Господи Боже. Йестин Томас, вот ведь имечко из прошлого. А знаешь, теперь, когда ты об этом сказал, я вижу, что ты на него похож.
– Да ни хера подобного! – Гет все еще наслаждался новизной ощущений от использования ругательств в присутствии чьей-то мамы. Он, как ему показалось, очень по-мужски отхлебнул из банки с пивом.
– Когда-то Йестин был очень красивым парнем.
– Господи, мам, ну ты никак без этого не можешь, да?
В дверях появился Тал. Он стоял там в футболке с Jesus and Mary Chain и паре потертых старых «ранглеров», и Гет просто поверить не мог в то, что раньше не осознавал его крутизны.
На следующее утро, когда Марго подбросила их до городка, Гет стоял в носках для регби на ковре цвета синий электрик и оглядывал собственную комнату новыми глазами. Дешевые обои с опилками были выкрашены в идиотский цвет голубой липучки для плакатов. На кровати – покрывало с эмблемой футбольного клуба «Ливерпуль». Плесень на подоконнике и белых плинтусах, по поводу которой мама сказала: «Ничего, не растаешь». Он достал из кармана открытку и поставил на батарею – и почувствовал, что в его жизни произошло нечто значительное. Он был в восторге от Макса Бекмана и его крика.
Иногда, когда Гет оглядывался назад на свою дружбу с Талом, у него возникало ощущение, будто он тогда заключил союз со всей семьей Йейтсов. Они кружили ему голову: блистательные и вседозволяющие, они были подобны экзотическим существам, сошедшим с телеэкрана. Казалось, им нравится, когда Гетин и Меган приходят в гости. Они совсем не были похожи на людей из высшего общества, какими их принято было представлять. Дэвид курил прямо у себя в мастерской, а Марго с энтузиазмом говорила о лейбористской партии. Если на них насесть, они называли себя средним классом, но даже этот эпитет сопровождался самокритичным закатыванием глаз.
Лет до двадцати с лишним Гет полагал так: пускай Талиесин приобщил его к абстрактному внешнему миру, но зато он, в свою очередь, ввел Тала в мир настоящий, местный – тот, в котором сам прекрасно себя чувствовал. К концу учебного года Тал уже играл в двух группах, расстался с невинностью и перестал быть пустым местом для остальных учащихся. Только став старше, Гет сообразил, что социальный подъем Талиесина не имел к нему, Гету, ровным счетом никакого отношения: просто люди вроде Талиесина изначально подкованы процветать в любом мире, куда бы их ни занесла судьба.
Когда Гет надирался с другими ребятами из соседних многоэтажек или когда они курили сигареты, закрывшись в чьей-нибудь «Фиесте», Фиона бесилась и напоминала Гету, что городок у них маленький и тут все его знают. Она в который раз рассказывала ему, что семья таких-то и таких-то нарики; что отец такого-то и такого-то сидит за то, что ударил двоюродного брата стеклянной бутылкой у входа в паб «Кабан»; а у такого-то парня уже трое детей от двух разных девушек и, кстати говоря, он хреновый отец всем троим. Гет знал, с кем лучше не иметь дела, и знал, с кем лучше не ссориться. Когда они с Талом летом после первого года колледжа употребляли разные вещества и Марго спросила за ужином, какой был эффект, Гет осознал, что некоторым людям просто выпадает удача перемещаться по миру каким-то иным способом. Некоторым людям выпадает удача скользить.
2016
Тип в комбинезоне, по-видимому, был журналистом.
– Тай Гвиддер – такой невероятный объект недвижимости, что они решили заказать о нем большую статью для журнала. Вот почему и я тоже тут, – весело объяснил он сразу после того, как назвал свое имя – Робби.
– Ах вон оно что, – пальцы Гета покрепче сжали в кармане ключи.