Мы убегали играть на самые болота. Рискованное это было предприятие, и после истории с сенным сараем мы перестали выходить за пределы садов. Мы развели костер на одной из насыпей вдоль болота. Германн, мой младший брат, подбрасывал в огонь хворост. Вдруг мы увидели, как загорелся сухой камыш, и огонь перекинулся на сухой вереск. Мы пытались загасить пламя ветками, но огонь побежал по болоту, сухому, как трут. И когда мы уже изнемогали от попыток потушить пламя, когда у нас уже у самих дымились подошвы ботинок, запылал сарай в поле.
Тут мы побросали палки и дали деру в город, как будто за нами черти гнались. Но и там нам не было покоя, нас мучила нечистая совесть, терзало чувство вины. Наконец не выдержали, опустошили копилку и поднялись на башню готической церкви, метров на сто в высоту. Вход на башню стоил десять пфеннигов. На башне нам с высоты птичьего полета открылось все зловещее зрелище болотного пожара, на тушение которого брошены были три пожарные бригады. У нас и так дрожали колени после бесконечных ступеней, а когда мы услышали вой пожарного рожка и увидели красное от пожара небо, едва не лишились чувств. Шатаясь, побрели вниз, проскользнули по улицам старого города домой и попрятались в кроватях. К счастью, нас не заподозрили. Но меня еще долго мучили по ночам кошмары о пожаре, я с криком просыпался, как-то даже пришлось вызвать ко мне надворного советника доктора Мединга, который успокоил родителей и прописал валерьянку в каплях. Переходный возраст, решил доктор.
Это было еще совсем в детстве. Случись это несколькими месяцами позже, когда настало царствование Атье Ханебута, он бы, вероятно, сделал из этой истории подвиг. Он ценил ловкость и находчивость, которые не оставляют следов, и давал нам задания именно с этой целю. Так, вскоре после нашего знакомства он узнал, что другой соседский мальчик Кламор Боддзик украл у родителей талер, который где-то спрятал, так, чтобы прошло время и о его преступлении забыли. Атье велел найти, где спрятан талер. До сих пор удивляюсь, с помощью каких изощренных комбинаций мы обнаружили тайник Боддзика, любой ясновидящий бы позавидовал. Мы разделили на квадраты всю территорию перемещения Боддзика и прочесали ее. Он спрятал монету в цветочном горшке в палисаднике родительского дома. Мы откопали талер и передали Атье. Как же мы добивались его благосклонности! С моральной точки зрения это, конечно, было хуже, чем любой болотный пожар, но мы упивались нашей находчивостью и хитростью, наблюдая, как Боддзик пытается откопать свой талер во всех цветочных горшках.
У надворного советника Мединга кучера часто менялись, больно напряженная была служба. Приходилось подолгу ждать на улице, пока врач посещал больных, и кучер то и дело прикладывался к фляге, пока хозяину это не надоедало. Тогда из господского кучера они превращались в возниц дрожек, носили лакированные цилиндры и ждали приезжающих перед вокзалом. Таким же образом старший Ханебут сменил отца Вильгельма Биндзайля. Но и Ханебут продержался не больше года, потому что надворный советник не терпел, если лошади были недостаточно ухожены. Пусть у него не самые превосходные кучера, не беда, но вот животные должны быть обихожены как надо.
Мать Ханебута, печальная женщина, служила у советника горничной. Отец почти не занимался семьей. Он либо возил врача по больным, либо пропадал в конюшне, а в остальное время проводил в пивной. Оттуда советник его и вызывал, если случалось что срочное.
Сын рос вольной птицей. Занимался понемногу то одним, то другим, разносил журналы для книготорговцев и книги для библиотек. По осени сопровождал крестьян, приходивших в город с телегой, полной торфа, или посыпал улицы песком. Юноши-гимназисты, что лезли из кожи ради своей выгоды, принадлежали к другому кругу. Но это не мешало ему их тиранить.
Мой отец радовался, когда мы дружили с Вильгельмом Биндзайлем, но это новое знакомство его не радовало. Однажды я услышал, как он в соседней комнате говорил матери:
– Этот Атье, сын нового кучера, – дурная компания, он учит мальчиков своим пролетарским манерам.
Видимо, он имел в виду сапоги-ботфорты, которые носил Атье и которые мы, стараясь во всем ему подражать, так долго клянчили у матери, что она в конце концов нам их купила. В таких сапогах не страшна была любая грязь, нипочем болото и лесные дебри, самое оно для бега по лесной пересеченной местности.
Атье научил нас этому занятию – бегу по лесной местности. Под этим он понимал, кстати, совсем не военную подготовку, но вольных лесных бегунов. Когда он узнал, что нас тянет в школу верховой езды, даже не счел нужным скрывать свое отвращение к солдатам:
– Эти должны стоять навытяжку. Лесной бегун никогда не встанет навытяжку, разве только у позорного столба.
И еще он говорил:
– Солдаты ползают на брюхе. Лесной бегун ложится на землю, только чтобы кого-нибудь подстеречь, но никогда по приказу. Лесной бегун вообще не подчиняется никаким приказам.
Так он завел нас в дикую глушь. По совпадению вскоре в местном празднике стрелков участвовали индейцы. Их представлял в большой палатке их импресарио, звал их по имени и нахваливал изо всех сил их заслуги, особенно количество снятых скальпов.
– Черный мустанг, – вещал импресарио сдавленным голосом, как будто у него в горле застрял ком, – сын вождя племени, очень славный парень, скальпировал уже семерых белых.
Воины в боевой раскраске и с украшениями из перьев не удостаивали публику даже взглядом. Атье повел нас к ним. Это было совсем не похоже на школу верховой езды и дядюшку Биндзайля, хотя индейцы тоже лихие наездники. Мы любили обсудить, как индейцы верхом воюют с белыми и мексиканцами. Мы были убеждены, что эти долгие разговоры служат одной цели – подтвердить безусловное превосходство индейцев перед всеми прочими. В результате мы полностью сменили круг чтения.
После ужина мы собирались в чулане для хранения седел и сбруи в мансарде над конюшней, располагались на сложенных седлах и попонах, и это был лагерь Атье. Там он читал нам «Сына охотника на медведей»[28], была такая книга. Пахло лошадьми, сеном и кожей, а зимой грела железная печка, дров у надворного советника было в избытке. Атье с книгой восседал перед конюшенным фонарем, мы, замирая, слушали его. Нам открывался целый новый мир. Мы торчали в жарко натопленной комнатушке, полуголые, в одних коротких штанишках и ботфортах, и Атье время от времени в целях закаливания гонял нас пару кругов по замерзшему парку.
Летом мы пропадали на болотах. Мы знали теперь здесь каждый уголок, каждую торфяную кочку, каждую ямку. Мы научились разводить костер почти без дыма. В душные дни мы отваживались ловить болотных гадюк, это было одним из источников дохода для нашего предводителя. Уленхорстский староста платил по три гроша за штуку. Атье Ханебут заодно проверял себя и нас на храбрость.
Рептилии выползали к определенному времени и лежали, вытянувшись или свернувшись, на болотных насыпях. Нужен был натренированный глаз, чтобы их разглядеть. Сначала мы их сгоняли с места, потом придавливали к земле ивовой рогаткой и убивали ударами прутьев. Следующее испытание состояло в том, чтобы поймать гадюку еще живой и ухватить позади головы, пока Атье засунет ее в мешок. Этих покупали для террариумов. Платили за них больше. Наконец, третье испытание – поймать змею за хвост и держать ее на вытянутой руке. Это было неопасно. Гадюки способны подтянуться вверх только на треть своей длины. Пока мы держали их за кончик хвоста, Атье проводил экспертизу. Если это был экземпляр для террариума, то есть отличался размерами и цветом, его клали в мешок, прочих бросали на землю и казнили. Попадались совершенно черные особи, «адские гадюки», у которых зубчатый рисунок на чешуе сливался с фоном. Такие пользовались особым спросом.
Тот, кто долго участвовал в болотных походах, кого Атье счел достойным, допускался к самому большому испытанию на мужество. Атье знал то, что знают все змееловы: если змею опустить на ладонь, она расположится на ней, как на любой другой поверхности, главное, не спугнуть. Животное не воспринимает руку как нечто враждебное.
Нужно было взять гадюку, выбранную шефом, – а он выбирал только самых крупных особей, – и правой рукой положить ее себе на левую ладонь, где змея сворачивалась кольцами. Это чудо, что никого не укусили, хотя Атье и не всякого допускал до такой проверки. Он-то знал, на что каждый из нас способен.
Что до меня, то это одно из моих самых нелюбимых воспоминаний за всю мою богатую биографию, эти болотные твари были мне отвратительны, я видел их в своих ночных кошмарах. Желание уничтожить змею во что бы то ни стало пронзало меня, как лезвие, когда холодная треугольная голова касалась моей ладони. Но я замирал, как каменный. Так велико было мое желание заслужить похвалу шефа, вырасти в его глазах, получить от него хотя бы улыбку одобрения. После этого испытания нам разрешено было называть Атье его боевым именем, которое мы поклялись хранить в тайне от непосвященных, сами приобретали боевые клички и принадлежали отныне к «Неразлучным». Атье еще мальчиком умел привязывать к себе людей.
Ханебут унаследовал от предков разногласия с казаками. И те, и другие утверждали, что испокон веку, еще несколько поколений назад, в составе разных племен заселяли берега болота. Атье стал нашим предводителем, хотя вообще-то больше подошел бы для той стороны, путаницы из сросшихся вместе домиков, садоводств, огородов, мелких хозяйств, куда нам, гимназистам, путь был заказан, иначе нас ожидала драка. Но стоило казакам появиться у нас на Вайнштрассе, мы платили тем же. Они прозвали нас снегирями из-за наших красных шапок. Никто из враждующих сторон не отваживался появиться в стане врага в одиночку. Столкновения происходили в основном зимой на катке и ранней осенью, когда мы запускали наших воздушных змеев.
Атье Ханебут, когда возглавил нашу банду, провел реформы: ввел лесную разведку и новое оружие – рогатку с резиновой тетивой. Мы стреляли охотничьей дробью, она же «дробилка». Как всегда бывает при подобных нововведениях, рогатки тут же появились и у казаков, только те стреляли простым гравием. Это привело к непрерывной перестрелке.