Ну, не будем отклоняться. Все вышеупомянутые детали и еще многие другие разрабатывал для манекенов синьор Дамико, непревзойденный ушных дел мастер. Родом из Неаполя.
Конечно, такие уши не просто так штампуются и не вырезаются прямо из цельного куска вместе с изделием, как это делают резчики по дереву, скульпторы или изготовители восковых фигур. Скорее, эти уши приращиваются к телу каким-то органическим образом, это один из секретов нового стиля изготовления манекенов.
Работать с роботами-манекенами становится еще труднее, когда над одним произведением трудится много умов и рук. Начинаются склоки, споры, ревность между творцами, которым невыносима работа в коллективе. Таким образом синьор Дамико поссорился со всеми остальными, в основном, из-за сплетен, которые и повторять-то не стоит. В общем, он не пожелал больше иметь ни с кем дела. А поскольку эти создатели не могли извлечь для себя никакой выгоды из своих созданий, он всем манекенам, над которыми трудился коллектив, острой бритвой отрезал уши. После чего он ушел, и велика опасность, что он продолжит заниматься своим искусством где-то еще. После успеха новых фильмов пытались и другие производить человекоподобных роботов-марионеток.
Что тут поделаешь? Подать на него в суд – он будет апеллировать к авторскому праву. Смешно, ей-богу. Алчную прессу до такого жирного куска сплетен допускать нельзя. А манекену такого класса прирастить отрезанное ухо чуть ли не труднее, чем пришить настоящее – живому человеку.
В этом инциденте Дзаппарони снова обнаружил свою неприятную зависимость от своих наемных гениев. Если бы синьор Дамико вернулся, хозяин бы его простил. Этот человек был незаменим, потому что не всякий способен с такой легкостью производить уши, как будто рожать детей. Скандал доказал, что надзор на производстве оставлял желать лучшего. Это и побудило Дзаппарони обратиться к Твиннингсу, а тот послал к фабриканту меня.
Впрочем, Дзаппарони действительно специально для меня велел усеять болото отрезанными ушами и наблюдать за мной. Это была идеальная проверка. И я ее не прошел, не выдержал, я не годился на предлагаемую должность, о которой мне больше ничего не было сказано. Это была должность для тех, кто никогда не теряет голову, что бы ни случилось, и не сдается до конца. То есть не складывает оружие. Я должен был сразу понять, что уши – это игрушка, их красный оттенок выдавал их искусственность. Каретти тоже не годился и очутился в Швеции в сумасшедшем доме. И ему оттуда не выйти. Врачи принимают его слова за бред сумасшедшего, за фантазии смертельно напуганного человека, ну и пусть принимают.
Я мог идти домой. И подумать. У меня камень упал с души, хотя Тереза, конечно, расстроится.
Однако мне пришлось еще раз сесть. Дзаппарони приготовил для меня еще один сюрприз. Кажется, мнение, которое он составил обо мне в библиотеке, было все же достаточно благоприятно, пусть даже я не вполне соответствовал его требованиям. Он решил, что я честный малый, умею держать равновесие, разбираюсь, из каких частей состоит целое, и, вероятно, у меня в гороскопе, кроме Сириуса, еще присутствует созвездие Весов. Еще он знал, что за годы работы в танковой инспекции у меня появилось чутье на изобретения, хотя меня там и внесли в черный список.
На его-то заводах что ни день, то новое изобретение, выпуск улучшенных и упрощенных моделей. Рабочие, конечно, народ сложный, жалобщики, склочники, скандалисты, но они у этого неаполитанца все сплошь гении, и с их слабостями приходится мириться, оборотная сторона медали. Могу себе представить, что при таком двояком раскладе не было недостатка ни в новых проектах, ни в скандалах и спорах, как это водится среди создателей. Каждый считает свое изобретение самым лучшим, а себя – самым талантливым. Но в суд-то не подашь. Нужен свой арбитр, мировой судья. Нужен человек, чтобы разбирался в технике и умел убеждать, а это редкость. Он может быть даже несколько старомоден в своем мировоззрении.
– Ротмистр Рихард, вы принимаете мое предложение? Хорошо, тогда вы приняты. Полагаю, аванс вас не обидит.
Таким образом, Твиннигсу достались его комиссионные, по крайней мере, от Дзаппарони, а старого товарища он облагодетельствовал, получается, задаром.
24
Я мог бы на этом завершить мою историю, как роман, чей сюжет пробился к счастливому концу.
Но здесь действуют другие принципы. Сегодня выживает тот, кто больше не верит ни в какой счастливый конец, кто сознательно от него отказывается. Не бывает целого счастливого века, но бывает счастливый миг, мгновение счастья и свободы. Даже Лоренц, когда висел в пустоте, одно мгновение был совершенно свободен. И мог изменить мир. Говорят, когда вот так падаешь, вся жизнь проносится разом перед глазами. Это одна из тайн времени. Мгновение сопрягается с вечностью.
Может быть, я сразу же возьмусь описывать, что представляла собой эта должность арбитра и с чем мне довелось столкнуться во владениях Дзаппарони. В этот раз я ведь не заходил дальше сада. Зажжется ли теперь моя счастливая звезда, погаснет ли – пусть гадает тот, кто не верит в силу судьбы. Мы не способны выбиться из-под ее власти, мы заключены в ее глубины. Поэтому и не меняемся. Мы, конечно, блуждаем, но блуждаем в своих границах, внутри очерченного круга.
У Дзаппарони не будет недостатка в сюрпризах, это было ясно. Загадочный он был человек, мастер менять маски, вышедший из первобытного леса. Когда он приблизился ко мне в саду, меня охватило даже почтение к нему, как будто перед ним шли его ликторы. Он не оставлял следов. Я ощутил, на какую глубину он уходил своими основами. Сегодня над всеми властвуют деньги. А для него это просто игра. Он покорил детей. Они видят его во сне. За фейерверком пропаганды, за похвалами проплаченных авторов стоит что-то другое. Он велик даже как шарлатан. Всем известны такие уроженцы южных стран, что появились на свет под счастливой звездой. Зачастую они меняют мир.
Не важно, какую цену заплатил я ему за мое образование. Пока он меня проверял и вразумлял, я его почти полюбил. Это здорово, когда кто-нибудь приходит к нам и говорит:
– Сыграем партию. Я все устрою.
И мы ему доверяем. Это решает множество наших проблем. Прекрасно, если некто, пусть даже недобрый, выступает в роли отца.
Там были покои, в которые я никогда еще не заглядывал, и великие искушения ожидают меня, пока наконец не взойдет и моя счастливая звезда. Пришло ли ее время? Это выяснится только в самом конце.
Но в тот вечер, когда я возвращался к проходной по подземной железной дороге, я твердо верил, что несчастливая звезда погасла. Один из автомобилей, которыми я восхищался накануне, отвез меня в город. Еще были открыты некоторые магазины, и я купил себе новый костюм. А Терезе – красивое новое летнее платье в красную полоску, напоминавшее то, в котором я увидел ее в первый раз. Подошло идеально, как на нее пошито. Я же знаю точно ее размеры. Она столько со мной пережила, мы столько вместе вынесли.
Мы пошли ужинать. Такие дни никогда не забываются. Вскоре все, что я увидел в саду у Дзаппарони, стало размываться. Техника во многом иллюзорна. Но я верно храню в памяти слова, что сказала мне Тереза, я сохранил ее улыбку. Эта улыбка сильнее любых автоматов, она самая настоящая.
Эпилог
Исторический семинар относился к одному из подразделов репетиторских курсов. Участники семинара заседали в покинутом монастыре, что тянулся вдоль реки и состоял из построек различного стиля. Общий распад уже несколько стер эту эклектику. Годы, словно гости, проходили по его ковру и понемногу стирали рисунок.
Явка и доклады были обязательны. Трижды в неделю в заседаниях участвовал и я. Начинали обычно вечером и засиживались за полночь. До сих пор иногда мне снится, как я плутаю и мечусь по этому запутанному жутковатому зданию, в потемках разбираю на дверях таблички с темами заседаний. Почерк едва читается, особенно в тот час, когда по коридорам уже шныряют летучие мыши. Я, бывало, ошибался дверью и попадал не в ту секцию.
На историческом семинаре тоже не было порядка. Декан, ректор курса, директор академии, которым и сказать-то было нечего, – все требовали к себе почтения, заявляли доклад на несколько тем, доклады их растягивались до бесконечности и заставляли аудиторию помирать со скуки. Подумать только, сколько вот таких вот сущностей кормятся подобным образом.
Однажды, в результате очередного цейтнота, я угодил на череду докладов таких мастеров. В последних лучах света я с трудом разобрал надпись:
Биографический отдел
Проблемы автоматизированного мира
Курс 12-й
Ротмистр Рихард:
Переход к совершенству
когда вверху, на часовой башне, пробило восемь вечера.
Коридоры и галереи отозвались ударами гонга. Смешно, ей-богу, до чего пристально среди всего этого упадка и запустения следят за временем и соблюдают пунктуальность. В последнюю минуту я шмыгнул в аудиторию и отметился как присутствующий. Теперь волей-неволей мне предстояло прозаседать здесь четыре-пять часов.
Вы, вероятно, полагаете, что биографический отдел был менее скучен, нежели прочие. Конечно, это же автобиографическая подача материала, доклад очевидца, участника, кому повезло либо оказаться в центре событий, либо сформулировать по этому поводу свои особенные соображения. Другими словами, можно было бы ожидать изложения фрагмента всеобщей истории через призму индивидуального темперамента.
Но никакого особенного оживления не ощущалось, напротив. Сама по себе история, череда событий, голый опыт не многому научат, если не подвергаются рассмотрению высшего качества. Вероятно, это мероприятие исподволь и должно было донести до слушателей именно такую точку зрения. Аудиторию мучили тягостными повторениями одного и того же, как будто призраки собрались на конференцию по поводу своей земной жизни на свалке истории.
Автобиографические доклады делали либо те, кто, так сказать, творил историю, либо те, по кому она проехалась своим колесом. Первые разрушали иллюзии, вместе с великими из рода Оксеншерна