– С кем?
– Вот тут начинается самое интересное. Эссенциалисты – это что-то вроде секты. В девяностые всяких сектантов было как тараканов, но эти особенные. У них упор не на всякие высшие силы, а на науку. Сами себя они называют как-то вроде «люди разума». Они считают, что у человека есть некая эссенция, сущность – что-то вроде души, только по-научному. И если ты врешь или обижаешь кого-то и так далее – ты пачкаешь эссенцию. И наоборот, если никому не делаешь зла – ты ее очищаешь. А если у тебя идеально чистая эссенция, то ты можешь после смерти возродиться: когда ты умираешь, из тебя в специальной лаборатории извлекают эссенцию и потом воссоздают тебя заново, вроде как клонируют. И так до бесконечности. В общем, та же самая религия, только для материалистов, кто не верит в загробную жизнь, и все такое. На практике – обычная тоталитарная секта: они вербуют сторонников, заставляют их сначала расстаться с имуществом, а потом – работать за еду. Ближе к 2000-м за них серьезно взялись: накрыли несколько подпольных фабрик, кого-то посадили, и уже лет пятнадцать как про этих эссенциалистов ни слуху ни духу. Кто-то про них еще помнит: мол, ну да, были какие-то, да сплыли…
– А они не сплыли?
– Да вот и неизвестно. Кажется, просто перестали «светиться». По улицам с брошюрками не бегают, публичных мероприятий для всех желающих не проводят.
– Но им же надо как-то пополнять ряды!
– Они еще в девяностые забирали совсем маленьких детей из детдомов. Наверное, и сейчас этим занимаются…
– Смысл? У них же ни квартир, ни доходов…
– Зато можно воспитать из них покорных рабов, прямо с нуля.
– Короче! – воскликнул Рустам. – Ты хочешь сказать, что Изольда сбежала из такой секты?
– Ага. Помнишь про серый комбинезон? Это их униформа. А лысые дядьки в черных кожаных куртках – это искатели, которые ловят сбежавших сектантов. Это у них маскировка такая, под бандитов, в девяностые годы так каждый второй выглядел. Да и сейчас таких полно, особенно в провинции. Когда видишь – понимаешь, что с таким лучше не связываться…
– Короче!
– Короче, что скажешь?
– Секты – это серьезно. С ними лучше не связываться. С ними, если что, договариваться бесполезно. Они же того. – Рустам поднес руку к виску и сделал характерный жест. – Отморозки.
– Вот именно. Делать-то что будем?
– Если мы до сих пор живы и Изольда жива, значит, не все так плохо. Но надо уезжать, чем скорее, тем лучше. Изольду можно с собой забрать.
– Ага, я уже изо всех сил думаю, куда ее дальше девать.
– Только пусть она сначала всем все расскажет.
Славка и Изольда, как обычно, приготовили завтрак. Кажется, ночью они не скучали.
Данил и Мила появились вдвоем. Данил был очень услужлив: отодвигал для девушки стул, накладывал ей кашу. Мила позволяла за собой ухаживать, на Данила не смотрела. Вид у нее был отрешенный.
Последними в кухню вошли Света и Рустам.
– Так, Изя, карты на стол, – заявила Света вместо приветствия.
Изольда, которая уже поднесла ложку ко рту, закрыла рот, а ложку воткнула обратно в кашу. Приподняла брови: продолжай, мол.
– Расскажи нам про эссенцию! – потребовала Света.
Изольда молчала.
– Я знаю, откуда ты! – Света решила выложить все козыри сразу. – Я видела твой комбинезон! Еще я видела Беню и еще одного… короче, искателей, они тебя ищут. Прости за тавтологию… – Она усмехнулась.
– Эссенция? Я слышал от тебя это слово! – Славка смотрел то на Изольду, то на Свету. – Вы что-то знаете?..
– Мы все знаем! – торжествующе вскричала Света. – Ну что молчишь, что молчишь?
– Думаю, с чего начать, – спокойно ответила Изольда. – И стоит ли вообще, раз вы все знаете.
– Я вот ничего не знаю! – воскликнул Славка. – Расскажи все с самого начала! По-моему, уже пора!
– С самого начала – это долго. Но мы, с другой стороны, никуда не торопимся, правильно?.. – Изольда задумчиво пошлепала себя пальцем по губам. – Да, наверное, надо с самого начала.
Ян
Викусик сидит на полу в коридоре, обхватив ноги руками, уткнувшись подбородком в колени.
Все проходят мимо. Я сажусь рядом с ней.
Она не замечает моего присутствия.
Что с ней случилось – не знаю. Наверное, лучше мне и не знать.
Дима стоит рядом и растерянно смотрит на нас. Я одними глазами приказываю ему идти дальше. Он подчиняется.
– Вика… – Я трогаю ее за плечо. Реакции ноль.
– Наставник, очнитесь! – строго говорю я.
Она вздрагивает и впервые обращает на меня внимание.
На меня смотрят ее пустые глаза – точнее сказать, опустошенные. Викусик более всего похожа на человеческую оболочку, из которой вынули самого человека, но она почему-то все еще двигается и говорит.
– А, это ты… – произносит она. – Ян, я хочу уйти отсюда.
– Мы не уйдем отсюда, пока не уничтожим это место.
– Как? – спрашивает она.
– Я видел эту девушку, с которой ты познакомилась в карцере. Она знает как. И мы это сделаем. Обещаю. И тебя больше никто не обидит.
– Ян, ты хороший… – произносит Викусик. В ее взгляде вновь проблескивает жизнь.
– Завтра надо будет отыскать ее на утреннем Резонансе. А потом начнем действовать. И победим. Потому что мы с тобой очень сильные.
Будто кто-то мне подсказывает, какие слова хочет услышать Викусик. И вот она слышит их и приходит в себя.
– Да, – четким злым голосом отвечает Викусик. – Мы сильные. Мы победим.
Она дотрагивается до моего запястья. Пальцы ледяные. Точь-в-точь покойница.
Начинаю растирать кисть ее руки, сильно, но мягко.
Она аккуратно высвобождается.
– Не нравится?
– Нравится. Просто не надо. Не сейчас. Мне на сегодня хватит чужих рук…
– Это что еще за сюси-пуси? – раздается над ухом.
Перед нами стоит лысый наставник.
– Пачкун! Чего расселся! Не можешь до завтра подождать! Отбой через пять минут! А вы, наставник, какой пример подаете другим!
Мне, как никогда, хочется переломать ему руки и ноги. Спокойно, Яник. Как раз сейчас лучше быть послушным, чтобы завтра уже все получилось.
– До завтра, – шепчу я на ухо Викусику и ухожу спать.
Рассказ Изольды
Сразу скажу, чтоб вы поняли: все началось с геометрии. Нет, я всегда была немножко не такой, как остальные. Я поняла это очень рано. Очень стыдилась этого. Научилась скрывать. Но так было до тех пор, пока мы не начали проходить неэвклидову геометрию.
Так понимаю, в геометрии вы не сильны. Гуманитарии несчастные! Объясню, как смогу. У Эвклида как: есть прямая и есть точка. Через эту точку можно провести только одну прямую, которая будет параллельна первой прямой. У Лобачевского таких прямых через эту точку можно провести сколько угодно. Потому что Эвклид мыслил в двух измерениях, а Лобачевский – в трех. Просто разные системы координат. То, что правильно для одной системы, – неправильно для другой, только и всего.
До этого я почти не сомневалась, что все, чему меня учат, – правильно, это я такая неправильная, что не могу все это принять. И вдруг я осознала простую вещь: я нахожусь не в своей системе координат. Как только найду свою – все встанет на свои места.
Хотя как найти свою, если живешь в аквариуме.
Я выросла за стеклянными стенами. Где и когда родилась – не знаю. Мне никто этого не сказал, а спрашивать было запрещено. Все, что я помню, – общие комнаты с десятью кроватями, воспитательницу и большие окна. За окнами – двор для прогулок, спортивные снаряды, площадка для вечернего Резонанса. И стеклянные стены.
За стеной – деревья и трава. Иногда можно было увидеть какое-нибудь животное. Чаще всего белку. Выйти наружу было нельзя. Нам объясняли, что внешний мир – это грязь. Но никогда не запрещали на него смотреть. Чтобы знать, что такое грязь, нужно ее видеть. Нам почти ничего не запрещали. А что запрещать? Мы все жили по одному режиму, который невозможно было нарушить. Единственное, за что наказывали, – смех. Смеяться было нельзя. Смех портит эссенцию. Что такое эссенция и почему ее нельзя пачкать – нам, конечно, объясняли каждый день по многу раз. Фантазировать еще было нельзя, а особенно рассказывать вслух всякие небылицы. Воспитательница говорила: «Нонсенс» – и наказывала. Могла оставить без обеда или без еды на весь день: лучший способ быстро почистить эссенцию от незначительной пачкоты – голодание. А кушать хотелось всем.
Мы много учились. Сколько себя помню – большую часть дня мы либо сидели за партами, либо делали упражнения. Игрушки у нас были, но, конечно, только развивающие.
Однажды я спросила на занятии, почему нужно сохранять эссенцию в чистоте.
– Чтобы жить вечно, – ответила воспитательница.
– А если я не хочу жить вечно?
– Ты еще мала и не знаешь цену жизни. Когда узнаешь, тогда и поймешь.
Это не было ответом на мой вопрос. А я привыкла получать на каждый вопрос прямой ответ. Нас тогда уже научили, что увиливать от прямого ответа – значит пачкать эссенцию.
Поэтому я повторила вопрос:
– А если я все-таки не хочу жить вечно? Я могу пачкать эссенцию?
– Те, которые живут там, – воспитательница показала пальцем в сторону окна – точнее, стены за окном, – так и делают. Делают, что хотят, пачкают эссенцию и не думают о будущем.
– Я могу делать так же?
– Нет, – строго сказала воспитательница.
– Почему? Если я не хочу жить вечно?!
Меня оставили без еды на весь день. Ответа я так и не получила. Другие девочки еще долго смотрели на меня с испугом и не хотели со мной общаться.
Их, кстати, тоже иногда наказывали, но за другое. Две девочки однажды подрались из-за того, что одна лазила к другой в ящик. Сильнее наказали не ту, которая лазила, а другую, за то, что она кричала: «Она лазила в мой ящик!» Ничего своего у нас не было. Раз в неделю нам было положено меняться кроватями и ящиками. В тот раз воспитательница велела поменяться досрочно.
Когда я достигла семилетнего возраста… тут надо уточнить кое-что. Я знаю, что у вас день рождения – праздник. А у нас день рождения не сопровождается никакими ритуалами. Лишь когда мы достигаем определенного возраста – проходим процедуру переоформления. Нас фотографируют, обновляют нашу базу данных, проводят подробный медицинский осмотр. Так вот, когда я достигла семилетнего возраста, меня переоформили и с группой таких же семилеток на большом белом автобусе перевезли в другое место.