Айман не очень хорошо знала Хольгера. Была лишь пара коротких встреч несколько лет назад. Но она сомневалась, что Ингмар действительно нравился Хольгеру.
Говорят лишь уста, но не сердце.
– Он не умел продавать себя. – Хольгер всем телом тяжело откинулся на спинку стула, и Айман заметила, что от ножки стула отвалился большой кусок ржавчины. Хольгер портит вещи каким-то хитрым, почти загадочным способом, подумала она. Как будто материальный мир считает его слова лживыми и идет трещинами от этого. Айман заметила, что больше не слушает Хольгера. Просто смотрит в темноту, слушает, как где-то в тумане мычат коровы.
Эдит, сидевшая поодаль на ржавом садовом стульчике, поставила бокал с вином и зажгла сигариллу, от которой запахло кофе со сливками.
– Как, по-вашему, Йенс и Исаак подходят друг другу?
Противоположности часто сходятся, подумала Айман, но она не очень поняла вопрос.
– В каком смысле подходят?
Со стороны Хольгера послышался вздох, а Эдит с загадочной улыбкой наклонилась к Айман и продолжила:
– Исаак – мифоман, и одна из его самых больших выдумок – что он гомосексуалист. Он почти верит в это, но, насколько я знаю, у него никогда не было сексуальных связей с мужчинами, а уж с Йенсом Хуртигом и подавно.
Айман заерзала. Ей стало неудобно. Она даже не думала о таких вещах.
– Исаак молод и наивен, он пока не знает точно, кто он. Хочет походить на своих кумиров. Ларс Лерин, Фрэнсис Бэкон, Саломе, Яспер Джонс, Кеннет Энджер и Энди Уорхол. Все образцы Исаака – геи либо были геями, хотя Уорхол скорее асексуал.
Век живи – век учись, подумала Айман; Эдит с довольным видом смотрела на нее.
На террасу вышел Пол в компании Йенса и Исаака.
– Вот это живописно. – Он показал на бокал вина и поцеловал Эдит в щеку, после чего сел.
– Куда собралась Ванья? – спросила Айман. – Она как будто немного подавлена.
– К какому-то приятелю в Энгельхольм.
Пол поискал сигареты в нагрудном кармане.
– Ее довела до депрессии музыка, которую она слушает, – сказал он, доставая пачку. – Ей такое явно не на пользу.
Сливочный дым от сигариллы Эдит смешался с дымом ментоловой сигареты Пола, и Айман подумала, что так пахнет и в их квартире.
Она подумала о кассетах и бросила взгляд на Хуртига, который прислонился к дверному косяку, скрестив руки на груди. Может, он сейчас думает о том же, о чем и она? Хуртиг встретил ее взгляд, но быстро отвернулся, проведя рукой по щетине.
Пол откупорил бутылку, поставил ее на стол и посмотрел на Айман.
– Такую же музыку вы разрешаете подросткам сочинять в «Лилии». Ванья на днях дала мне послушать одну запись, которую сделали они с Марией.
– Ванья творческий человек, – заметила Айман. – Она музыкальна, у нее талант писать. Я считаю, что музыка позволяет ей канализировать негативные чувства. Что-то вроде противостояния темноте.
Пол покачал головой.
– Не хочу быть снобом, но звучит как любительская психология. Разве музыка пошла на пользу Марии? Канализировала эти самые негативные чувства или просто разбавила их? – Он пожал плечами.
– Ингу любил «Битлз» – и прострелил себе голову, – сказал Хольгер. – Запретим «Битлз»?
Айман снова посмотрела на Хуртига – тот стоял, задумавшись.
Обстановка становилась то напряженной, то веселой, и у Айман появилось чувство, что под гладкой поверхностью скрывается нечто шероховатое. Сидящие здесь люди знали друг друга много лет – и все равно между ними оставались какие-то тайны.
А сама она делит тайну с этим полицейским, хотя они едва знакомы. Только Йенсу Хуртигу известно о ее беременности.
Она доверила своего ребенка ему – и никому другому.
Они говорили дальше – о чем угодно, только не о человеке, ради скорби по которому собрались. Кроме Хольгера, упомянувшего о музыкальных вкусах Ингу, никто не сказал ничего об умершем друге. Выпили еще одну бутылку вина, после чего Пол предложил переместиться в гостиничный бар.
Все согласились. Эдит и Пол, прихватив бокалы, исчезли в номере Хольгера и закрыли за собой дверь.
Айман наблюдала за ними в окно; то, что она видела, походило на молчаливую ссору.
ИвоПатологоанатомическое отделение
Увидев расплавившиеся остатки плеера рядом с серым мешком, в котором лежал труп, Иво Андрич понял: в мешке – очередной мертвый подросток.
Кассетный плеер по большей части обуглился, и восстановить запись было невозможно. Но это и не понадобится. Иво знал, что полицейские обнаружили бы на кассете. Во всяком случае – приблизительно.
«Epidemija[9]», – подумал он; ему стало грустно. Все это напоминало заразную болезнь. Причина эпидемии оставалась загадкой, и решения ее до сих пор не нашли.
Утверждать, что избалованные юнцы, у которых слишком много свободного времени, просто раздувают проблемы из пустяков, – значит отрицать феномен, думал Иво, пусть даже сам он продолжал считать самоубийство одной из оборотных сторон благополучия. Когда человек изо всех сил бьется, чтобы свести концы с концами, и все часы бодрствования посвящает тому, чтобы заработать себе на еду, у него просто нет сил на то, чтобы лишить себя жизни.
Наверное, я старый уставший циник, подумал Иво.
Семнадцатилетний Давид Литманен купил колбасу и бутылку газировки на автозаправочной станции возле Исландсторгет. Спокойно поел, а потом подошел к бензоколонке, облил себя бензином и поджег. Продавец не успел среагировать. И, если бы юный Литманен не отбежал в сторону от колонок с бензином, эта история могла бы иметь куда более серьезные последствия.
Свидетели видели, как пылающий человек-факел бежит по Блакебергсвэген.
ХуртигПолуостров Бьере
Хуртиг и Айман вышли на террасу перед баром гостиницы, чтобы глотнуть свежего воздуха.
– Как вам работается в «Лилии»? – спросил Хуртиг. – Нет ощущения бессилия?
Он вспомнил, какая темнота накрыла его душу вчера вечером в той пещере. Капитуляция перед жизнью, перед всем, что прекрасно.
– Бессилие ощущаешь почти всегда, – ответила Айман. – И если хочешь помочь, то, мне кажется, необходимо самому знать, что такое «мне плохо».
– А у вас есть такой опыт? – Хуртиг подумал, не слишком ли личный вопрос он задал.
Айман кивнула.
– До встречи с Исааком в Берлине я была готова рассыпаться на куски.
– Значит, Исаак помог вам обрести почву под ногами?
– Можно и так сказать, – уклончиво ответила Айман, и Хуртиг понял, что она не хочет говорить об этом.
Когда они вошли в бар, оживленная беседа была в разгаре.
– Все помечено штрихкодами, – говорил Исаак, указывая на пачку сигарет в руке Эдит. – Это метка дьявола. Два длинных штриха слева, два таких же – посредине и справа. Это означает «шесть-шесть-шесть», и это ритм всех штрихкодов, проверь какой угодно…
Эдит перевернула пачку, и Хуртиг заглянул ей через плечо. Точно. Три раза по два длинных штриха.
– Метка дьявола – это капитализм.
– Ты богат, как тролль, – сказала Эдит. – Ты капиталист, хотя на твоих картинах и нет штрихкода. И с каких это пор ты начал ссылаться на Библию, чтобы обосновывать свои теории? Ты что, стал религиозным?
– Исаак не религиозен, как бы он ни хотел казаться таким, – заметил Хуртиг. – Возможно, гей и марксист, во всяком случае – в теории, а капиталистом человек становится, как только у него заводится больше денег, чем ему нужно. Но – религиозность? Нет, вряд ли. Это просто украшение на его имидже.
Исаак рассмеялся и зааплодировал.
Пол и Хольгер сидели в креслах, на столе между ними стояла наполовину опустевшая бутылка виски. Хуртиг заметил, что Пол начинает пьянеть. Движения стали резкими, на лбу выступил пот. Эдит недовольно поглядывала на него.
Хуртигу понадобилось в туалет; он извинился и вышел в холл.
Возвращаясь, он заметил черную записную книжку на полочке над раковиной.
Он понимал, что содержание книжки личное, но любопытство победило, и он раскрыл книжку на первой попавшейся странице.
АС, я пишу и подчеркиваю буквы.
АС: инициалы Aiman Chernikova.
AC: Ctrl + A – «выделить все», а потом Ctrl+C – «копировать».
Если бы писать было так же просто. Скопировать свою жизнь, вставить в компьютерный документ. Отредактировать свое существование, чтобы стало интересно.
AC: Электрический ток, который меняет направление.
Как вся моя жизнь. Казахстан, Иран, Белоруссия, Швеция и теперь вот – Германия.
AC: Сокращенное Anno Christi, Лето Господне, то есть – нулевой год.
AC – подходящие инициалы для того, кому ноль лет.
Anti Christ.
Ощущая себя перебежчиком, он закрыл книжку и вернулся к остальным.
– Чье это? – спросил он, притворяясь, что не знает.
– Мое, – удивленно сказала Айман. – Где вы ее нашли?
Она встала, подошла к Хуртигу, и он отдал ей книжку.
– Она пишет мемуары, – вставил Исаак. – Или это будет роман? Сколько таких книжек ты уже исписала?
– Шестьдесят пять, – ответила Айман, засовывая книжку в сумочку.
Эдит подошла к музыкальному автомату, стоявшему в углу, и, когда Пол поднялся с кресла, из динамиков полилась «Sweet Child O’ Mine» Guns’N’Roses.
Пол прибавил громкости и постоял, опершись на стол, прежде чем подойти к Хуртигу.
– Мне надо поговорить с тобой. О твоей работе. – Он что-то забормотал, и Хуртиг налил себе еще вина, чтобы достичь такого же градуса опьянения. Так обычно бывало легче вести беседу.
Краем глаза он увидел, как Эдит приглашает Исаака на танец.
– Тут сорока на хвосте принесла, что ты расследуешь волну самоубийств среди молодежи, – продолжал Пол. – А я собираюсь писать репортаж об этом, и мне нужны детали. У меня есть доступ к «помойке», и, как я понял, эти ребята в момент самоубийства слушали какую-то музыку. Так?