– И этот чёрт даже сказал об абонентском ящике. О своем собственном абонентском ящике.
Хуртиг подумал, как могли бы развиваться события, если бы он тогда задержал Эйстейна за хранение наркотиков и доставил его в полицейское управление. Может быть, тогда Симон остался бы жив, а может, остался бы жив и отставной майор Юнг из Энгельхольма.
Олунд снова запустил запись. Симон открывает ящик; увидев, что он пуст, поворачивается к Эйстейну и что-то говорит. Они как будто спорят и покидают помещение, жестикулируя.
Следующие эпизоды ничем не отличались от предыдущих. Симон или Эйстейн появлялись, иногда вместе, открывали ящик. Находили его пустым либо вынимали несколько писем или бандероль.
Предпоследняя запись, однако, оказалась совсем другой и к тому же самой интересной.
Она была вчерашней, и значит, сделана меньше двадцати четырех часов назад. Камера зафиксировала одетого в костюм мужчину, который держал перед собой газету так, что его лицо осталось скрытым. Однако не было никаких сомнений: отпирал он тот же самый ящик. Мужчина достал конверт и быстро покинул помещение. Его визит от начала до конца занял меньше пятнадцати секунд.
– Это что за хрен? – спросил Хуртиг и попросил прокрутить запись еще раз.
– Кто-то, кто знает, что зал под наблюдением.
– Можешь затребовать записи с ближайших камер? В смысле – с банкомата, из метро и так далее?
– Конечно. Сейчас же и сделаю. – И Олунд запустил последнюю запись.
Она тоже оказалась датирована вчерашним днем. Эйстейн открыл дверь, вошел, отпер ящик. Вынул письма, сунул их в карман, после чего обернулся и посмотрел прямо в камеру.
Хуртиг дернулся, словно его заметили.
Тридцать долгих секунд Эйстейн с ненавистью смотрел в камеру, после чего продемонстрировал средний палец и, не торопясь, вышел.
– Он знает, что мы видим его, – констатировал Хуртиг. – Скверно.
Олунд разлогинился; прежде чем уйти, он обещал вернуться, как только добудет остальные записи.
Снова зажужжал мобильный телефон. Сообщение от Исаака. «Поужинаем сегодня в «Рокси»?»
Хуртиг написал, что не успеет, но с удовольствием выпьет пива в «Мовице» чуть позже.
Тут же пришел ответ: «Ок».
Снова оставшись один, Хуртиг взял диск, записанный Эмилией Свенссон, сунул его в компьютер и нажал «play».
Он хотел понять философию Симона и Эйстейна и, слушая грохот Голода, читал из тетради с текстами. Дорожка называлась «Азбука для обвиняемых».
Запись была сделана для девочки, которая утопилась в наполненном водой сухом доке в гавани Треллеборга. Девочку звали Аманда.
Голод шептал едва слышно, и проще было следовать за ним по тексту из тетради:
«Аманда.
Буссе.
Ванья.
Виллиам.
Горан.
Давид.
Ингрид.
Йенс.
Карита.
Кристоффер.
Куин.
Лайла.
Мария.
Нинни.
Оке.
Пернилла.
Ракель.
Симон.
Сусанне.
Ториль.
Улинда.
Унни.
Фредрик.
Хавьер.
Эйстейн.
Эльва.
Эстелле.
Юсефф.
Яльмар».
Хуртиг узнал некоторые имена в тетради – Ванья, Симон и Эйстейн, и имена самоубийц – Карита, Давид и Мария.
При имени Ваньи ему стало плохо.
Он понимал, что убийца выбирает жертв не по алфавиту и что запись – просто игра, но он задумался: почему Симон или Эйстейн сделали такую запись именно для этой девочки?
Звуки стихли, и Голод рассмеялся сердечным, невиннейшим смехом. Словно только что отмочил шутку.
Пискнул телефон внутренней связи, и телефонистка доложила, что Хуртига спрашивают два человека.
– Тут внизу стоят Эдит и Пол Юрт, хотят встретиться с тобой. Попросить их записаться и прийти в назначенное время?
– Нет, пропусти их.
В ожидании нежданных посетителей Хуртиг сходил на кухню за большой чашкой кофе. Он подозревал, что дело касается Ваньи, и, вернувшись в кабинет, спрятал тетрадь с текстами Голода в ящик стола – ему не хотелось, чтобы она попалась на глаза Эдит и Полу.
Отпивая кофе, он услышал, как открылись двери лифта, потом раздались шаги в коридоре, и вот красное, заплаканное лицо Эдит появилось в дверях.
Хуртиг отставил чашку, поднялся и пошел навстречу Эдит.
Если лицо Эдит Юрт было красным от слез, то лицо Пола – опухшим от спиртного. Пока они рассказывали, что Ванья пропала, по кабинету распространялся запах перегара. Родители не видели девочку с вечера субботы и очень беспокоились за нее.
Хуртиг сказал, что Ванья звонила ему, когда направлялась домой к Симону Карлгрену.
– Кто это? Не знаю такого. – Пол говорил почти агрессивно.
– Мы считаем, что Симон и его товарищ играют центральную роль в распространении волны самоубийств, а Ванья говорила, что ждала кассеты, но теперь пошла на попятную. Полагаю, вам известно, что это значит?
– Что она не хочет покончить с собой? – Эдит как будто полегчало.
– Именно. Что, безусловно, хорошая новость.
Потом Хуртиг рассказал о вечере субботы, о смерти Симона и о том, что Ванья так и не объявилась.
– Конечно, мы сейчас же объявим Ванью в розыск. Но сначала я хочу задать несколько вопросов, и очень важно, чтобы вы ничего от меня не утаивали.
Пол и Эдит переглянулись и кивнули в ответ.
– На вечеринке, которая была после похорон, – начал Хуртиг, обращаясь к Полу, – вы сказали мне, что Хольгер – биологический отец Ваньи.
Пол непонимающе посмотрел на него; Эдит угрюмо взглянула на мужа.
– Разве? – Пол облизал губы.
– Так это правда или нет?
Они кивнули, и Хуртиг продолжил, обращаясь к Эдит.
– Являетесь ли вы биологической матерью Ваньи?
– Нет, – устало сказала она. – Я не могу иметь детей.
– Вам известно, почему Хольгер и его жена отказались от девочки?
– У матери Ваньи были проблемы с психикой, – сказала Эдит. – Но еще хуже то, что у Ваньи был старший брат, который едва не убил ее в младенчестве.
– Что стало с ее братом? – В животе неприятно засосало.
– Этого мы не знаем… – Эдит посмотрела на Пола, который подтвердил ее слова.
– Тогда я могу сказать, что его зовут Эйстейн, – объявил Хуртиг, – и он – приятель Симона. Вдобавок он тоже исчез. Добавлю – утром его объявили в розыск.
В ответ воцарилось молчание. Хуртиг увидел, как Пол сжимает кулаки, как меняется его взгляд. Хуртиг быстро понял: то, что он видит, – это отчаяние.
Ненависть и отчаяние.
– Степень приоритетности? – спросил Пол, и у Хуртига возникло ощущение, что эта ненависть направлена на него лично.
– Высшая.
– Тогда что вы здесь делаете? Разве вы не должны заниматься поиском?
– У нас есть сотрудники, которые справляются с такими вещами лучше, чем я. К тому же у меня на руках расследование убийства. Трех убийств, скорее всего.
В которых может быть замешан Эйстейн, подумал он, но не стал говорить этого. Зато пообещал бросить все силы на поиски Ваньи.
Они проговорили еще полчаса. Хуртиг задавал неоходимые вопросы, следуя пунктам стандартного формуляра о пропавших без вести; когда они прощались, Пол выглядел спокойнее, однако Хуртигу трудно было забыть тот полный ненависти взгляд, которым Пол одарил его.
Хуртиг подготовил все для объявления Ваньи в розыск и пошел к Олунду узнать, как обстоят дела с записями с камер наблюдения, расположенных рядом с почтовым отделением.
– Я закончил, – отрапортовал Олунд, – но увидел, что у тебя посетители, и не хотел мешать.
– Это родители Ваньи Юрт. Ее не видели с вечера субботы. Нашел что-нибудь на записях?
Олунд посмотрел на него, покачал головой.
– Боюсь, ты будешь разочарован. Человек, закрывавший лицо, к сожалению, не попал в объектив ни одной другой камеры.
Олунд запустил одну из записей.
– Это же не Лондон, – сказал он. – Есть лазейки, и этому человеку, может быть, повезло, или он знает, где расположены камеры.
На экране были совершенно пустая улица, несколько дверей возле почтового отделения.
Припаркованная машина. Серебристый «БМВ».
– Вот ведь черт, – выговорил Хуртиг. – Это же машина Хольгера Сандстрёма.
ИсаакПромышленный район Вестерберга
В смысле творчества это был, с какой стороны ни глянь, хороший день, и начался он с того, что Исаак предпринял прогулку в промышленный район. Когда он вышел, светило солнце, стояла ясная погода. Холодный воздух, предчувствие скорой зимы.
Побродив с час среди безлюдных фабричных строений, Исаак почувствовал себя заново рожденным; достав фотоаппарат, он просмотрел сделанные снимки. Сначала – расчерченное трещинами окно, потом развалившаяся печная труба и несколько кадров, запечатлевших, как природа возвращается в места, откуда человек попытался ее изгнать. Высокая трава под окном конторы, растения, взломавшие асфальт, побеги деревьев, выросшие на крыше.
Все – освещенное неярким ноябрьским солнцем, которое сделало этот распад бесконечно прекрасным.
У всякой материи есть внутренняя жизнь. Когда материя предоставлена самой себе, возникает новая, девственная красота. Исаак подумал, что поврежденный глаз делает Айман еще прекраснее.
Исаак убрал фотоаппарат и достал блокнот для набросков.
Его вдохновляла философия группы японских художников «Гутай» – о новой красоте, возникающей из разрушения или разложения. Он сам раньше практиковал такое. Несколько лет назад он зарыл белый холст в компостную кучу и оставил его там на восемь месяцев; результатом стала абстракция, напоминающая пейзаж с пустынями, реками и лесами, а дыры, проделанные крысами, походили на кратеры.
Был ли этот холст продуктом гниения – или произведением искусства, обретшим жизнь?
Исаак хотел, чтобы его новая работа была живописью и скульптурой одновременно.