Лимонный кустик понравился Ивану. Было в этом что-то необыкновенное: нежное южное растение в суровой, насквозь промороженной северной земле.
Утром перед работой зашел Иван поглядеть на кустик: лимонные листья сияли на солнце.
Вечером опять заглянул Иван в сад. На следующий день сплел он из соломы колпачок, чтобы прикрыть кустик в случае заморозков. Поглядел внимательно на садик, что там растет. А росли там, кроме лимонного кустика, еще две совсем одичавшие яблони. Посадил их когда-то купец-самодур, разочек снял урожай — три зеленых яблока — да с тех пор и махнул на них рукой. Так и заглохли яблони.
Взял Иван заступ, окопал лимонный кустик, землю вокруг разрыхлил, чтобы легче ему было расти, да кстати и яблони окопал и подрезал.
Потом Иван унавозил землю, потом купил барометр, чтобы погоду узнавать, потом выполол сорную траву, потом, потом… он никуда не уехал в эту весну.
Никуда не уехал Иван Харитонов ни весной, ни летом. На электростанции премировали Ивана за ударную работу. Сколотил он бригаду из молодых парней, обучил их всему, что сам знал в электротехнике. Стала станция работать без аварий и поломок. А вечерами копался Иван в саду. Лимонный кустик становился деревцем, набирал силы. Когда подошли лютые якутские холода, написал Харитонов письмо. Долго шло письмо и, наконец, пришло в маленький город. Был этот городок известен на весь мир, потому что там жил знаменитый тезка Ивана Харитонова — старый садовод. Старый садовод надел очки. Прочел:
«…и вот, дорогой мой тезка, вы один можете разрешить вопрос, как выполнить мою мечту: получить плод от дерева, имеющего постоянное местожительство на юге, а временно у меня в саду. Вот уже полтора года я живу в одном городе и интересуюсь лимонами и как их выхаживать в здешних условиях».
Старый садовод ответил Ивану Харитонову. Он ответил, что на зиму нужно выкопать деревце и перенести в помещение, а весной снова высадить в грунт и посмотреть, что из этого выйдет. Он написал еще, что он, старый садовод, шестьдесят лет растит южные деревья на севере и чтоб Иван приезжал посмотреть на его садик.
Иван Харитонов все сделал по совету. И лимонное деревце продолжало расти и крепнуть.
А еще через весну появились на деревце цветы — бело-розовые и очень пахучие. И, словно заразившись молодостью, зацвели две яблони в саду Ивана.
Глазели прохожие якутяне сквозь новую изгородь на сад. Сад стоял в дыму лепестков, и прохожие щелкали языками от удовольствия.
Но прошло лето, и уехал Иван Харитонов… Нет, нет, не совсем уехал, а только в отпуск!
Он поехал в город, где жил его знаменитый тезка — старый садовод. Усадил старый садовод Ивана за стол. Позвал своих молодых садоводов, распорядился:
— Покажите ему все, что у меня выросло.
И понесли, потащили на стол персики, пушистые, как ребячьи щеки, загорелые груши, янтарный и сладкий виноград, рубиновую вишню. Завалили плодами весь стол и стали кругом — смотрят на Ивана.
Захлебнулся Иван Харитонов!
— Как? — спрашивает. — Как вы все это вырастили?..
И рассказал знаменитый тезка старый садовод, что не так легко было уломать природу. Не хотели южные гости расти на севере, капризничали, болели и умирали. Сотни деревьев высаживал старый садовод, и только единицы выживали. Тогда взял он деревья, растущие на разных концах земли — одно на Крайнем Севере, другое на Крайнем Юге, — и поженил — скрестил их.
От этого брака появились новые деревья, способные жить и давать плоды на северной земле.
— Так, значит… — сказал Иван Харитонов, — так, значит, я могу мою яблоню скрестить с какой-нибудь французской и получить плоды?..
И он от радости даже начал заикаться.
— Да, — сказал старый садовод, — только помни, что я десятки лет работал здесь, в этом городе, и терпеливо ждал плодов.
Из отпуска вернулся Иван Харитонов, задаренный подарками старого садовода. Два парня тащили его багаж — завернутые в рогожку, закутанные сеянцы. Не раздеваясь, не сняв фуражки, бросился Иван в сад к лимонному дереву. И ахнул Иван: крохотный, чуть больше желудя, висел на ветке совсем еще зеленый лимончик.
Повернулся Иван и бегом — на электростанцию, к директору:
— Пиши.
Удивился директор:
— Что с тобой? Что писать?
Стал Иван громко диктовать:
— Пиши: бригадир Харитонов И. В. закрепляет себя на электростанции до… ну, до конца пятилетки.
Передохнул, подумал:
— А там обязуюсь новый договор подписать. До конца следующей пятилетки.
Поглядел директор на Ивана:
— Значит, кончил бродяжить?
Иван головой мотнул.
— Не до того. У меня вон лимоны растут.
…Поздней осенью в город, где жил знаменитый тезка Ивана Харитонова — старый садовод, пришла посылка. Так, маленький ящичек. Вскрыли его, а там столько опилок, соломы, ваты, что ужас! Наконец вытащили. Видят: что-то твердое и в три слоя папиросной бумаги завернуто. Сняли и бумагу. И тогда на ладонь старого садовода выкатился желтый, как маленькое солнце, лимон.
_____
Серебряный щит
Не знаю, кто первый у нас во дворе начал изводить Альку Сухонина. Вероятнее всего, пример подал, как всегда, Колька Свистунов, тот самый Колька, который приехал откуда-то из Сибири, ко всякому слову прибавлял «однако» и после был капитаном нашей дворовой хоккейной команды.
Колька умел лучше всех уцепиться крюком за проезжающий грузовик и с шиком съехать вниз по улице на коньках. Он сильней всех подавал мяч в волейболе, и, когда мы отправлялись драться с соседним двором, он дрался свернутым в трубку кожаным поясом.
Ходил Колька в матросской тельняшке, говорил прожженным мальчишеским басом и научил нас всех курить и насмешливо чмокать губами в кино, когда на экране показывали влюбленных.
Наверное, он был грубым и недалеким парнем, но в то время всем нам Колька казался замечательным. Мы все норовили говорить басом, прибавляли кстати и некстати «однако» и докуривались до того, что у нас деревенело горло.
Во всем дворе один только Алька Сухонин не восхищался Колькой, не подражал ему и, выходя во двор, по-прежнему держался особняком.
— Это что, однако, за цапля? — спросил, увидев его в первый раз, Колька Свистунов.
Мы захохотали. В самом деле, долговязый Алька с торчащим на затылке хохолком и подпрыгивающей походкой очень напоминал эту серьезную одинокую птицу.
Мы все вместе росли во дворе и знали друг друга еще с тех пор, как мастерили в деревянных формочках песочные пирожки. Но, несмотря на такое давнее знакомство, Алька Сухонин к нам не прививался. Это был молчаливый, тихий, неловкий на вид мальчик. Он не ходил сообща драться с соседскими ребятами, не крал папирос, не стрелял из рогаток, не ездил на коньках за машинами. В волейбол Алька играл неважно, и его звали в команду, только когда уже решительно не хватало игроков. Про Альку было известно, что отец у него чего-то измеряет и часто ездит на какие-то объекты, а мать давно лежит больная и Алька делает всю работу в доме, даже, как говорили, стирает. Нам это казалось недостойным занятием, мы чуждались Альки и теперь обрадовались случаю посмеяться и подразнить.
— Цапля! Цапля! — загоготали ребята, прыгая вокруг Альки.
— Однако, чистюля. Девчатник — сразу видать, — сказал Колька, сморщив нос.
Развалистой, особо пренебрежительной походкой он направился к Альке. Тот, делая вид, что не замечает обидчика, вынул ножик с четырьмя лезвиями — предмет нашей постоянной зависти — и принялся стругать какую-то щепку.
— Отдай мой ножик, Цапля! — бесстыдно сказал Колька. — Сейчас же отдай!
Алька вдруг ужасно покраснел.
— Это ножик не твой, а моего отца! — сказал он срывающимся голосом. — И отстань от меня, пожалуйста.
— Вон как мы разговариваем? — свистнул Колька и вдруг, изловчившись, изо всей силы ударил Альку под ложечку самым коварным, запрещенным даже у нас ударом.
Внутри у Альки что-то екнуло, как в заводной игрушке. Он перегнулся пополам и выронил ножик. Колька тотчас же схватил его и спрятал в карман.
Но, пока мы оценивали противников, Алька перевел дыхание, выпрямился и, повернувшись, направился к дому.
— Га! Трус! Фискалить пошел! — радостно заорал Колька. — Трус! Цапля — трус!
И как бы в ответ на его крик из дому вышел высокий седоватый человек — отец Альки — и отобрал у Кольки свой ножик с четырьмя лезвиями.
С этого дня нашим любимым занятием стало изводить Альку. Отныне мы были убеждены, что он и трус и фискал, и стоило ему появиться во дворе, как тотчас же отовсюду неслись лай, свист, кудахтанье. Мы показывали ему языки, мы корчили гримасы, мы обливали его водой из шланга, мы стреляли в него из рогаток.
Бедный Цапля похудел и побледнел, но держался стойко и по-прежнему выходил во двор. Теперь и в волейбол его не звали играть, даже если не хватало игроков: с трусом и фискалом никто не хотел водиться.
Но время шло, мы вырастали. Нам уже надоела наша жертва, и мы мало-помалу отстали от Альки. У нас появились новые увлечения, новые игры. Теперь мы играли в войну, в рыцарей и в турниры. Мы рисовали щиты, клеили шлемы, вырезали из дерева мечи.
Однажды, когда во дворе происходил рыцарский турнир и шел жаркий бой между Железной перчаткой и Оранжевым рыцарем Луны, на поле боя появился Алька Сухонин. На левой руке у него висел великолепно разрисованный и оклеенный серебряной бумагой щит. Поперек щита синей краской был выведен девиз: «Мужество побеждает все препятствия».
Мы переглянулись: такого щита, да еще с девизом, не было ни у кого из наших рыцарей. Минуту казалось, что старой вражде конец и что Алька полноправным членом войдет в компанию. Но Железная перчатка, он же Колька Свистунов, пренебрежительно усмехнулся:
— Девиз выбрал важный, а сам чуть что — в кусты. Знаем мы таких рыцарей, видали! — сказал он и захохотал.
Алька вздрогнул, потупился и, неловко прижав к себе блестящий щит, ушел в подъезд.
С того дня прошло несколько лет. Мы окончательно выросли и больше не