Она, как маленькая, послушалась и стала кушать.
Утром сегодня мы с ней написали письмо в папину часть. Написали про то, что капитан Сазонов не погиб, как они там думали, а только сильно ранен и контужен и теперь вернулся к своей семье. Мама описала подробно, в каком состоянии находится папа, хотя мне очень не хотелось, чтоб его товарищи в части знали, что он инвалид. Но когда я сказал об этом маме, она вдруг ужасно на меня рассердилась и сказала, что мы можем только гордиться папиными ранами и увечьями, потому что папа получил их, когда защищал нас и нашу Родину.
— Я заметила, что ты даже Соню и ребят к нам теперь не пускаешь. Неужели это потому, что ты стесняешься своего отца? — спросила она.
Меня точно кипятком облили.
Как?! Я стыжусь папы?! Что она говорит? Как она может так думать?!
Я стоял перед мамой и не мог говорить. Потом взял у нее перо и приписал:
«Дорогие товарищи офицеры, приезжайте к нам, навестите моего папу. Сейчас он еще совсем больной инвалид, но мы думаем его вылечить, и я очень горжусь моим отцом, что он не пожалел себя в бою и так храбро сражался за весь наш народ».
Папин полк сейчас находится где-то на Западе. Я подписался и поставил на конверте номер полевой почты. И когда я опустил конверт в ящик, мне сразу стало легко и хорошо.
Теперь мне редко можно писать, потому что я все время занят. Даже уроки стало трудно готовить, уж не то что гулять или там к Зингерам, или на каток пойти, как раньше. Я опять хожу в школу. Ребята в школе, которые не знают, в чем дело, даже удивляются. «Ты, Андрюшка, — говорят, — наверное, атомную энергию разлагаешь после школы?» Смеются, конечно.
А как я могу уйти на каток, если папе нужно приготовить обед? И я знаю, что он меня ждет.
Да, да, ждет! Здесь, в тетради, я могу открыть эту тайну. Пока я никому не открывал ее, даже маме. Так вот: папа меня узнал. Я в этом совсем, ну, совсем, накрепко уверен. Лицо у него, правда, такое же неподвижное, и глаза тоже, и говорить он, конечно, не может, но когда утром я подхожу к нему здороваться, а вечером возвращаюсь из школы, он теперь поворачивает ко мне голову и быстро-быстро бормочет. И ему приятно, когда я его целую или глажу по голове. Честное слово, я это не выдумываю, только я еще боюсь говорить маме, потому что — а вдруг это мне только кажется?
Я теперь уже знаю, когда папа доволен, а когда нет. Когда хочет курить или ему холодно. Я не могу объяснить, почему я это знаю, но я уже так привык к папе, что он для меня вовсе не немой. Даже мама не может его понимать так хорошо, как я. Она меня иногда зовет:
— Андрюша, поди сюда, спроси папу, чего он хочет. Я что-то не понимаю…
И я прихожу и сразу говорю, что надо папе: носовой платок, или ночные туфли, или папиросу.
Доктора сказали, что физически папа совсем здоров, есть надежда, что вернется сознание, и если пройдет контузия, то, может быть, он сможет опять слышать и говорить. Они обещали заказать папе протезы для рук и выписали ему специальное питание. Вообще доктора были очень славные, особенно один, который сказал, что папа непременно поправится.
В школе только Паша и Степа Гулин, а из учителей Ольга Петровна да наш директор Петр Кузьмич знают, что случилось у нас дома. Степа с Пашей ничего никому не сказали, а Ольга Петровна, наверное, сказала что-нибудь другим учителям, потому что с некоторых пор я замечаю, что все они смотрят на меня как-то особенно ласково. Перед тем, как вызвать, непременно спрашивают:
— Приготовил урок, Сазонов?
Правда, иногда бывает очень трудно заниматься после того, как целый день повозишься с уборкой, с одеванием и кормлением папы, с беготней в булочную и в магазин. Думаешь: «Нет, сегодня ни за что не стану готовить уроки. Когда придет мама, пойду лучше во двор, побегаю с ребятами». Выйдешь во двор — и почему-то вдруг не захочется ни играть, ни бегать. Похожу-похожу и вернусь домой. Мама даже беспокоиться начала:
— Что ты все дома сидишь? Пойди к Паше Воронову или с Лешей в кино сбегайте.
Вот вчера мы и пошли в кино. Показывали картину «Навстречу счастью». Она мне не понравилась. Там все герои больше разговаривают, а никаких приключений не случается.
Я пришел домой скучный и сказал маме, что раз она никуда не ходит, и я больше никуда ходить не стану.
— Чудак, я ведь готовлю диссертацию, — говорит мама… — Это очень важно, и каждая минута у меня на счету.
Я не очень хорошо знаю, что такое «диссертация». Кажется, вроде самого трудного экзамена, после него человек становится «научный работник».
Знаю только, что мама пишет работу о том, как восстанавливать разрушенные немцами города. Это страшно интересная работа, и я хочу, когда вырасту, тоже строить города и огромные стадионы, еще больше «Динамо». В общем, маме не легче, а даже трудней, чем мне, а она пишет же диссертацию?! Значит, и я буду заниматься. Пусть не думают в школе, что я совсем скис только оттого, что дома у нас больной.
Встретил на лестнице Соню. Она шла с мусорным ведром, скучная такая. Сказать правду, я здорово обрадовался, когда ее увидел.
— Зайди к нам, — сказала она.
— Некогда. Сейчас мама должна уходить, я иду ее сменять.
— Жалко, — сказала Соня. — А я одна сижу, занимаюсь. Славку в детский сад отвели.
— Вот хорошо! Значит, теперь ты скоро в школу?
— Да, я уж все твои учебники просмотрела, готовлюсь. Только одной все-таки трудно.
— Так ты приходи к нам. Я тебе все покажу, — забывшись, сказал я.
Тут я вдруг вспомнил, что у нас дома, и прикусил язык, да было поздно. Соня прямо просияла и говорит:
— Так я сейчас же прибегу. Ладно?
Делать нечего, и я пошел домой очень злой на себя.
Только ушла мама и я покормил папу, явилась Соня. Сначала я держал ее в первой комнате и даже дверь закрыл во вторую, чтоб она папу не увидела. Стал ей объяснять все по истории, задачи показывать. Но потом мне стало неприятно: почему это я папу скрываю? Значит, права мама, я стыжусь отца?! Если стыжусь — значит, не люблю! Да как же это может быть? Тут меня опять прямо в жар бросило. Я широко открыл дверь и говорю:
— Вот, Соня, это мой папа. Подойди к нему, не бойся.
Конечно, Соня сначала ужасно испугалась. Я видел, что она даже побледнела.
Потом, смотрю, подошла к папе, погладила его по рукаву.
— А это он чувствует? — спросила она шепотом.
— Конечно, чувствует. Он много чувствует, — сказал я, — может быть, больше, чем мы.
— А почему ты с папой не ходишь гулять? — спросила Соня. — Ему это, наверное, полезно!
Она села рядом с папой. Тогда я понял, что она уже не боится его, и успокоился.
Сегодня очень теплый день, и я решил повести папу гулять. В госпитале ему дали длинную теплую куртку и меховую ушанку. Такая ушанка была у него и раньше, и когда я надел ее на папу, он стал почти совсем похожим на себя до войны. Потом я взял его за рукав куртки и повел на улицу. На улице шел снег, было много народу. Папа стал часто-часто дышать. Я все думал, может быть, улица подействует на папу и глаза у него станут другие. Но он по-прежнему смотрел перед собой как будто ничего не видел.
Мы вошли в трамвай с передней площадки, и какая-то женщина сейчас же сказала:
— Граждане, освободите место инвалиду Отечественной войны.
И другая женщина встала и усадила папу. Все на нас смотрели ласково, и мне от этого стало очень хорошо.
Потом мы сошли с трамвая и пошли в парк. Сейчас весь парк — один сплошной каток. На льду, как мухи на скатерти, вертятся черные фигурки на коньках. Мы долго стояли у самого льда и смотрели, как катаются. Мне, конечно, тоже хотелось пойти и надеть коньки, но я постарался думать о чем-нибудь другом. Одна пара на льду танцевала вальс, и это было очень красиво. А один мальчишка хулиганил, лез ко всем и норовил дать подножку, чтобы повалить. Он увидел нас, сделал вид, что не может удержаться, и с размаху наехал на папу. Ну, тут уж я, конечно, не выдержал. Говорю ему:
— Ты что, сова, не видишь, куда едешь?
А он шапку скинул и раскланивается, как клоун в цирке:
— Извиняюсь, что я вас потревожил…
И опять норовит наехать. Тут я его хорошенько стукнул.
— Смотри, — говорю, — с кем шутишь! Ведь у него даже рук нет тебе взбучку дать!..
Только тогда мальчишка заметил, что у папы пустые рукава в карманах и лицо неподвижное. Растерялся совсем, зашептал мне:
— Я ведь не заметил… Я ведь так… пошутить.
И — шмыг в толпу.
Каждый год 5 февраля у нас в школе бывает праздник. В этот день в школу приходят все ее бывшие ученики. И даже те, кто в это время находится где-нибудь далеко от Москвы, стараются к этому дню непременно приехать или прилететь.
Как раз вчера у нас был этот праздник. Еще давно ходил слух, что в этот день к нам собирается в гости знаменитый авиаконструктор, Герой Социалистического Труда Александр Некрасов. Он тоже окончил нашу школу много лет назад и до войны всегда приезжал 5 февраля повидаться с Петром Кузьмичом, учителями и старыми товарищами.
Мама заметила, что мне очень хочется пойти на праздник, и, ничего мне не говоря, выгладила мои черные брюки, пришила «молнию» на куртку, вынула папин шелковый галстук. Так что когда я надел все эти вещи, то даже сам себе понравился. Пошел показаться папе, но он все так же смотрел мимо меня.
Мама осталась с ним, а я побежал в школу.
На лестнице была постлана красная дорожка, и внизу дежурили два девятиклассника: записывали, кто пришел и в каком году окончил школу. Тут были самые разные года, даже такие, что меня еще на свете не было, когда эти люди уже кончили учиться.
— Некрасов приехал? — первым делом спросил я девятиклассников.
— Приехал, приехал. В свой старый класс пошел.
Я побежал наверх — смотреть на знаменитого конструктора. Еще издали я увидел большую толпу ребят в дверях седьмого «Б». Они так забили дверь, что я еле смог протиснуться в класс. Там за второй партой сидел, немного сутулясь, человек в синем костюме, с золотой звездой на пиджаке. Голова у него была бритая, большая, а глаза маленькие, быстрые, заметливые. Он с удовольствием осматривался по сторонам, разглядывал нас и трогал рукой парту, как будто гладил ее.