— Девчонка сама виновата — зачем упрямилась? Во всяком случае, мы можем не беспокоиться, ведь мы заплатили за букет.
Подошел дядя Алатри — грозный, взлохмаченный, похожий на старого сильного сокола. За ним темной стеной встали рабочие. И столько ненависти, столько грозной силы было в глазах людей, что иностранец поспешно увлек дочь к дверям. За ними мелкой трусцой семенил синьор Казали.
_____
Николай и Николо
Николай Дремин оглянулся, наморщил лоб. Где он видел уже такой вот белый домик, прилепившийся к скале, каменную изгородь виноградника, горбатые спины гор на заднем плане? Так знакомы ему и эти деревья, раскидистые, с тяжелой круглой кроной, и пенистая горная речка, прыгающая по темным, обточенным камням… Где же? Где он видел все это? И тут он вспомнил картину в тоненькой золоченой раме, висевшую над письменным столом отца. Сколько раз в детстве он рассматривал картину, расспрашивал отца, где находится домик и кто в нем живет. И отец, попыхивая своей вечной трубочкой, говорил, что в домике живут итальянцы и деревушка находится в Италии — есть такая теплая, красивая страна. Но когда маленький Николай требовал подробностей, всегда оказывалось, что отцу некогда, что его ждут больные в госпитале, и он уходил, так и не досказав, чем занимаются люди в домике и как их зовут. И вдруг все, чем жил когда-то Николай: дом, выходящий окнами на Неву, желтое здание Медицинской академии, товарищи-медики, лекции в большой аудитории, весенние балы в парке на островах — все-все вдруг привиделось Николаю, все встало перед ним. И этот последний мирный день, когда он вернулся с экзамена и отец спросил его по привычке:
— Хорошо отвечал? Отлично? Ну, спасибо, брат! Не посрамил нашу старую медицинскую семью!
— Эй, что стоишь, выпучив глаза? Работай, черт тебя возьми! — раздался грубый окрик.
И ленинградца Дремина разом швырнуло с берегов Невы в эту затерянную в горах итальянскую деревушку. Сейчас сорок четвертый год, он военнопленный, и его возят с походной мастерской, где он ремонтирует автомобили и танки гитлеровцев. Раздраженный часовой еще раз повторяет окрик и тыкает Николая прикладом:
— Ну, сколько раз тебе нужно повторять! Работай!
Николай с ненавистью взглянул на фашиста и снова застучал молотком по согнутому крылу офицерской машины. Наскочили, видите ли, на дерево, когда были пьяны, и теперь торопят Николая, чтоб начальство не увидело и не устроило дознания. Вот уже два дня, как они приехали сюда, в эту полуразрушенную бомбежками деревушку — тридцать гитлеровцев и пятнадцать военнопленных — в большинстве французов. Гитлеровцы заняли все уцелевшие дома в деревне, выставили часовых и теперь носа не показывали на улицах. Бомбежки с воздуха, какие-то таинственные нападения на горных дорогах, обстрелы — все это навело панику на фашистов. А Николай, едва увидев вблизи горы, задрожал от волнения. Может быть, здесь, наконец, удастся бежать! Бежать туда, на эти поросшие темным лесом склоны, найти партизан, снова взять в руки оружие… С тех пор, как Николая подбили, когда он спускался на парашюте в расположении неприятеля, и, раненного, взяли в плен, он только и мечтал о том, чтобы убежать. Но ремонтная мастерская до сих пор ездила по ровным, просматриваемым со всех сторон местам, за пленными был постоянный надзор и подходящего случая не было.
Италия… Когда-то Николай мечтал побывать здесь. А сейчас вид этих домишек среди гор вызывал в нем щемящую грусть. Все это было теперь занято фашистами, и даже природа выглядела здесь запущенной и угнетенной. Вон торчат сухие виноградные лозы, вон заросшее сорняками поле — видно, некому за ним ходить. А люди… Они ходят в лохмотьях, шарахаются от фашистов и сидят, притаясь, в домах. Только ребятишки бесстрашно бегают по дорогам, толпятся вокруг солдат и машин и даже не боятся, когда ревут сирены воздушной тревоги.
Николай обтер концами замасленные руки и выпрямил натруженную спину. Ух, да сколько же кругом детворы! И откуда только она набежала! С любопытством заглядывают внутрь машины, в мотор, глазеют на него, что-то быстро-быстро говорят на своем певучем языке.
Впрочем, не только ребята собрались вокруг ремонтной мастерской, здесь есть и взрослые. Женщины, закутанные почти до глаз в темные шали, и два-три старика с крючковатыми палками тоже смотрели на пленных и тихонько переговаривались между собой.
— Как ты думаешь, Пепе, что это за люди?
— Вон те, в беретах, — французы. Я знаю несколько французских слов и слышу, как они говорят по-своему.
— А вот тот, голубоглазый?
— Тот — не знаю…
— Тетя Анжелика, я сейчас его спрошу, — вмешался круглоголовый, коротко остриженный мальчуган с широким приплюснутым носом, который смешно подергивался, когда его обладатель говорил.
— Ну, спроси, спроси, племянничек.
Мальчик оглянулся, не смотрят ли часовые, и приблизился к Николаю.
— Послушай, ты кто? — спросил он. — Француз?.. Франчезе?
Николай покачал головой.
— Нет, — сказал он, — я русский. — Он вспомнил свою медицинскую латынь. — Руссо…
Среди итальянцев произошло движение. Придвинулись ближе, и Николаю показалось, что лица оживились и потеплели. Какой-то старик, почти с такой же кривой трубочкой, как у Дремина-отца, спросил шамкая:
— Со-виет?
Николай кивнул:
— Со-вет…
На этот раз в глазах людей он ясно увидел участие и восхищение. Мальчик доверчиво притронулся к его руке и что-то спросил. Николай с сожалением пожал плечами:
— Не понял.
Тогда мальчик ударил себя в грудь и сказал громко, как глухому:
— Николо! Николо!
И все кругом стали показывать пальцами на мальчика, повторяя:
— Николо, Николо.
Николай улыбнулся, тоже ударил себя в грудь:
— А я — Николай.
Это произвело необыкновенное впечатление. Все, кто окружал Николая, засмеялись радостно и удивленно, все начали повторять на разные лады:
— Ты — Николай, он — Николо.
— Николай, Николо!
И пользуясь тем, что часовой не смотрел в их сторону, люди торопились пожать руку пленного русского Николая.
С этого дня между двумя тезками завязалась дружба. Правда, русский студент и итальянский мальчик не могли вести длинные разговоры, но кое-что они все-таки друг другу рассказали. Например, Николо знал теперь, что Николай из Ленинграда и что там у него остался старый папа — доктор. А Николай понял, что у Николо нет ни отца, ни матери, только один старший брат.
— А где он? Здесь? — Николай показал на деревню.
Николо покачал головой.
— Тогда где же? На войне? — Николай показал, как стреляют из винтовки.
Николо кивнул, нагнулся к уху своего нового друга и что-то зашептал. Николай уловил слово «партижиано».
— Поклянись, что не выдашь! — Николо поцеловал скрещенные пальцы обеих рук и сложил так же пальцы Николая. — Ну, клянись же!
Николай повиновался.
— Марио — там. Там — партизаны. — И Николо показал на темно-синие в вечерний час горы.
Так Николай узнал, что в горах есть люди, к которым он стремился сейчас.
Прошло несколько дней. Николай продолжал работать вместе с другими пленными, исправляя машины гитлеровцев. Николо почти каждый день подбирался к нему и то говорил что-нибудь ласковое, то совал кусок хлеба, сигарету или ломтик сыра. Однажды часовой увидел, как мальчик что-то передает русскому. С искаженным лицом он подскочил, ударил мальчика прикладом:
— Убирайся отсюда, проклятый щенок! Увижу еще раз, — пристрелю!
Николо, хромая, заковылял по дороге — удар пришелся мальчику по ноге. Николай с трудом сдержался: ему хотелось броситься на часового, схватить за горло, задушить. И он мучился, что ничего не может сделать для маленького друга.
Между тем у гитлеровцев происходила какая-то суета. Пленных торопили с ремонтом. Сначала Николай думал, как и остальные пленные, что их перебрасывают в другое место, но из разговора конвойных вдруг понял, что готовится облава на партизан. В селение прибыли еще три машины. В них приехали итальянские фашисты в черных рубашках. Очевидно, они должны были, как местные, принимать участие в облаве.
Николай лихорадочно ждал Николо — необходимо через мальчика предупредить партизан. Про себя Николай твердо решил: если мальчик не придет, он убежит и попробует сам пробраться к людям в лесу. В сопровождении часового он несколько раз ездил к реке, якобы мыть машины, а сам между тем старался высмотреть, где можно перейти реку вброд, как ближе подобраться к горе и где кустарник подходит к воде. Теперь он почти ничего не ел и прятал весь хлеб и консервы на дорогу.
Ночь и утро следующего дня прошли в напряжении. Николаю и остальным пленным велели приготовить и заправить горючим все машины. Еще две машины прибыли с боеприпасами. В доме, где поселились офицеры, очевидно, совещались, потому что туда явились и чернорубашечники. Николай то и дело смотрел на белую, пыльную ленту дороги. От дороги исходил сухой жар, воздух плавился и до боли в ушах пели цикады.
Прошла какая-то женщина. Николай хотел спросить ее о Николо, знаками объяснить, что мальчик очень нужен, но рядом стоял часовой, и сделать это было невозможно.
И вдруг далеко на дороге глаза Николая различили маленькую черную фигурку, которая приближалась очень медленно, припадая на одну ногу. Николо?! Да, это был маленький друг Николая.
Мальчик остановился у дорожного знака — указателя поворота. Очевидно, он боялся часового. Знаками он объяснил Николаю, что не приходил оттого, что сильно распухла нога. Руками он показал, какой толщины была его лодыжка: «Совсем, как у буйвола», — и он кивнул на двух буйволов, которые паслись в редких кустах у дороги.
Николаю надо было во что бы то ни стало сказать мальчику об облаве. Но как?
Он начал с того, что показал мальчику спрятанный узелок с хлебом и банкой консервов. Николо подошел ближе: он во что бы то ни стало хотел понять русского и даже забыл о часовом. К тому же и часовой в эту минуту что-то приказывал пленному французу.