Мама стала странно себя вести. Она много спала, слишком часто смеялась, не реагировала, когда я с ней разговаривала, редко принимала душ. Иногда она бралась за уборку квартиры, выскабливала кухонные шкафчики и отодвигала плиту, чтобы почистить за ней. Но чаще на кухне копились горы мусора и грязные тарелки заполоняли раковину и столешницы.
Мама часто плакала, гладила меня по голове, просила прощения, говорила, что она возьмет себя в руки и у нас снова будет дом с двориком для Бинго. Но трудно было в это поверить. Мне казалось, что прямо на глазах она постарела на двадцать лет. Моя мама раньше была такой красивой, с блестящими темными волосами и розовыми щеками. Теперь от нее остались кожа да кости, одежда висела на ней мешком.
Как-то раз днем мама уснула на диване и, похоже, начала мерзнуть. Я укрыла ее одеялом. Она проснулась, посмотрела на меня и моргнула; ее лицо вытянулось. Она подняла левую руку и взглянула на два золотых обручальных кольца, надетые на безымянный палец: снизу – кольцо отца, которое было ей великовато, сверху – свое.
«Сон был таким настоящим… Я думала, он вернулся, – зарыдала она. – Стелла, мне так его не хватает!»
Однажды вечером она пропала. Мы с Бинго лежали, прижавшись друг к другу, вздрагивая от странных звуков, раздававшихся в доме ночью.
Назавтра в полдень мама вернулась. Она где-то потеряла один шлепанец, и от нее плохо пахло. Я слышала, как она раздраженно рассказывала соседям, что ее продержали в камере.
Дальнейшие воспоминания слегка размылись.
– Мы часто подавляем то, что слишком болезненно для нас, – пояснила Челси. – Что вы помните о том времени?
Мама еще больше похудела. Наш телефон отключили. Когда пришел владелец квартиры, мама велела спрятаться и притвориться, что никого нет дома. Затем она сказала, что мы переезжаем на новое место. Что она станет благоразумной. Что мы все начнем сначала.
Однажды, вернувшись из школы домой, я не нашла Бинго. Мама сказала, что в новой квартире нельзя держать животных, поэтому она отдала Бинго обратно в приют, из которого его забрал отец. Я ей поверила. У мамы было доброе сердце. Она бы ни за что не навредила животному; в этом смысле она была похожа на отца – тот погиб, чтобы спасти оленя.
«Мне показалось, что лучше отдать Бинго, пока тебя нет дома», – объяснила мама.
– Вы так и не попрощались со своей собачкой, – мягко резюмировала Челси. – Так же, как и с папой. И с мамой.
– Вы правы, – резко сказала я, чувствуя вспышку гнева. – Ну и что дальше? Я не могу это изменить. Никто не может изменить прошлое.
Следующие пятнадцать минут я ревела на диване, Челси же не сводила с меня глаз и время от времени предлагала бумажные салфетки. А потом заявила:
– Теперь мы переходим к самому сложному.
При этих словах я вышла и больше не возвращалась.
У меня маленький дом, но я постаралась на славу, чтобы в нем было красиво и уютно. Он наполнен светом, и освещение многоуровневое – настольные лампы, бра, люстры. Я приобрела крепкую удобную мебель и повесила картины – они недорогие, зато яркие и притягивают взгляд.
Стараюсь по мере возможности не захламлять пространство. Заправляю постель, как только встаю, терпеть не могу грязную посуду в раковине. Я ужасная чистоплюйка – мне кажется, это отголосок раннего воспитания.
Еще одно личное правило: у меня дома всегда играет музыка, даже когда я сплю. Просто не могу находиться в тишине.
Едва успев войти в гостиную, сразу понимаю, что в доме стоит абсолютная тишина. Наверное, какой-то сбой в электрике или кратковременное отключение электричества в районе. Подхожу к стереосистеме, нажимаю несколько кнопок – знакомый акустический рок с любимой радиостанции заполняет пространство комнаты. Я убавляю громкость на несколько делений – ниже, чем обычно. Падаю на большой серый диван и расстегиваю ботинки.
Мне нужно немного посидеть, чтобы избавиться от чувства тревоги. Может, клубок беспокойных мыслей распутается сам собой.
Стоит закрыть глаза, и я вижу перед собой Роуз. Девочка теряет все, прямо как я когда-то. Она лишилась голоса. Ее некогда единая семья распалась. Она больше не ходит в школу. А скоро она потеряет и свой дом. Сколько материальных утрат… Но помимо этого, девочка перестала радоваться жизни и больше не чувствует себя в безопасности. Я опустила голову и обхватила ее руками, массируя лоб.
Почему Бет запрещает использовать стекло в доме? И почему Роуз тайно собирает острые предметы?
Мне нужно проникнуть в ее комнату, причем без свидетелей. Надо увидеть название книги, которую она прячет. И выяснить, не Роуз ли прихватила канцелярский нож. Чем больше времени я провожу с этой девочкой, тем меньше ее понимаю.
Я все еще сижу на диване, упираясь ногами в журнальный столик, как вдруг на телефон приходит сообщение с неизвестного номера. К нему прикреплено видео.
Сообщение короткое:
Это Пит. Тина отправила мне это за несколько дней до того, как они ее убили.
15
Тина наклоняется к камере телефона. Изображение трясется, словно съемка происходит во время землетрясения. Это означает, что Тина снимает дрожащей рукой.
Фото, которые я видела раньше, не передавали всей красоты Тины. Глядя на них, нельзя было подпасть под ее обаяние, услышать легкую хрипотцу в ее голосе. Сейчас я могу рассмотреть карие глаза Тины, обрамленные невероятно длинными ресницами, полные губы, накрашенные вишневым блеском, золотистые мелированные прядки в гладких волосах.
К тому же по снимкам не поймешь, как могла выглядеть Тина, когда была напугана.
– Малыш? Я получила еще одно послание.
В ее руках конверт в цветочек. На нем напечатано ее имя и указан домашний адрес семьи Баркли. Словно это приглашение на вечеринку.
Тина достает открытку и подносит к камере. На лицевой стороне изображен человечек, пристально разглядывающий дом. Тот кажется совершенно пустым: передняя дверь и окна распахнуты настежь, внутри нет мебели. Такую открытку можно отправить другу, который собирается переезжать. Но у Тины не было планов покидать дом Баркли. Она работала там всего шесть месяцев.
Тина показывает, что внутри типографским шрифтом напечатано: «Мне жаль, что ты переезжаешь». А ниже кто-то дописал черными чернилами: «УБИРАЙСЯ, ТИНА!»
– Кто это мог отправить? – Ее голос дрожит, слышу в нем злость и страх. Затем она быстро оборачивается. Когда она снова смотрит в камеру, видны белки ее глаз. – Мне показалось, я что-то слышала. Но никого нет дома, даже бабушки. – Она сглатывает. – Ненавижу звуки, которые издает этот жуткий дом.
Камера чуть поворачивается, и передо мной проплывает часть комнаты Тины на третьем этаже. Кровать с лоскутным бело-голубым одеялом, вязаный коврик на деревянном полу. На кадре не видно окна, из которого выпала Тина, – высокого широкого окна, находящегося всего в одном футе от пола. Да, в наши дни не получится выбить разрешение на такой дизайн.
– Мне кажется… – Голос Тины резко обрывается. Она снова быстро оборачивается. – Здесь кто-то есть.
Спустя секунду слышу голос:
– Бу!
Тина вздрагивает:
– Роуз! Ты меня напугала.
В кадре появляется Роуз, она смотрит в камеру:
– Прости. А что ты делаешь?
Я замираю. Это прежняя Роуз. У нее звонкий голос, глаза яркие и живые.
– Больше не подкрадывайся ко мне, хорошо?
Рука Тины тянется к камере. Конец видео. На экране застыл последний кадр. Тина не улыбается, лицо искажено пережитым страхом. А Роуз, нависая над плечом няни, сияет улыбкой.
16
Не каждый умеет так смотреть на человека, как детектив Гарсия, – устало и одновременно зорко. Она откидывается на спинку стула, ее пиджак задирается, и я вижу значок, прикрепленный к поясу темно-синих широких брюк.
Она заказывает черный кофе. Едва мы садимся друг против друга за угловой столик в закусочной, как детектив выпивает кофе до последней капли и просит официантку принести еще.
Обратившись к Гарсии с просьбой встретиться, я сообщила ей информацию о себе и указала двух судей в качестве поручителей – Чарльза и Синтию Мортон, главного судью по делу Баркли. Детектив согласилась поговорить со мной через полтора дня. Уверена, что в течение этого времени она меня проверяла.
– Все, что вы мне расскажете, останется между нами, – обещаю я. – В противном случае меня лишат лицензии. Единственное, чего я хочу, – справедливости для Роуз. Справедливости мы добьемся, если не назначим опекуном убийцу.
Она кивает:
– Хотите правду? Каждый из них мог это сделать.
– Когда вы говорите «каждый из них»…
– Любой из родителей. Бабушка. Парень Тины. Сперва я думала, что это сделал Иэн, но у нас на него ничего нет. Поверьте, я старалась.
Под ее большими карими глазами залегли темные круги. Легко понять, что́ не дает ей спать по ночам. То же, что и мне, – призраки.
– А может, никто и не убивал няню, – продолжает она. – Может, Тина просто поскользнулась и упала.
– СМИ считают, что это сделал Иэн, – замечаю я.
Она кривит губы:
– Пресса проявляет интерес к этому делу лишь потому, что Тина была молодой и красивой, а Баркли состоятельные люди. Будь они рядовой семьей, смерть Тины была бы освещена двумя строчками в рубрике происшествий.
Перед глазами возникает безжизненное тело матери. Она лежит на полу, глаза ее пусты… Интересно, моя мама была удостоена хотя бы двух строчек?
Никто не поинтересовался, умерла она от передозировки или была убита. Даже я, ее родная дочь, впоследствии не сделала этого. А ведь она окружала меня такой заботой, пока пагубная зависимость не поглотила ту любящую мать, которую я помнила…
Мое горло сжимается, я быстро возвращаюсь в настоящее и продолжаю внимательно слушать детектива.
– Мы подозревали бабушку девочки. Но эта версия очень неправдоподобна, – говорит она. – Между нижним этажом, где проживает мать Иэна, и первым этажом ходит лифт, но не выше. Его специально установили, когда она переехала в особняк. Ей пришлось бы преодолеть два пролета лестницы, вытолкнуть Тину, потом быстро спуститься и выбраться из дома, прежде чем ее кто-то заметит. И это с травмированным коленом? К тому же она в это время присматривала за Роуз.