Долго смотрю на одну фотографию: я пробую торт на свой первый день рождения – и на моем лице светится неподдельный восторг. Немного кособокий торт залит шоколадной глазурью домашнего приготовления, наверху розовой глазурью выведено мое имя. Сижу между мамой и папой; оба улыбаются, глядя на меня, а не в камеру.
Я обхватываю живот руками и сгибаюсь пополам. Меня так колотит, что кажется, я вот-вот рассыплюсь, как стеклянная колба, брошенная на цементный пол.
Мама сильно меня любила – в этом нет никаких сомнений. Вопрос, слетающий с моих губ, повергает меня в шок. Не только потому, что я говорю это вслух, но и потому, что голос звучит надтреснуто и слабо. Это голос горюющего ребенка.
– Почему ты меня бросила?
22
Мне срочно необходимо прийти в себя. На рассвете я зашнуровываю кроссовки и отправляюсь на отрезвляющую пробежку на четыре мили по заброшенному железнодорожному пути Кэпитал-Кресент-трейл. Здоровый завтрак в виде каши из цельного овса с голубикой и грецкими орехами еще больше приводит меня в чувство. Я включаю плейлист с любимым классическим роком, и музыка звучит во время уборки кухни и двух загрузок стиральной машины. К тому времени, как я договариваюсь с мастером об установке новой входной двери, мои травмы прошлого уже возвращены на свои места, хотя удерживающий их засов больше не кажется надежным.
Теперь я готова сфокусироваться на работе. Моя миссия остается неизменной: я должна помочь своему клиенту. Но помощь, которая необходима Роуз, может быть иного рода, чем я изначально предполагала.
Вот что я знаю о родителях девочки: они любят свою дочь и оба соврали, чтобы создать благоприятный образ Роуз. Они словно проецируют на нее привлекательную голограмму. Выдают ее за жертву, которая временно не посещает школу, чтобы быстрее восстановиться после полученной травмы.
Вот что я знаю о Гарриет Баркли: она очень сильно оберегает свою внучку и невольно или преднамеренно солгала, уверяя, что Роуз никогда не ходила на третий этаж к Тине. И на момент ее смерти Гарриет обеспечила внучке алиби.
Есть еще один человек, способный из первых рук рассказать о мгновениях, предшествовавших смерти Тины, – подруга, с которой она говорила по телефону. Мне кажется, детектив Гарсия была столь многословна, потому что хочет, чтобы я копала дальше. Она сообщила эту интересную деталь, поскольку знает: у меня есть возможность получить информацию от Иэна и Бет, а у нее такой возможности нет. Детектив Гарсия не назвала имени подруги Тины. Но я знаю, кто может это сделать. Поэтому отправляю сообщение парню Тины – Питу:
Можем поговорить?
Ответ приходит сразу:
Зачем?
Я бросаю зацепку:
Если собираешься заниматься паркуром сегодня, можем встретиться у парка Гейтуэй.
Представляю, как он таращится в телефон и его распирает от удивления. Не даю ему возможности спросить, откуда я знаю о его новом увлечении. Быстро печатаю:
Наводить справки о людях – моя работа. И я делаю ее хорошо. Я хочу выяснить, что на самом деле произошло с Тиной.
Все подсказки были в его машине: новая обувь без шнурков, тонкие перчатки, футболка с изображением парня, прыгающего через скамейку в парке, а также свежие царапины и синяки Пита.
Я все это заметила потому, что один из моих бывших клиентов брал уроки по паркуру в тренажерном зале в Роквилле. Я видела, как он прыгал, делал сальто, перекатывался и перескакивал через искусственные препятствия. Учитывая травмы Пита, вероятно, он прыгает через естественные препятствия типа лестничных пролетов без толстых накладок для рук и ног и страховочных ремней. Самое популярное место для уличного паркура – парк Гейтуэй.
Мой риск оправдался. Мне даже не нужно покидать дом, чтобы получить необходимую информацию. Пит охотно предоставляет ее. Двадцатипятилетняя Эшли Браун, проживающая в Бетесде, пригороде Вашингтона, – подруга Тины, с которой та говорила перед смертью. Именно она – тайный свидетель полиции.
23
Когда я захожу в ярко освещенный просторный зал, в висках начинает слегка пульсировать. Десятки детей с криком прыгают на соединенных между собой батутах – их с полсотни или около того, а в длину это сооружение не меньше футбольного поля.
– Мисс Хадсон?
Я отвожу взгляд от маленького мальчика, который смотрит на пакет рассыпавшегося попкорна и ревет, в то время как мать пытается его успокоить. Передо мной стоит Эшли Браун. На ней вызывающе-яркий комбинезон с синими и красными полосками и круглым значком с надписью: «Добро пожаловать в центр „ПРЫЖКИ!“». На миловидном лице замечаю выражение усталости.
– Спасибо, что согласились встретиться со мной, Эшли.
Какофония нарастает, и я морщусь. Кажется, у Эшли выработался иммунитет к шуму, тем не менее она жестом показывает, чтобы я следовала за ней в боковую комнату с большой вывеской на двери: «Комната для вечеринок № 1». Эшли закрывает дверь, и теперь гомон почти не проникает сюда. Комната выглядит чудовищно. На длинном прямоугольном столе грудой свалены грязные одноразовые тарелки, по полу разбросаны скомканные салфетки. Коробки из-под фруктового пунша с соком лежат на боку, и липкое красное содержимое вытекает на бумажную скатерть. Синие полосы глазури размазаны по спинке стула, на барной стойке лежит выдохшийся, ни в чем не повинный розовый шарик.
– У нас кое-кто заболел, поэтому мне не дали сегодня выходной. Но я могу поговорить с вами, пока прибираюсь тут.
Эшли начинает бросать грязные тарелки и чашки в большой мусорный мешок. Я перехожу к другому краю стола и тоже начинаю собирать мусор. Отчасти делаю это для того, чтобы сблизиться с Эшли: она будет более откровенной, если я буду вести себя как ее ровня. С другой стороны, я знаю, каково это – быть молодой, работать в сфере общественного питания и убирать жуткий беспорядок, оставленный посетителями.
– Мне жаль, что ваша подруга умерла, – начинаю я. – Насколько я понимаю, вы с Тиной были близкими подругами.
Эшли кивает, отправляя тарелку с нетронутым куском пиццы в мешок:
– Я ее знала всего год, но да, Тина была одной из моих лучших подруг. Ужасно, что ее не стало.
В знак уважения я делаю паузу, затем спрашиваю:
– Она когда-нибудь говорила о работе?
– Конечно. Мы обе были нянями в богатых семьях, жили неподалеку друг от друга, так и познакомились. И выходные у нас совпадали. Довольно странно, что отдыхали мы по воскресеньям и понедельникам, но это потому, что наши хозяева хотели оттянуться в уик-энд. Да, мы много болтали.
Я хмурюсь. Пит об этом не упомянул.
– Так вы тоже были няней?
– Да, с проживанием, поэтому все заработанные деньги положила в банк. Я присматривала за хорошим мальчиком детсадовского возраста. Затем, после смерти Тины, когда стало известно, что она носила ребенка мистера Баркли, мамочка, на которую я работала, сказала, что мне не стоит ходить по дому в лосинах. И попросила меня одеваться более официально. После чего она стала как ястреб следить за мужем – не пялится ли он на меня. И вскоре мне вручили предупреждение об увольнении за две недели. – Эшли закатывает глаза и переходит к стопке коробок из-под пиццы «Доминос» на боковом столе. – Пиццы хотите?
Качаю головой:
– Я недавно поела, но все равно спасибо.
Она бросает две целые пиццы в мешок, а коробки – в мусорную корзину.
– Когда я пришла сюда на собеседование, мне сказали, что пицца идет в качестве бонуса: «Сколько угодно пиццы бесплатно!» А теперь меня мутит от одного ее запаха!
Закончив убирать свой край стола, смачиваю губку в угловой раковине, чтобы стереть глазурь со стула. Если бы речь шла о любом другом деле, мои вопросы крутились бы вокруг взаимоотношений Роуз с ее родителями. Но сейчас фокус моего расследования расширился.
– Что Тина думала о Роуз?
– Сначала? Все было прекрасно. Тина жалела Роуз, потому что у той не было друзей. Девочку задирали в предыдущей школе, поэтому пришлось перевести ее в Роллингвуд.
Я делаю глубокий вдох. Интересно, это еще одна легенда, придуманная семьей Баркли, а на самом деле Роуз исключили из обеих школ?
Эшли отвлекается, заметив на полу подсохшую лужицу, – надеюсь, что кто-то всего-навсего уронил шоколадное мороженое. Я бросаю ей губку, девушка нагибается, чтобы оттереть пятно.
– Вы сказали, что сначала все было прекрасно, – продолжаю я.
– Да, Роуз обожала Тину, и это было взаимно. Но потом все неожиданно изменилось.
Я замираю, стараясь уловить каждое слово.
– Роуз будто подменили. Она кричала на Тину: мол, та ей не мать. Гнала Тину прочь и приказывала больше не возвращаться. Для Тины все это было просто ужасно!
Трудно представить, что Роуз может на кого-то кричать. Затем я вспоминаю, как Бет, увидевшая повара со стеклянной мерной кружкой, из интеллигентной спокойной дамы превратилась в крикливую бабу с безумным взглядом. Иэн тоже вел себя по-разному: когда я впервые задавала ему вопросы в кабинете, его добродушная маска соскользнула, обнажив суровое выражение лица. Может, способность менять настроение так же легко, как тасовать игральные карты, является семейной чертой?
– Почему Роуз обозлилась на Тину? – спрашиваю я.
Эшли выпрямляется и берет веник, чтобы подмести пол.
– Мы не знали. Тина не могла понять, в чем дело. Иногда Роуз была очень милой и обнимала ее, затем снова становилась холодной и говорила Тине, чтобы та оставила ее в покое и что она ее ненавидит.
– Когда Роуз изменилась?
Эшли размахивает веником, обдумывая мой вопрос.
– Хм… возможно, за пару недель до смерти Тины.
Я проигрываю события в голове: Роуз изменилась примерно в то же время, когда Тина и Иэн переспали во второй раз. Иэн сказал, что это произошло в комнате Тины – там, куда Роуз любила пробираться тайком. Могла ли Роуз стать свидетельницей того, как ее отец и няня занимались любовью?