Я никогда раньше не задавалась вопросом, отчего возникла трещина в отношениях Чарльза с его семьей. Мне казалось, это как-то нечестно по отношению к нему. Но сейчас не могу об этом не думать. Может быть, дело в супружеской неверности? Ловлю на себе изучающий взгляд Чарльза, краснею, будто он прочитал мои мысли.
– Я хочу еще кое-что выяснить! – выпаливаю я.
Эта фраза кажется чем-то удивительным и вместе с тем неизбежным. К такому решению я шла с самой встречи с детективом Гарсией. А может, с тех самых пор, когда маленькой девочкой отчаянно пыталась разбудить свою мать в предрассветных сумерках.
– Я хочу узнать больше о своей матери и о том, как она умерла.
Реакция Чарльза меня удивляет: он улыбается. Я видела много оттенков его улыбки. Он улыбался гордо, когда я окончила колледж и юридический факультет. Радостно – когда вел меня к алтарю в день свадьбы. В этой же улыбке – бесконечная нежность.
– Ты заслуживаешь того, чтобы знать правду, – говорит он мягко. – Я понимаю, что ты не была готова услышать ее до настоящего момента. Но ты всю жизнь несла этот груз – даже не представляешь, как сильно это влияло на тебя. Вероятно, от правды тебе не станет легче. Но она может освободить тебя.
Чарльз словно благословляет меня. Будто он терпеливо ждал, когда я буду готова узнать о своем прошлом, и был уверен, что это поможет мне двигаться вперед.
Он желает мне доброй ночи, наклоняется и целует в лоб. И я думаю о том, что за все наши потери судьба наградила нас: мы с Чарльзом встретились – и тогда весы жизни пришли в некое равновесие.
28
Несмотря на поздний час, я не ложусь спать, а завариваю чай с ромашкой, устраиваюсь за обеденным столом с ноутбуком и блокнотом и начинаю просматривать сотни страниц документов о разводе, скрепленных печатью.
Мне известно, что у Бет Баркли есть деньги. Но я никогда не проверяла сколько, ведь причина развода не в финансах, и сосредоточилась на семейных отношениях. А вот сейчас я внимательно изучаю отчеты по акциям, банковские выписки, сверяю цифры и разбираю финансовые термины. На подсчет уходит довольно много времени. Но когда в итоге я вывожу общую цифру, то откидываюсь на стуле и в недоумении потираю глаза. Невероятно! Бет не просто состоятельна, она чудовищно богата.
Ее личный портфель акций оценивается почти в сто пятьдесят миллионов долларов. Она единственный ребенок, следовательно, и единственный наследник состояния своих родителей, которое утроило бы ее капитал. Около половины миллиарда долларов. Подобная сумма для меня непостижима. Немало народу, в надежде выиграть такие средства, яростно скупает лотерейные билеты. Люди лгут, воруют и убивают за гораздо меньшие деньги.
Доход компании Иэна за прошлый год составил менее двухсот тысяч долларов – мелочь в сравнении с богатством Бет. Я припоминаю, что сказал Иэн во время нашей первой встречи: «Бизнес переживает не лучшие времена». Имя Иэна запятнано. Он может обанкротиться, особенно если особняк продадут в убыток. Элитная клиентура откажется от его услуг, как это случилось с Эшли, которую попросили уйти с работы. У Иэна есть все шансы вернуться в те времена, когда он еще не был знаком с Бет, и снова жить от зарплаты до зарплаты. Личный повар, домработница и прекрасная недвижимость станут далеким воспоминанием. Впрочем, кажется, его это не волнует. Так ли это на самом деле?
Высокие напольные часы в гостиной Чарльза мягко бьют один раз. 23:30. В глаза словно песок насыпали, тело налилось свинцом. Но я не могу остановиться.
После встречи с Бет и Иэном лаконичные официальные слова в документах преобразуются на экране ноутбука в трехмерные изображения, будто супруги сидят рядом со мной за столом и бросают друг другу взаимные обвинения. «Аморальность»… «Эмоциональная заброшенность»… «Супружеская неверность»…
Ни Бет, ни Иэн ни разу не обвинили друг друга в какой бы то ни было форме насилия или во вспыльчивом характере. Но каждый незамедлительно указал на другого как на потенциального убийцу Тины. И оба вышли из полицейского участка, как только их спросили о Роуз. Действия Баркли выглядят словно… постановка.
Когда часы бьют двенадцать раз, напоминая, что наступила полночь, у меня уже набросано расписание Роуз. Оно одновременно напряженное и пустое. Уроки игры на фортепиано с Дистрофиком раз в неделю. Сеансы с доктором Маркман по вторникам во второй половине дня в течение пятидесяти минут. Уроки верховой езды один раз в неделю. Обучение под руководством Гарриет по основным предметам – математике, истории, естествознанию и английскому – пятнадцать часов в неделю. Занятия китайским языком дважды в неделю. Но никаких детских праздников или ночевок у друзей. Ни групповых занятий карате, ни тренировок с футбольной командой. Никакого взаимодействия с другими детьми.
Я снова пересматриваю расписание Роуз, мой взгляд выхватывает небольшую деталь. Открываю календарь на ноутбуке и перепроверяю две даты. Внутри все сжимается от увиденного. Дистрофик был в доме Баркли в день смерти Тины.
Хотя я и не подозреваю учителя музыки, мне хочется услышать, что он думает о Тине. Мне она кажется настоящим хамелеоном: она со всеми была разной. Пит описал ее как жертву, Иэн – как соблазнительницу. Эшли отзывалась о ней как о замечательной подруге, теряющей голову от любви. Роуз, очевидно, видела в ней то союзника, то противника. На видео Тина казалась слабой и напуганной. Интересно, какой считал ее Дистрофик?
Я обвожу в блокноте его имя – Филип.
Мягкое тиканье напольных часов подсказывает, что нужно срочно что-то делать, – оно напоминает мне, что время уходит. И рано или поздно все выйдет.
Хочу в ближайшее время поговорить еще с одним человеком. Может, даже сегодня. С репетитором по китайскому языку. Согласно расписанию, Гарриет отводит Роуз на уроки китайского дважды в неделю. Мне необходимо узнать, что думает репетитор об отношении Гарриет к Роуз.
«Она просто маленькая девочка, – сказала с умоляющей ноткой в голосе Гарриет, после того как я обнаружила страшные находки в комнате Роуз. – Ей нужна семья».
Гарриет обеспечила алиби внучке на момент смерти Тины. Она уверяла, что они были вместе в огороде. Но Гарриет также говорила, что Роуз никогда не поднималась на третий этаж. Итак, Гарриет тоже врала, чтобы защитить Роуз.
29
Страх принимает всевозможные формы. Он отличный мотиватор. Превосходное средство сдерживания. Если человек испытывает страх продолжительное время, это в итоге сказывается на его мировосприятии.
Дистрофик живет в страхе. Я вижу это, когда оказываюсь у него дома. Он впускает меня в свою квартиру на первом этаже, запирает дверь и проверяет ручку – действительно ли заперто. Он предлагает мне чай и ставит чайник аккуратно в центр конфорки, регулируя его положение на плите миллиметр к миллиметру. Он добавляет ложечку меда в каждую кружку и размешивает ровно по восемь раз. Когда на улице раздается сигнал машины, он вздрагивает.
Музыка – красота, заключенная в жесткой форме. Семь букв фортепианного алфавита. Двенадцать полутонов. Восемьдесят восемь черных и белых клавиш. Неудивительно, что ему нравится это занятие.
Свидетельства его страсти присутствуют в маленькой квартире повсеместно: скульптуры в форме скрипичного ключа, которые служат книгодержателями, нотные листы, аккуратно сложенные на небольшом обеденном столе, плакат с Бетховеном в раме на стене.
Деревянное фортепиано с деревянной же банкеткой занимает бо́льшую часть гостиной. На оставшейся площади стоят кресло для чтения, пуф и небольшой круглый обеденный стол. На кухне имеются микроволновая печь, электроплита, раковина и холодильник, как будто предназначенный для комплектации гостиничного номера.
Я сажусь за стол и замечаю букет в вазе на подоконнике. Цветущие ветки голубой гортензии. Ее очень любила Тина. Личный алтарь или совпадение?
– Чай чудесно пахнет, – говорю я Филипу, когда он подает мне кружку.
Делаю глоток вкусного горячего чая, мед раскрывает нотки корицы и гвоздики. На кружке изображены танцующие музыкальные ноты. Такую кружку вместе с подарочной картой «Старбакса» может преподнести учителю на праздник ученица, например Роуз.
Интересно, что чувствует Филип, когда его длинные костлявые пальцы касаются блестящих клавиш «Стейнвея» в доме Баркли и он осознает, что никогда не сможет позволить себе инструмент такого уровня? Хотелось ли ему заполучить подобную роскошь? А может, он желал и Тину, понимая, что она тоже птица не его полета?
Филип занимает место за столом напротив меня. Как и во время нашей первой встречи, он одет в черные широкие брюки и черную рубашку на пуговицах, и одежда все так же висит на его тощей фигуре. Наверное, таков его неформальный стиль, или это еще одно проявление страха – тот управляет жизнью Филипа, требуя повторения и порядка.
– Как на вкус? – спрашивает он глубоким грудным голосом. – Я сам составляю смеси.
Делаю еще глоток. Восхитительно. Так и говорю ему, и он сразу преображается: загораются глаза, уголки губ раздвигаются в робкой обаятельной улыбке и на щеках появляется подобие ямочек. Я спрашиваю его об ингредиентах, он начинает перечислять десятки специй и чайных листьев, описывает процесс смешивания.
Интересно, часто ли клиенты Филипа проявляют к нему интерес? Такие родители, как Баркли, очевидно, хотят слышать только об успехах и талантах своего ребенка. Для подобных людей, вероятно, и сам Филип своего рода инструмент, призванный делать их детей еще более яркими и совершенными.
– Я пытаюсь помочь Роуз, а для этого мне необходимо понять, какие взаимоотношения у тех, кто живет в особняке Баркли, – начинаю я. – Еще мне хочется больше узнать о Тине. И выяснить, мог ли кто-нибудь желать ей зла.
Филип кивает и слегка подается вперед. У него тонкие и узловатые запястья, выступающий кадык.
– Меня уже опрашивал полицейский детектив. Могу вам рассказать то, что рассказал ей.
Я удивлена тому, как все легко и гладко складывается, но затем до меня доходит: Филип одинок. И подобный контакт – высокая оценка его чая, визит к нему домой, – должно быть, необычен для него. Скорее всего, занятия у Филипа выездные. Сомневаюсь, что в его доме бывает много гостей.