Но теперь Александрия неузнаваема – благодаря тенденции разрастания пригородов она выглядит современной. Когда-то здесь не было традиционных кофеен и баров с дегустацией вин, а также многоквартирных домов с холлами, спроектированными в стиле роскошных гостиных. Тут жил рабочий класс, и наш район не отличался особым благоустройством: несколько скверов, пустыри и редкие одноэтажные дома среди рядов таунхаусов.
Я легко могу найти дорогу к нашему дому. Фасад из красного кирпича не поменялся, но дверь выкрасили в темно-синий цвет, а ландшафтная планировка стала гораздо элегантнее. В центре небольшого дворика растет грациозный креповый мирт – его тонкие бледные ветви скинули листья, – и лужайка идеально подстрижена. После того как у нас появился Бинго, отец огородил задний дворик простым деревянным забором, но его тоже обновили.
Я будто нахожусь в своей комнате и слышу голос матери из кухни: «Стелла! Ужинать!»
Если я не отвечала сразу, например смотрела передачу «Двойной вызов» или играла с Бинго, она поднималась по ступенькам – быстро, легкими шагами, звук которых напоминал учащенное сердцебиение.
«Вот ты где!» – говорила она, и беспокойство в голосе исчезало с последним словом.
У мамы была повышенная тревожность. Сейчас я это понимаю. Когда ее жизнь рухнула, она пыталась помочь себе сама – наверное, потому, что помощи ждать было неоткуда. А может, мама не знала, к кому обратиться.
Когда она умерла, ей было на пару лет больше, чем мне сейчас. После нее почти ничего не осталось. Картонная коробка для воспоминаний, хранящаяся в моем доме. Ее мягкий голос, напевающий «Песню Энни» Джона Денвера, когда она укладывала меня спать. Ее шепот «нет… пожалуйста» в ту ночь, когда мамы не стало.
После того как я перебралась к тете, мне приходилось слышать, как она отзывалась о моей матери. Поджимая тонкие губы, тетя мыла посуду в раковине, наполненной мыльной водой, и говорила мужу: «Дрянь… Всегда за ней бегали мальчишки… Думала, будет легко скользить по жизни… Она только позорила нас».
Я хотела вбежать в комнату и закричать: «Прекрати!»
Внутри клокотало негодование, но я не могла его выплеснуть. Поэтому я повернулась и пошла обратно в свою комнату. Я никогда не защищала свою мать. Ни перед тетей. Ни в ночь ее смерти, когда я могла выбраться из шкафа и, возможно, спасти ее. Ни перед собой.
Хватаю телефон и набираю имя матери в поисковике. К горлу подкатывает тошнота, но я заставляю себя сделать несколько глубоких вздохов и посмотреть на результаты.
Я столько времени копаюсь в обстоятельствах смерти Тины. Неужели мама не заслуживает хотя бы таких же усилий с моей стороны?
Детектив Гарсия говорила правду про людей незаметных и небогатых – они никому не были интересны. В хронике происшествий моей матери посвящены две строчки: «Мэри Хадсон, 40 лет, найдена мертвой предположительно от передозировки наркотиками в квартире на северо-востоке округа Колумбия. Полиция просит сообщить любую имеющуюся информацию». Детектив также сказала, что нераскрытые дела никуда не исчезают. Папки хранятся вечно.
Я прикрепляю ссылку к электронному письму и адресую его детективу Гарсии. «Это моя мать, – печатаю я. – И я наконец хочу выяснить, что случилось той ночью».
36
Я стою внутри океанариума недалеко от главного входа и разглядываю приближающихся посетителей. Роуз должна появиться с минуты на минуту.
Чувствую такое же напряжение, как и в тот день, когда впервые ее увидела. Я не знаю, как Роуз отреагирует на мое появление здесь. По крайней мере, Иэн станет свидетелем, если девочка поведет себя агрессивно. Кажется, он единственный из Баркли, кто рассматривает вероятность того, что с его гениальной, чрезвычайно талантливой и с виду вежливой дочуркой творится что-то неладное.
Группа школьников в одинаковых желтых футболках огибает меня, подобно косяку рыб. Ребята примерно одного возраста с Роуз. Я снова с удивлением думаю о том, что она никак не взаимодействует с другими детьми. Сегодня ей будет сложно оставаться в изоляции. Я уж позабочусь о том, чтобы у нее состоялась встреча с кем-нибудь из ровесников, чтобы посмотреть на ее реакцию.
Иэн и Роуз приходят точно в назначенное время. Заметив меня, он улыбается и машет. Угадать чувства девочки невозможно – ее щит на месте.
Я наклоняюсь, заглядываю ей в глаза:
– Привет, Роуз.
Ответа не следует.
Иэн кладет руку на плечо дочери:
– Роуз, можешь улыбнуться Стелле? Мы сегодня хорошо повеселимся.
Иэн не смотрит на дочь, чтобы проверить, выполнила ли она его просьбу. Он и без этого знает, что нет.
– Откуда начнем? – спрашивает он. – С дельфинов? Осьминогов? Акул? – (Роуз всякий раз отрицательно качает головой.) – С открытого аквариума?
С последним вариантом Иэн попадает в точку: Роуз энергично кивает. Мы идем к экспозиции, я слегка отстаю.
Изучаю их язык тела. Они шагают бок о бок, неторопливо, но и не слишком медленно, Иэн касается руки Роуз, чтобы показать черепаху, мимо которой они проходят. На первый взгляд они выглядят как типичные отец и дочь. Но, несмотря на то что Иэн очень хорош собой, именно Роуз приковывает взгляды окружающих. У нее безупречная осанка балерины, на ней клетчатая юбка до колен и кашемировый свитер с воротником-хомутом. Ее наряд смотрится более торжественно, чем джинсы и футболки на других детях.
Я сосредоточена на Баркли, поэтому не сразу замечаю трех девушек, по виду студенток, которые идут в том же направлении, что и мы. Они приближаются к Роуз и Иэну, и мне приходится отступить в сторону, чтобы избежать столкновения с ними.
Девицы излучают вполне ощутимую энергию – они жмутся друг к дружке, возбужденно перешептываясь, а блондинка в джинсовой куртке не перестает пискляво хихикать.
Мы добираемся до открытого аквариума. Здесь в соленой воде плавают мечехвосты и шипохвостые скаты. Сотрудник океанариума поясняет, что перед тем, как коснуться тех или иных представителей водного мира, необходимо помыть руки. Роуз с Иэном направляются к небольшой раковине, я остаюсь на месте. Начинаю наблюдать за пятью посетителями, включая трех девушек, которых, кажется, совсем не интересует морская экспозиция.
Иэн оглядывается:
– Скаты не жалят. Они безобидные.
– За меня не переживайте, я здесь подожду, – улыбаюсь я.
Сотрудник демонстрирует, как надо прикасаться к скатам – раскрытой ладонью, без резких движений. Роуз закатывает рукав свитера, опускает руку в воду, наблюдая за приближением большого серого ската.
Студентки снова склоняют друг к другу головы и шепчутся. Та, что в джинсовой куртке, поднимает телефон и, кажется, делает снимок.
– Это он! – шепчет она, но на этот раз я ее слышу. – У дочери такие же рыжие волосы, как и у жены.
– Бывшей жены, – уточняет ее подруга и смеется.
Иэн застывает на месте. Рука опешившей Роуз замирает над скатом, так и не коснувшись его, и тот проплывает мимо.
– Ты упустила его, – произносит Иэн сдавленным голосом. – Давай еще раз, милая.
Но Роуз вынимает руку из аквариума. Она стоит понурившись, и вода капает с пальцев на пол.
Блондинка снова достает телефон. Такое ощущение, что она считает Иэна и Роуз объектами экспозиции, выставленными здесь для развлечения.
Меня захлестывает гнев, внезапный и сильный, словно удар грома. И не только из-за Роуз. Я собираюсь вмешаться и сделаю это ради всех детей, которых на моих глазах использовали в качестве пешек в скандальных бракоразводных процессах. Ради всех детей, просто-напросто превращенных в пушечное мясо собственными родителями.
Я бросаюсь вперед, протискиваясь между Баркли и девушкой с телефоном. Низким стальным голосом говорю:
– Сейчас же удалите фотографии, или я позову полицию.
Она язвительно отвечает:
– Зачем? Из-за фотографий скатов?
Я сверлю ее взглядом:
– Тогда покажите мне их.
Ее глаза бегают. Чувствую, как Роуз за моей спиной внимательно слушает.
– Нет ничего противозаконного в том, чтобы делать фотографии в общественных местах, – высокомерно заявляет одна из подружек блондинки.
– Так и есть. Однако согласно статье двадцать шесть Конституции, в любых вопросах, касающихся ребенка, наилучшее обеспечение его интересов имеет первоочередное значение. Я уверена, что ваша фотография не отвечает наилучшему обеспечению интересов этого ребенка, поэтому пусть суд решит, является ли это посягательством на неприкосновенность частной жизни.
Я сочиняю на ходу, но у напыщенной особы нет ответа.
– Удалите сейчас же, или я позову полицию.
– Черт, ладно. – Блондинка нажимает кнопку в телефоне.
Я наклоняюсь и слежу, чтобы она на самом деле удалила фотографию.
– Теперь удалите из корзины.
Она закатывает глаза, но слушается. Я стою на месте непоколебимо, загораживая собой Роуз и Иэна, пока девицы не уходят. Блондинка показывает мне средний палец, перед тем как они заворачивают за угол. В ответ я дарю ей одну из своих прелестнейших улыбок.
Поворачиваюсь к Иэну, тот губами произносит «спасибо». Роуз никак не реагирует и снова опускает руку в аквариум. На сей раз, когда скат приближается к ней, она касается его гладкой серой спины.
Спустя десять минут Иэн садится на корточки перед Роуз:
– Милая, мне нужно отойти и сделать несколько звонков по работе. Побудь пока со Стеллой. Я вернусь сюда за вами, и мы пойдем обедать.
Роуз смотрит на меня, я затаила дыхание в ожидании. Она кивает. Я испытываю странное чувство триумфа, словно прошла испытание.
Но расслабляться рано. Я уже обманывалась на этот счет, поверив, что мы с Роуз нашли общий язык, когда были в гостях у Люсиль.
– Куда пойдем дальше? – спрашиваю я у девочки, когда Иэн уходит. Смотрю на карту, висящую на стене, и по примеру Иэна перечисляю варианты. – К медузам? На австралийскую экспозицию? – (Она качает головой.) – Может, в Аллею акул?
Она кивает, после чего я пытаюсь сориентироваться. Ближе к полудню в океанариуме стало людно. Я оглядываюсь по сторонам: не прогуливаются ли поблизости те настырные девицы? Смотрю и на ребятишек. Вот группа детей идет нам навстречу, но Роуз не обращает на них внимания. Девочка, которая выглядит чуть старше моей клиентки, оборачивается и не сводит с нее глаз. Должно быть, она восхищается ее красивыми рыжими волосами, а может, чувствует, что та не такая, как все, или Роуз вообще пугает ее. Сложно сказать.