– Иэн хороший отец?
Бет моргает. Я уверена, что и этот вопрос ей не по нраву. Она очень тщательно подбирает слова:
– Иэн не всегда ведет себя последовательно, хотя это необходимо для такого впечатлительного ребенка, как Роуз, но он любит ее. – Бет оборачивается в сторону дома. – Мне нужно идти к ней.
– Спасибо, – говорю я. – Когда я могу вернуться?
– Я напишу вам, – отвечает Бет.
В ее голосе проскальзывает упрек. Может, Бет таким образом напоминает, что я не дождалась от нее подтверждения времени сегодняшней встречи. Меня поэтому сейчас отсылают? Такая изощренная форма наказания?
Не подаю виду, что меня это смутило. Просто улыбаюсь и говорю, что с нетерпением буду ждать сообщения от нее.
Я подхожу к машине и вижу входящее от Эшли:
Дааааа, Бет как-то вспылила, когда Тина поехала забирать Роуз из школы… Бет сказала, что она сама хотела забрать Роуз… а потом этого не подтвердила, и Тина не хотела, чтобы Роуз там сидела и ждала… Конечно, в итоге обвинили во всем Тину.
У меня земля уходит из-под ног. Но я заставляю себя рассуждать логически. Бет высокомерно ожидает, что остальные будут предвосхищать ее желания, хотя она четко их не формулирует. Подобное поведение характерно для баснословно богатых леди. Она привыкла к тому, что люди прислуживают ей и выполняют ее требования.
Значит, эта последняя параллель между мной и Тиной не является каким-то дурным знаком.
41
Не имею ни малейшего понятия, когда Бет снова меня пригласит. И я не собираюсь торчать здесь в бесплодном ожидании. Я не работаю на Бет. И теперь ей придется подстраиваться под мой график.
Не могу заставить себя ответить Марко и договориться о встрече с ним и Энни, пропустить пару стаканчиков за знакомство. Поэтому пишу детективу Гарсии, что буду у нее чуть позже одиннадцати.
Я никогда не бывала в отделении полиции на северо-западе округа Колумбия, в том самом, где работает детектив Гарсия, но, когда вхожу в здание, оно кажется знакомым. Этот полицейский участок мало чем отличается от тех, куда мне приходилось ездить по долгу службы: один раз я забирала клиента-подростка, задержанного за кражу в магазине, другой раз писала заявление о судебном запрете для матери, которая слишком бурно отреагировала на мою рекомендацию по опеке.
Детектив Гарсия встречает меня в приемной, у длинных деревянных скамей, выцветших и износившихся под весом жертв и обвиняемых, что сидели на них на протяжении многих лет. На детективе черные широкие брюки и пиджак поверх кремовой блузки. Длинные прямые волосы распущены, на лице легкий макияж.
Интересно, а что у нее с личной жизнью? На пальце нет обручального кольца, но она, возможно, специально его не надевает. Детектив, работая над делом, стремится получить информацию, а не выдать ее.
Она ведет меня мимо двух офицеров в форме, сидящих за стойкой регистрации, и через офис открытой планировки с низкими перегородками. Атмосфера рабочая, вокруг слышен гул энергичных, хотя и приглушенных голосов. А еще до меня доносится запах свежесваренного кофе из старой доброй кофемашины компании «Мистер Кофе». Я не вижу ни растений, ни картин, ни семейных фото. В этом мрачном месте никто не хочет смотреть на фотографию своего малыша, на которой он сладко улыбается беззубой улыбкой. У каждого копа из тех, кого я знаю, где-то на подкорке прописано четкое разделение между работой и семьей.
Стол Гарсии расположен в углу, она пододвигает мне свободный стул.
– Как ваши успехи в расследовании? – интересуется детектив, когда мы усаживаемся.
Я не сразу отвечаю. Не могу выдавить ни слова. В центре аккуратного стола лежит всего одна папка. На ней напечатано: «Мэри Хадсон». Имя моей матери.
Спустя десятилетия буквы выцвели и приобрели мягкий серый оттенок. Мне очень хочется провести пальцами по имени матери. Папка не толстая, но в любом случае в ней содержится намного больше информации, чем в обрывках моих воспоминаний о той ночи, когда умерла мама.
– Стелла?
Поднимаю глаза на детектива. Она поняла, что я горю нетерпением узнать содержимое папки, и придвигает ее ко мне на несколько дюймов, придерживая двумя пальцами.
– Я спрашивала о Баркли. Как обстоят дела?
– О! Ну я… э-э-э… у меня немного информации. Надеюсь, скоро смогу дать рекомендацию по опеке, но пока не знаю, когда именно это произойдет.
– Очень плохо. – Ее лицо непроницаемо.
Я удивленно поднимаю брови:
– Что именно?
– Что вы не хотите со мной поделиться. Но я вас понимаю… Информация конфиденциальная. Вы не хотите рисковать, раскрывая эти сведения.
Она говорит и одновременно отодвигает от меня папку. Я замечаю ее обгрызенные ногти.
Мне следует поблагодарить детектива за уделенное время, встать и выйти. Но я не могу, меня удерживает содержимое папки. Я очень сильно хочу знать, как умерла моя мама. Если обнаружится, что она не предпочла наркотики родной дочери, что ей насильно ввели героин или ее убили иным способом, то, может быть, я наконец успокоюсь.
– Ну, дело ваше, – говорит детектив Гарсия очень тихо, практически шепотом.
От моральной дилеммы скручивает живот: кому я предана больше – моей маленькой клиентке или матери, которая меня любила? Что сильнее – моя профессиональная клятва или верность семье, которая у меня когда-то была?
Экран телефона Гарсии начинает светиться, но она его игнорирует. Звуки полицейского участка, коснувшиеся моего слуха, – шутливая беседа двоих офицеров у кофемашины, хриплые выкрики парня где-то в отдалении, вой сирены – затихают.
Мне нужно кого-то предать. И я жертвую Роуз.
– Правда в том, что любой из них мог это сделать, – говорю я шепотом, как и детектив Гарсия. – Бет, Иэн, Гарриет… Или, возможно, Бет и Гарриет действовали сообща. Даже Роуз могла это совершить.
Взгляд детектива становится острым. Могу поклясться, что почувствовала, как изменился ее настрой. Откровение, кажется, не удивило ее.
Я это сделала. Я переступила край пропасти. Но детективу этого мало. Я понимаю, что нужно рассказать ей больше.
– Роуз – проблемный ребенок. Баркли возвели вокруг нее стены, но мне все же удалось поговорить с ее психотерапевтом и учителями, и я наконец начинаю пробиваться к девочке сквозь эти преграды. Я не смогу выполнить свою работу, пока не выясню, что на самом деле произошло с Тиной, и у меня есть возможность это выяснить. И когда я буду достаточно уверена в своих предположениях, вы узнаете об этом первой.
Детектив Гарсия кивает. Она берет телефон и начинает листать список контактов:
– Дайте мне свой номер. Я хочу вам кое-что прислать.
Я диктую номер телефона, и на экране появляется сообщение. Это номер телефона человека по имени Сэмюэл Принц.
– Он работал в ФБР. Он знает, что такое проблемные дети. Скажете, что это я вас направила к нему.
Я благодарю детектива, она кивает. Затем встает, застигнув меня врасплох. Мутит от одной мысли, что она все это подстроила и сейчас выпроводит меня.
Гарсия спрашивает:
– Вы не против подождать здесь? Мне нужно в уборную. Я вернусь через пять минут.
Я киваю, понимая скрытый смысл ее слов. Как только детектив исчезает из виду, я хватаю папку и жадно ее открываю. На прочтение каждой страницы нет времени. Но я могу их сфотографировать. Не разрешаю себе реагировать на слова, которые выскакивают передо мной: «Следы от шприца… нет следов связывания… нет оборонительных ран… В участок доставлена девочка, которая не разговаривает…»
Вижу токсикологический отчет, а также заключения офицеров, работавших на месте происшествия. Я все фиксирую – снимаю на телефон все страницы.
Далее идут фотографии. Я с трудом проглатываю ком в горле и фотографирую каждый снимок. Руки так сильно трясутся, что некоторые фотографии получаются размытыми, и я опираюсь локтями о стол, чтобы вышло более четко. Я не позволяю себе раздумывать над увиденным; делаю все на автопилоте.
Два стакана со светло-коричневой жидкостью на журнальном столике – щелк. Тело матери, распластанное на полу, – щелк. Внутренняя сторона локтя матери со старыми и новыми следами от иглы, высохшая капля крови – щелк. Близкий снимок обмякшего лица матери, мутных невидящих глаз – щелк.
Последняя фотография – и закрываю папку. Мне не хватает воздуха. Паника сжимает меня своими тисками. Я встаю и дико оглядываюсь. На меня пристально смотрят два копа у кофемашины.
Нужно отсюда выбираться; стены, кажется, вот-вот обвалятся. На дрожащих ногах плетусь обратно в приемную, мимоходом ударяюсь бедром об острый край стола. У входа встречаю детектива Гарсию. Даже не представляю, что она думает, глядя на меня. Она что-то говорит, но из-за шума в ушах я ее не слышу. Выскакиваю на улицу, жадно вдыхаю воздух, ослепленная ярким солнечным светом. Затем бросаюсь бежать.
Сердце готово взорваться; содержимое моей сумки – словно бомба замедленного действия. Я несусь по тротуарам и через перекрестки, до тех пор пока адреналин не иссякает в моем организме. Я останавливаюсь, склоняюсь над кустом, и меня рвет.
Выпрямившись, вижу, что я недалеко от монумента Вашингтону. В паре десятков ярдов торгуют содовой, кренделями и хотдогами, в конце очереди стоит семья: отец, мать и дочь в возрасте двух-трех лет. Я становлюсь за ними – мне нужна бутылка воды, чтобы ополоснуть рот. Меня все еще трясет, никак не отдышаться, но, по крайней мере, я взяла себя в руки. Вода, дом, душ, обед – мысленно перечисляю все стоящие передо мной задачи, радуясь тому, что между ними нет пробелов.
Отец и мать держат дочь за руки.
– Покачайте меня! – кричит девочка.
Родители приподнимают дочку и начинают раскачивать вперед-назад. Слышу ее восхищенный смех.
Мать оборачивается ко мне, улыбаясь:
– Простите, она просто обожает, когда ее качают.
– О, это замечательно, – отвечаю я.
Я смотрю на их сплетенные руки, голова начинает кружиться, и я возвращаюсь мыслями в прошлое. Для меня эта ситуация представляет собой неожиданный подарок, который одновременно и разбивает и наполняет мое сердце. Мои родители тоже меня так развлекали. Давнишние воспоминания всплывают, словно серебристые пузырьки из глубин темных вод. Вокруг был какой-то парк или поле – место, где росло много-много зеленой травы, – и родители подхватывали меня за руки и качали во время прогулки. Я практически чувствую тепло их ладоней и ту чистую радость, которую тогда испытывала.