Я снова осознаю тот невероятный груз ответственности, который лежит на мне.
– Два часа в день, – говорит Сэм, прерывая мои размышления. – Таков мой уговор с женой, и я не задерживаюсь здесь ни на минуту. А когда поднимаюсь по лестнице, забываю обо всем этом. Я не хочу, чтобы работа уничтожила еще один мой брак.
Сомневаюсь, что Сэм на самом деле стирает из памяти весь этот кошмар, но понимающе киваю.
– Я на протяжении всей своей карьеры задавался вопросом, который, вероятно, интересует и вас, – продолжает он. – Зло – это естественное, врожденное свойство или его создают сами люди?
У меня пересыхает во рту. Сэма не стоит недооценивать. Он добрался до сути запутанных мыслей, что роятся в моей голове.
– К какому выводу вы в итоге пришли?
Он подается вперед, сложив пальцы домиком:
– Возьмем двух детей, которые выросли в одном доме. Оба были жертвами и свидетелями страшного насилия. Но они вырастают разными. Один разрывает шаблон и посвящает свою жизнь поимке убийц. Другой же не сходит с привычного пути и усугубляет семейное наследие.
Сэм встает и направляется к дальней стене. Останавливается перед фотографией двоих мальчиков, которым на вид двенадцать и четырнадцать лет, и я осознаю, что описанный Сэмом сценарий вовсе не выдуман. Я вижу это по их лицам. Оба темноволосые, серьезные. Но у младшего в глазах с тяжелыми веками замечаю нечто такое, от чего меня пробирает до костей.
Я не в силах отвести взгляд, настолько сильна хищная энергия, пробивающаяся даже сквозь старую фотографию. Затем я смотрю на мальчика постарше, и у меня перехватывает дыхание. Я узнаю тяжелые брови и упрямый подбородок. Это более ранняя версия того, кто стоит передо мной, – Сэм-подросток.
По выражению его лица сейчас ясно – он видит, что я все поняла. Никаких признаний или объяснений – он просто дает мне взглянуть на очень важный эпизод из его прошлого.
– Я считаю, что зло – естественная сила, подобная голодному вирусу, который распространяется в воздухе и ищет, куда бы внедриться. Большинство из нас способно захлопнуть перед ним дверь. – Сэм возвращается на свое место. – Но некоторые приглашают зло к себе.
Сэм рос вместе с ребенком, проявлявшим чрезвычайную жестокость, и поделился этим, показав мне фотографию своего младшего брата. На протяжении всей своей карьеры Сэм пытался нейтрализовать то, что его брат уже совершил или только собирался совершить. Сэм – другая чаша весов, разрушитель темного начала, передававшегося по наследству в их семье.
Я подаюсь вперед, чтобы впитать все, что скажет дальше бывший агент ФБР.
– Если ребенок убил кого-то и испытал при этом удовольствие, он или она сделает это снова. И вопрос не в том, убьет ли он опять, а в том – когда это произойдет. Это может случиться через десять лет. А может – и на следующий день.
– Значит, я ничего не могу поделать? Остается просто ждать, пока ребенок снова кого-то не прикончит, чтобы узнать, убийца он или нет?
Сэм глубоко вздыхает:
– Есть другой способ это выяснить.
Кажется, что температура в комнате резко упала. Я хочу и одновременно боюсь услышать то, что он собирается сказать.
– Подумайте о том, что послужило триггером к первому убийству? – мягко спрашивает Сэм. Верхний свет отражается от прозрачных очков, поэтому не могу разглядеть его глаз. – Возможно, сильный стресс? Какая-то кардинальная перемена в жизни?
Я думаю об интрижке Тины и Иэна, о тайной беременности няни. Роуз знала, что ее мир может разрушиться, если она подслушала разговор Тины и Эшли в тот день, когда Тина хотела все рассказать Иэну.
– Да. Была такая перемена, которая могла послужить триггером.
– Если подобный стресс-фактор снова появится, то ребенок может отреагировать аналогичным образом. Она может попытаться избавиться от того, кто является инициатором перемен.
Тина была первым инициатором – и теперь ее не стало.
Голос Сэма становится громче и настойчивее:
– Вам необходимо оказать давление на этого ребенка. Не такие люди ломались. Заставьте ее расколоться.
Я всю сознательную жизнь пыталась помочь детям, оградить их от притеснений и облегчить боль, которую они чувствуют. А сейчас Сэм советует сделать нечто абсолютно противоположное.
Кроме того, он предлагает сценарий, при котором я сама стану наживкой. Если я его послушаю, то пройду тот же путь, что и Тина за последние недели до своей смерти. Потому что я – новый инициатор перемен.
Сверху раздается слабый звуковой сигнал и стихает спустя мгновение. Затем слышен металлический лязг, – вероятно, жена Сэма достает что-то из духовки. Снова тишина.
– Понимаю, – говорю я Сэму.
Он кивает. Когда он снова начинает говорить, я слышу в его голосе усталость, граничащую с отчаянием. Сэм уже обмолвился, что его первый брак распался из-за фанатичной преданности делу. Это был первый звоночек, показавший, к чему может привести одержимость. Не говоря уже о том, что Сэм не знает покоя.
– Если ваши подозрения насчет нее справедливы, то она не выдержит давления, – добавляет Сэм. – Но будьте очень, очень аккуратны. Не совершайте ошибок, недооценивая ее просто потому, что она ребенок.
47
Я проезжаю цепь холмов Потомака, растянувшуюся на мили, прикидывая в голове различные варианты. Мимо мелькают фермерские дома, заправочные станции, кукурузные поля и тыквенные грядки. Я едва замечаю красоту окружающей природы, потому что сосредоточена на всевозможных сценариях: добавляю и убираю разные элементы, меняю переменные.
Роуз и так находится под сильным стрессом. Она перестала ходить в школу. Ее родители ссорятся. Домашняя обстановка очень напряженная. Но когда я подготовлю свой отчет, Роуз столкнется с беспрецедентным для нее стрессом и хаосом. Ей придется жить на два новых дома, она не будет видеться со своими родителями и бабушкой как прежде, не говоря о любимых лошадях. Вся ее жизнь перевернется с ног на голову.
Если я состряпаю поддельный отчет с целью поиграть у Роуз на нервах и сделаю так, что она его прочтет, это выбьет ее из колеи.
Сэм сказал, что именно мне делать, и теперь я знаю, как это осуществить. Мои отчеты могут составлять от десяти до сорока страниц в зависимости от сложности дела. Я всегда начинаю с текущей ситуации касательно опеки, затем подробно описываю свои наблюдения за состоянием здоровья ребенка и условиями обучения в школе и в итоге даю рекомендации.
В отчете я использую и юридические термины, но основная его часть обычно написана простым и понятным языком. Моя роль в судебном процессе становится ясной, когда я представляю отчет. В нем я выражаю непредвзятое мнение о том, насколько надежным, любящим и дееспособным является каждый из родителей, и детально описываю события и разговоры, имеющие отношение к делу. Другими словами, я составляю заключение по родителям. И для этого требуется большая смелость.
По пути начинаю мысленно делать наброски: «Я уверена в том… лучше всего для ребенка… немедленное возвращение в обычную школу… увеличение часов терапии до четырех раз в неделю… полную опеку следует назначить…»
Скорее всего, я не увижу Баркли в течение одного-двух дней, поскольку взрослые члены семьи чем-то отравились. У меня есть время, чтобы хорошо подготовиться.
Я проезжаю мимо небольшого овощного ларька и резко притормаживаю, поднимая фонтан коричневой грязи. Разглядываю корзины с осенними фруктами и овощами и выбираю кочаны брокколи, хрустящие яблоки и сочные листья салата латук. Еще беру банку янтарного меда – наверняка Чарльз с удовольствием полакомится им за послеобеденным чаем. Иду к хозяйке ларька, чтобы расплатиться, замечаю ведра с цветами. Петунии и розы, круглолицые подсолнухи с золотыми лепестками и композиции изысканных розовых и оранжевых лилий… Я вытаскиваю из ведра букет оранжевых лилий.
– Хороший выбор, – одобряет женщина, пробивая чек. – Это мои любимые цветы.
– Мне говорили, что они расцветают в сложных условиях.
Она кивает, оборачивая стебли в бумагу:
– Они могут выдержать жару, холод, им не нужно много воды для роста… Может, поэтому они мне так сильно нравятся.
Оплачиваю покупки, возвращаюсь к машине и аккуратно кладу лилии на пассажирское сиденье.
Я вручу их сегодня Чарльзу вместе с сумкой фермерских продуктов. Даже не помню, говорила ли ему хоть раз, насколько важно для меня было то, что он пришел с букетом лилий ко мне на выпускной.
К тому времени я работала на Чарльза всего пару недель – едва освободившись от школьных занятий, бежала в офис, чтобы секретарша меня обучала. Настрой у меня был самый решительный, ведь должность, помимо хорошего оклада, предполагала покрытие медицинской страховки, а также оплачиваемые больничные и двухнедельный отпуск. Я знала, что никто другой не предложит старшекласснику такие бонусы и зарплату, и не хотела лишиться этой работы. Чарльзу приходилось практически выталкивать меня из офиса по вечерам; надеясь стать незаменимой, я постоянно придумывала себе небольшие задачи, например сканирование файлов и загрузка их на компьютер, чтобы Чарльз мог быстрее находить старые дела. Я даже починила окно напротив его стола: шпингалет вечно заедало, так что пришлось брать мастер-класс у школьного учителя труда. Я отыскала пособие по слепой печати и получила разрешение преподавателя из читального зала тренироваться на библиотечных компьютерах. Это была самая крутая кривая обучения в моей жизни. К тому времени, как я надела блестящее синее платье и шапочку выпускника, я печатала сорок два слова в минуту.
В день вручения дипломов мой дядя находился в отъезде, а что касается тетки, то я была уверена, что она не придет на церемонию. Впрочем, мне этого и не хотелось: я давно утратила надежду, что она когда-нибудь смягчится или вдруг полюбит меня. К тому времени между нами была сильная неприязнь.
Выпускников вызывали на сцену в алфавитном порядке, и прежде, чем с нее сошел последний ученик, чья фамилии начиналась на букву А, стало понятно, что самая мощная поддержка – у ребят из больших семей. Когда сияющие от радости старшеклассники жали руку директору и получали дипломы, в зале поднимался шум и раздавались бурные аплодисменты.