– Я раньше служила в спецотделе полиции по работе с жертвами насилия.
Этого объяснения вполне достаточно.
– Я куплю штифт, – уверяю я. – Обещаю.
Достаю кофе из сумки и насыпаю во встроенный фильтр кофемашины. Ставлю две кружки на столешницу, одну – перед детективом Гарсией.
Она садится на барный стул, пока я набираю фильтрованную воду из диспенсера в холодильнике. Я буквально чувствую, как детектив сканирует мою кухню: от поникшего небольшого растения, которое выглядело намного лучше, когда Марко ухаживал за ним, до пачки писем, скопившихся в корзинке у тостера и ожидающих просмотра.
Ловлю детектива на том, что она изучает и меня. К щекам приливает кровь. Отворачиваюсь, чтобы она не заметила, как я покраснела. В животе непривычное ощущение, которое я не сразу распознаю. Это чувство возбуждения. Не могу отрицать того, что детектив Гарсия очень привлекательна.
Но я видела красивых женщин и раньше. Сейчас реакция другая. А ведь меня никогда не тянуло к женщинам. Очевидно, сказывается то, что в последнее время я пребывала в растрепанных чувствах. Так я пытаюсь это объяснить.
К тому моменту, когда падает последняя капля кофе из кофемашины, лицо перестает гореть. Наполнив кружки, сажусь рядом с детективом Гарсией, поворачиваюсь к ней.
– Я нашла старое судебное досье вашей матери, – говорит она.
– Быстро.
Она пожимает плечами:
– Задействовала свои связи. Теперь я задаюсь вопросом: не убийство ли это? Я люблю загадки.
Детектив пришла, чтобы ознакомить меня с делом. Я смогу узнать еще что-то о последних месяцах жизни матери.
– Я не хотела, чтобы это прозвучало равнодушно. Издержки профессии. – Детектив смотрит на меня, наморщив лоб.
– Все в порядке, мне просто сложно вспоминать то время, – уверяю я.
Чего уж там, я стараюсь даже не думать об этом. Тут я инстинктивно касаюсь ее руки. По телу сразу пробегает ток. Я отдергиваю руку. Что вообще происходит?
Детектив тоже мне симпатизирует? Не понимаю. Она обучена не проявлять эмоции. Может, ей неловко, оттого что я сижу так близко и только что коснулась ее? И откуда мне знать, интересует ли ее слабый пол в романтическом плане. К тому же, наверное, у нее кто-то есть.
«Соберись», – приказываю я себе и, чтобы замаскировать смущение, поспешно спрашиваю:
– Вы принесли документы или они в электронном виде?
– Я их распечатала. – Она тянется к своей сумке.
Должно быть, ей сначала нужно получить от меня информацию и только после этого она покажет мне документы? Так все обычно и работает.
– Я не выяснила, является ли кто-нибудь из Баркли убийцей Тины, – начинаю я. – Хотя кое-что удалось узнать. Бет училась в Йеле и Гамильтоне, правда, в каком порядке, пока неизвестно. Но если она ушла из престижного Йеля, то почему? Не скрывает ли семья Бет факты из ее прошлого? И еще меня беспокоит Гарриет, бабушка. Она слишком строга по отношению к Иэну. Заявила, что сына нельзя назначать опекуном. И я начинаю думать, уж не считает ли Гарриет, что Иэн толкнул Тину? Возможно, поэтому она хочет, чтобы он держался подальше от девочки? – Я делаю глоток кофе. – Но больше всего вопросов к Роуз. С ней явно что-то не так – у нее очень быстро меняется настроение.
– Послушайте, я пришла к вам по другой причине. То есть я рада, что вы мне рассказали о Баркли… Но собственно, хотелось уточнить: вы действительно хотите выяснить, что произошло с вашей матерью?
Мои брови поднимаются от удивления.
– Да, а кто же еще будет этим заниматься?
Детектив Гарсия делает большой глоток кофе и ставит кружку:
– Я.
– Ну что вы, я не могу просить вас о подобном одолжении.
– Вы и не просите. Я сама предлагаю.
– Но почему?
– Я видела ваше лицо, когда вы выбегали из полицейского участка.
То есть детектив приехала сюда лишь затем, чтобы предложить помощь, поскольку знает, как мне больно? Любопытно, есть ли в этом какой-то подтекст? Видимо, у нее свой интерес, какая-то цель типа «услуга за услугу», что я выясню позднее.
– Я же сказала, что мне нравятся загадки, – отвечает Гарсия.
– Спасибо. Но кажется, что этим следует заняться мне. – Я мешкаю. – Да, вы видели материалы судебного заседания и отчет по результатам вскрытия… Но мама не всегда была такой. Это не настоящая она.
Детектив Гарсия кивает. Она достает из сумки несколько сложенных листов бумаги.
– Вот все, что удалось найти.
Она допивает кофе и встает. Я чувствую разочарование. Она уходит, а мне хочется, чтобы она осталась…
– Я могу поискать информацию по Йельскому университету, – предлагает детектив.
– Было бы замечательно, – говорю я.
– Держите меня в курсе.
– Конечно, надеюсь в скором времени узнать больше о Баркли.
– Нет, я имела в виду информацию о вашей матери. Если хотите, можем обсудить то, что вы найдете.
Беру кружки и направляюсь к раковине, чтобы выиграть минуту и собраться с духом, прежде чем ответить. Когда прохожу мимо Гарсии, чувствую легкий запах цитруса. Наверное, это шампунь или стойкие нотки парфюма. Происходящее немного сбивает с толку – словно вам говорят, что ваши глаза на самом деле серые, хотя вы всегда считали их светло-голубыми.
Но детектив Гарсия не проявляет эмоций. Я вообще не понимаю: у нее ко мне чисто профессиональный интерес или к этому примешивается что-то личное? Если да, то, может, я просто реагирую на ее внимание к моей персоне.
– Спасибо, – говорю я.
Я иду к входной двери и открываю ее – вижу, как детектив рассматривает и оценивает замки, затем выходит. Я наблюдаю за ней, пока она спускается по ступенькам. Внизу она оборачивается и улыбается мне.
Я всегда была падкой на красивые улыбки. Ее же улыбка – просто сногсшибательная.
Запираю дверь и иду на кухню – она что-то оставила на столешнице. Визитная карточка. На ней напечатаны номера рабочих телефонов, а рядом от руки написан номер ее мобильного.
54
Я знаю, в каком именно месте мне нужно прочитать материалы судебного заседания по делу матери. До чего же стыдно, что я давно там не была.
Солнце клонится к западу, рассыпая яркие лучи, но они уже не согревают воздух, поэтому я хватаю куртку, выходя из дома. Я еду по Висконсин-авеню, покидаю округ Колумбия и въезжаю в Мэриленд, останавливаюсь у супермаркета «Трейдер Джо» – у них всегда есть небольшой ассортимент растений. Выбираю апельсиновое деревце. Оранжевый – любимый цвет мамы, апельсин – любимый фрукт папы. Они даже шутили на эту тему – я будто слышу хрипловатый голос папы и в ответ звонкий голос мамы, – но мне уже не вспомнить конкретных слов этой семейной шутки.
Я аккуратно ставлю растение на коврик у пассажирского сиденья и еду дальше. Высокие здания и оживленные улицы сменяются участками земли и стоящими врассыпную домиками, и городской пейзаж исчезает в зеркале заднего вида. Еще несколько миль вглубь окраины, и вычурные металлические ворота, похожие на ворота Баркли, сигнализируют, что я на месте.
Аккуратные ряды надгробий занимают обширную площадь, выделенную под кладбище. Мощенные камнем дорожки петляют среди травы, под дубами и кленами стоят небольшие скамьи. Усилия, направленные на то, чтобы это место выглядело безмятежно и приветливо, не могут скрыть самой его сути: здесь все пронизано печалью.
Я паркую машину, беру апельсиновое деревце и выхожу. Кажется, здесь нет никого, кроме седого мужчины, который, склонив голову, бредет по дальней дорожке.
Когда умерла мама, погребальной церемонии не было – и я не уверена, что нашлись бы желающие присутствовать на ней, кроме меня, – но тетя все же сделала одно доброе дело: она устроила так, что маму похоронили рядом с папой. Удивительно, что тетя взяла на себя эти хлопоты. Может, она вспомнила, что заботилась о маленькой сестренке в те далекие годы, когда зависть и озлобленность еще не отравили ее сердце?
До могил родителей идти недалеко. Я не бывала тут много лет, но легко нахожу дорогу. Память ведет меня мимо деревьев, роняющих желтые и красные листья, и вот я останавливаюсь перед небольшими парными плитами, глядя на выгравированные на них надписи:
Дэниел Стюарт Хадсон, любящий муж и отец
Мэри Грейс Хадсон, любящая жена и мать
Ноги подкашиваются, я вот-вот упаду. Я опускаюсь на траву.
Воспоминания проплывают в моей голове, словно серия кадров из старого видео. Отец берет кусок веревки, чтобы поиграть с Бинго в перетягивание каната. Мама кладет ногу на колено папы, гладит мои волосы; мы лежим на диване втроем, прижавшись друг к другу. Отец закидывает меня на плечо, чтобы отнести в кровать.
Слезы текут по щекам, я обхватываю себя руками. Я одновременно боюсь и стремлюсь к одиночеству. Изоляция – это бездонная яма, которая всегда пытается затянуть меня, обещая парадоксальное сочетание чего-то утешительно-знакомого и безысходного.
Я достаю салфетку из кармана, вытираю нос, сморкаюсь. Затем вынимаю два сложенных листа бумаги из сумки и приступаю к чтению. История, написанная лаконичными официальными словами, начинает приобретать форму.
Маму арестовали поздно ночью за дозу героина, которую обнаружили при ней. Она находилась в состоянии наркотической интоксикации, разговаривала агрессивно и попыталась сбежать, когда два офицера подошли к ней. Ее задержали, и положенный ей телефонный звонок она использовала для того, чтобы связаться с юристом. Он договорился об освобождении мамы следующим утром. Имя юриста слегка подчеркнуто, – должно быть, кто-то провел под ним кончиком карандаша.
Я вижу это имя, но не сразу понимаю, чье оно. Мозг как будто пробуксовывает. И тут до меня доходит смысл написанного… Чарльз К. Хаксли, адвокат защиты!
Отшатываюсь, листы бумаги выпадают из рук, пока я пытаюсь осознать, что имя слишком хорошо знакомо. Чарльз.
Мир рушится на глазах; все становится непонятным. Я знала, что Чарльз был адвокатом защиты задолго до того, как стал судьей. Но как же такое возможно – неужели он защищал