Амитав ГошСтеклянный Дворец
Памяти моего отца
Amitav Ghosh
The Glass Palace
Часть перваяМандалай
1
Только один человек в харчевне знал наверняка, что это за звук разнесся над речной долиной вдоль серебристой ленты Иравади до западных стен форта Мандалай. Человека этого звали Раджкумар, и он был индийцем, мальчишкой одиннадцати лет – не та фигура, на чей авторитет можно положиться.
Звук был незнакомым и тревожным, далекий гром, за которым последовал низкий раскатистый рокот. Потом словно треск сухих веток, внезапный и резкий, который вдруг сменялся утробным грохотом, сотрясавшим харчевню, от чего дребезжали горшки с супом. В заведении имелось всего две лавки, и на обеих, тесно прижавшись друг к другу, сидели люди. Было зябко, в Центральной Бирме начиналась короткая, но холодная промозглая зима, солнце не поднималось достаточно высоко, чтобы рассеять туман, на рассвете плывущий над рекой. С первыми ударами грома в харчевне повисло молчание, а следом хлынул шквал вопросов и шепоток ответов. Люди озирались в замешательстве: Что это? Ба ле? Что это может быть? А потом сквозь гомон предположений прорезался высокий, взволнованный голос Раджкумара.
– Английская пушка, – на свободном, но с сильным акцентом бирманском сообщил он. – Они стреляют где-то на реке. Направляются сюда.
Некоторые из посетителей нахмурились, заметив, что это сказал мальчишка-слуга, калаа[1] из-за моря – индиец с зубами белоснежными, как белки его глаз, и кожей цвета полированного дерева. Он стоял в центре харчевни со стопкой щербатых глиняных мисок. И улыбался смущенно и глуповато, как будто стеснялся выставлять напоказ свои познания, неположенные по возрасту.
Его имя означало Принц, но во внешности не было ничего королевского – забрызганная маслом рубаха, небрежно завязанная лоунджи[2] и босые ноги с загрубевшими мозолистыми подошвами. Когда люди спрашивали, сколько ему лет, он отвечал, что пятнадцать, а иногда восемнадцать или девятнадцать, это придавало ему уверенности и силы – выдавать себя за взрослого и самостоятельного, зрелого телом и духом, когда на самом деле ты всего лишь ребенок. Но Раджкумар мог даже сказать, что ему двадцать, и люди поверили бы, потому что он был крупным крепким парнем, выше и шире в плечах, чем многие мужчины. И поскольку он был еще и очень смуглым, не догадаешься, что подбородок у него такой же гладкий, как ладони, без малейших признаков пробивающегося юношеского пушка.
Тем ноябрьским утром Раджкумар оказался в Мандалае по чистой случайности. Его лодке – сампану, на котором он работал матросом и мальчиком на побегушках, – потребовался ремонт после плавания вверх по Иравади от Бенгальского залива. Хозяин судна переполошился, узнав, что на починку уйдет месяц, а то и больше. Он не мог себе позволить столько времени кормить команду, а потому принял решение: кое-кому придется найти себе другой заработок. Раджкумару велено было отправляться в город, что в паре миль от реки. На базаре, у западной стены форта, он должен был спросить женщину по имени Ма Чо. Она была наполовину индианкой и держала небольшую харчевню – может, у нее найдется работа.
Вот так и получилось, что в свои одиннадцать лет, входя пешком в Мандалай, Раджкумар впервые в жизни увидел прямую улицу. Вдоль этой улицы стояли бамбуковые хибары и крытые пальмовыми листьями лачуги, между ними высились кучи отходов, там и сям лежали навозные лепешки. Но прямую линию дороги не мог осквернить никакой хаос, тянущийся вдоль нее, она была как несокрушимая дамба, рассекающая морскую зыбь. Она уводила взор вдаль через весь город, мимо красных кирпичных стен форта к далеким пагодам на холме Мандалай, сиявшим на склоне, как белые колокола.
Раджкумар был для своего возраста опытным путешественником. Сампан, на котором он работал, обычно держался в прибрежных водах, курсируя вдоль протяженного побережья, соединявшего Бирму и Бенгалию. Раджкумар бывал и в Читтагонге[3], и в Бассейне[4], и во множестве городков и деревень между ними. Но ни в одном из своих путешествий он никогда не встречал таких широких дорог, как эта в Мандалае. Он привык к улочкам и переулкам бесконечно извилистым, когда не разглядеть, что делается за следующим поворотом. А здесь нечто совсем новое – дорога, которая идет прямым неизменным курсом, и горизонт становится частью повседневности.
Когда же во всей своей грандиозности перед ним открылся форт, Раджкумар замер прямо посреди дороги. Цитадель, с ее тянущимися на целую милю стенами и безбрежным рвом, оказалась истинным чудом. Красные зубчатые стены почти в три этажа высотой, словно невесомо возносящиеся ввысь, с резными воротами, увенчанными семиярусными крышами. Длинные прямые улицы расходились от ворот в разные стороны, образуя идеально ровную геометрическую сетку. Рисунок этих улиц завораживал настолько, что Раджкумар, исследуя их, забрел далеко от нужного ему места. Почти стемнело, когда он вспомнил, зачем его послали в город. Он вернулся к западной стене форта и принялся разыскивать Ма Чо.
– Ма Чо?
– У нее харчевня, она продает еду – байя-гьо[5] и прочее. Она наполовину индианка.
– А, Ма Чо. – Неудивительно, что этот индийский оборвыш ищет Ма Чо, у нее частенько подрабатывали индийские бродяжки. – Вон она, худая такая.
Хозяйка харчевни оказалась маленькой и изможденной, кудряшки жестких волос свисали надо лбом. Ей было за тридцать, и на вид скорее бирманка, чем индианка. Она жарила овощи, прикрывая рукой глаза от поднимающегося чада. Ма Чо с подозрением взглянула на Раджкумара:
– Чего тебе надо?
Только он начал объяснять про лодку, ремонт и что ему нужна работа на несколько недель, как она прервала его. И заверещала, зажмурив глаза:
– Ты что себе думаешь – у меня тут куча работы под мышкой, просто вынь да положь? На прошлой неделе один такой смылся и прихватил пару моих горшков. Откуда мне знать, что ты не такой же? – И так далее.
Раджкумар понимал, что взрыв негодования вызван вовсе не его появлением, – это все жара, брызжущее масло и цены на овощи, а вовсе не он сам и не его слова. Опустив глаза, он героически стоял на месте, ковыряя ногой пыль, пока торговка не унялась.
Она замолчала, переводя дух, и окинула мальчика взглядом с головы до ног.
– Кто твои родители? – спросила она наконец, вытирая потный лоб рукавом влажной аинджи[6].
– У меня нет родителей. Они умерли.
Торговка поразмыслила, закусив губу.
– Ладно. Берись за работу, но помни, что получишь только еду три раза в день и место для ночлега.
– Мне большего и не нужно, – улыбнулся он.
Заведение Ма Чо состояло из двух лавок под бамбуковым навесом. Она готовила, сидя на маленькой табуретке у открытого огня. Кроме жареных байя-гьо, подавала еще лапшу и суп. Раджкумар должен был разносить посетителям миски с супом и лапшой. В остальное время он мыл посуду, поддерживал огонь и нарезал овощи в суповой котел. Рыбу и мясо Ма Чо ему не доверяла, их она резала сама узким да[7] с короткой рукоятью. По вечерам он мыл всю посуду сразу, таская ко рву форта полные корзины.
Между забегаловкой Ма Чо и рвом лежала широкая пыльная дорога, огибавшая громадный квадрат форта. Чтобы добраться до рва, Раджкумару нужно было лишь пересечь это открытое пространство. Прямо напротив харчевни Ма Чо находился мост, который вел к одному из непарадных входов, похоронным вратам. Раджкумар расчистил под мостом местечко, раздвинув лотосовые листья, покрывавшие поверхность воды. Это стало его персональной купальней, здесь он и мылся сам, и мыл посуду, а деревянные доски моста служили и зонтиком от солнца, и укрытием.
На том берегу начинались стены форта. Из того, что находилось внутри, можно было разглядеть только девятиярусный шпиль, завершавшийся сияющим позолоченным зонтиком, – это был великий золотой хти[8] бирманских правителей. Под шпилем располагался тронный зал дворца, где Тибо, король Бирмы, устраивал приемы вместе со своей супругой, королевой Супаялат.
Раджкумару было ужасно любопытно, что там в форте, но он знал, что для таких, как он, это запретная территория.
– Ты когда-нибудь бывала внутри? – спросил он однажды Ма Чо. – В смысле, в форте?
– О да, – важно кивнула Ма Чо. – По крайней мере трижды.
– И какой он?
– Очень большой, гораздо больше, чем кажется снаружи. Он как целый город, с длинными улицами, каналами и садами. Сначала дома чиновников и знатных людей. А потом вдруг оказываешься перед изгородью из громадных тиковых столбов. А за ней располагаются покои королевской семьи и их слуг – сотни и сотни комнат с полированными колоннами и блестящими полами. А прямо в центре громадный зал, как гигантский столб света, со сверкающими хрустальными стенами и зеркальными потолками. Люди называют его Стеклянный Дворец.
– А король когда-нибудь выходит из форта?
– За последние семь лет – нет. Но королева с придворными иногда прогуливается вдоль стен. Те, кто их видел, рассказывают, что придворные дамы – самые прекрасные женщины на свете.
– А кто они, эти дамы?
– Юные девушки, сироты, многие из них еще совсем дети. Говорят, девочек во дворец привозят с далеких гор. Королева удочеряет их, воспитывает, а они ей служат. И еще говорят, что она никому, кроме них, не доверяет заботиться о ней и ее детях.