зительный крик, и оба мгновенно вскочили. Над ними стояла Первая принцесса – глаза сверкают, руки уперты в бедра. В пылу гнева она из двенадцатилетней девочки превратилась во взрослую женщину.
– Я подозревала, а теперь знаю наверняка.
Принцесса велела Долли одеться и немедленно убираться.
– Если еще когда-нибудь увижу вас вместе наедине, тут же пойду к Ее Величеству. Вы слуги. Она вышвырнет вас вон.
Савант, абсолютно голый, бросился на колени и умоляюще сложил ладони:
– Принцесса, это была ошибка, ошибка. Моя семья, они зависят от меня. Откройте свое сердце, принцесса. Это была ошибка. Больше не повторится.
С того дня взгляд Первой принцессы следовал за ними, куда бы они ни направились. Она сообщила королеве, что видела, как грабитель карабкался на манговое дерево. Дерево срубили, а на окно поставили решетку.
Было решено, что вместе с поставками свинины для короля в Аутрем-хаус будут доставлять бомбейские газеты. В первой же партии обнаружились репортажи, вызвавшие всепоглощающий интерес: рассказ о европейском туре короля Чулалангкорна из Сиама. Впервые азиатский монарх посетил Европу с государственным визитом. Путешествие продолжалось в течение нескольких недель, и все это время для короля Тибо не существовало никаких иных тем.
В Лондоне король Чулалангкорн останавливался в Букингемском дворце, в Австрию его пригласил сам император Франц Иосиф, в Копенгагене он подружился с королем Дании, президент Франции встретил его в Париже с распростертыми объятиями. В Германии кайзер Вильгельм стоял на перроне, ожидая прибытия королевского поезда. Король Тибо перечитывал репортажи еще и еще раз, пока не выучил их наизусть.
Совсем недавно прадед Тибо, Алаунгпайя, и дед, Баджидо, завоевали Сиам, разгромили его армию, свергли правителей и разорили Аюттайю, главный город. Впоследствии поверженная знать избрала нового правителя, и Бангкок стал новой столицей страны. Именно благодаря королям Бирмы, предкам Тибо, благодаря династии Конбаунов в Сиаме возникла нынешняя династия и правящий король.
– Когда наш предок, великий Алаунгпайя, завоевал Сиам, – сказал однажды дочерям Тибо, – он отправил письмо королю Аюттайи. Копия его хранится в дворцовых архивах. Вот что там сказано: “Нет равных нашей славе и нашей карме; поставить вас в один ряд с нами это все равно что сравнить Гаруду Вишну с ласточкой, солнце – со светлячком, божественную королевскую кобру небес – с земляным червяком, Дхатараттху, великого правителя Востока, – с навозным жуком”. Вот что наш предок сказал королю Сиама. А теперь они ночуют в Букингемском дворце, тогда как мы похоронены заживо в этой навозной куче.
Нельзя было отрицать истину этих слов. По прошествии многих лет Аутрем-хаус все больше напоминал окружающие его трущобы. Черепицу сдуло ветром, и новой не положили. Штукатурка осыпалась со стен, обнажив кирпичную кладку. Сквозь трещины пробились ростки фикуса и быстро выросли в крепкие молодые деревца. Плесень в комнатах поползла вверх от пола, и стены выглядели так, словно были задрапированы черным бархатом. Увядание и разложение стали для королевы символом неповиновения.
– Ответственность за содержание этого дома не на нас, – заявила она. – Они выбрали его в качестве нашей тюрьмы, вот пусть и следят за ним.
Вновь прибывающие районные администраторы порой заговаривали о сносе басти и переезде слуг обратно в город. Королева лишь хохотала: насколько же одурманены эти люди собственным высокомерием, воображая, что в такой стране, как Индия, они смогут удержать всю семью в одиночном заточении на холме? Да сама земля восстанет против такого!
Редкие визитеры, которым позволено было навещать королевскую семью, были шокированы видом басти, запахами отходов и экскрементов, пеленой дыма от очагов, висевшей в воздухе. Зачастую гости выходили из своих экипажей с выражением ошеломленного удивления на лицах, не в силах поверить, что резиденция последнего короля Бирмы стала ядром трущоб.
Королева приветствовала гостей гордой ироничной улыбкой. Да, оглянитесь вокруг, взгляните, как мы живем. Да, мы, кто правил богатейшей страной Азии, низведены вот до такого. Вот что они сделали с нами, и вот что они сделают со всей Бирмой. Они отобрали наше королевство, обещая железные дороги, шоссе и порты, но запомните мои слова: все закончится точно так же. Через несколько десятилетий богатства иссякнут – драгоценные камни, тик и нефть, – а тогда уйдут и они. В нашей золотой Бирме, где никто никогда не голодал и никто не был настолько беден, чтобы не уметь читать и писать, останутся лишь нищета и невежество, голод и отчаяние. Мы были первыми, кого заключили в тюрьму во имя их прогресса; за нами последуют еще миллионы. Вот что ждет всех нас, вот так мы все и закончим – узниками, в трущобах, порожденных чумой. Спустя сто лет в вопиющей разнице между королевством Сиам и состоянием нашего порабощенного королевства вы прочтете обвинительный акт жадности Европы.
8
Иравади была не единственной водной артерией, которой пользовался Сая Джон. Работа часто заводила его далеко на восток, вниз по реке Ситаун и в Шанские горы. В дне пути вглубь страны от города Пинмана, стоявшего на берегу реки, находилась деревня под названием Хуай Зеди. Много лет назад, когда тиковые компании только начинали осваивать этот участок лесов, Хуай Зеди была таким же временным тиковым лагерем, как прочие. Но с течением времени лагеря перемещались все выше и выше по склонам, и снабжать их припасами становилось все труднее. Постепенно благодаря своему выгодному местоположению на спуске, где горы переходили в равнину, Хуай Зеди стала своеобразным перевалочным пунктом на пути в горы. Многие носильщики и погонщики слонов, сопровождавшие компанию в этот прежде малонаселенный район, решили поселиться в окрестностях деревни.
Мало кто из погонщиков слонов и прочих работников, живших в Хуай Зеди, были бирманцами по происхождению, некоторые были из каренов, кто-то – каренни, а еще па-о, падаун, каду-канан; было даже несколько семей из индийских махаутов – погонщиков слонов из Корапута в Восточных Гхатах. Жители деревни держались обособленно, мало общаясь с народом равнин; Хуай Зеди была местом самодостаточным, частью нового цикла жизни, порожденного добычей тикового дерева.
Деревня стояла прямо над песчаной отмелью, где протока изгибалась широкой извилистой дугой. Поток здесь мелел, растекаясь по галечному руслу, и бо´льшую часть года вода поднималась лишь до колен – идеальная глубина для деревенских ребятишек, которые патрулировали реку дни напролет с маленькими арбалетами наготове. В протоке хватало легкой добычи – серебристые рыбы кружили на мелководье, ошеломленные внезапной переменой скорости потока. Постоянное население Хуай Зеди состояло в основном из женщин, поскольку на протяжении многих месяцев трудоспособные мужчины в возрасте от двенадцати лет и старше работали в том или ином тиковом лагере на склонах горы.
Поселок был окружен огромными прямоствольными деревьями, растущими так тесно, что листва образовывала высокую стену. За этой стеной скрывались многочисленные стаи попугаев, семейства мартышек и разных приматов – белолицых лангуров и меднокожих резусов. Даже обычных бытовых звуков, доносившихся из деревни, – скрежета кокосовой плошки по металлической кастрюле, скрипа колесика детской игрушки – было достаточно, чтобы посеять панику в пестром сумраке леса: обезьяны разбегались с истеричным верещанием, а с вершин деревьев вздымалось облако птиц, словно подхваченная ветром простыня.
Жилища в деревне Хуай Зеди отличались от построек в тиковых лагерях только высотой и размером, а формой и внешним видом они были точно такие же, из того же самого материала – плетеного бамбука и тростника, – каждое приподнято над землей на сваях из тикового дерева. Лишь несколько сооружений заметно выделялись на фоне окружающей зелени: деревянный мост, пагода с белеными стенами и церковь под тростниковой крышей, увенчанная раскрашенным тиковым крестом. Последняя служила значительной части обитателей Хуай Зеди, многие из которых были выходцами из каренов и каренни – народов, что были обращены последователями американского баптистского миссионера, преподобного Адонирама Джадсона.
По пути через Хуай Зеди Сая Джон обычно останавливался у почтенной вдовы бывшего старшины погонщиков, христианки-каренни, которая держала небольшой магазин на увитой виноградом террасе своей хижины. Сын дамы, которого звали До Сай, стал одним из ближайших друзей Раджкумара.
До Сай был на пару лет старше Раджкумара – скромный нескладный юноша с широким плоским лицом и коротким носом, похожим на окурок чируты. Когда они впервые встретились с Раджкумаром, парень работал всего лишь помощником па-киейк, цепных дел мастера. До Сай был слишком юн и совсем неопытен, чтобы доверить ему закреплять цепи самостоятельно, его работа состояла в том, чтобы подавать цепи мастеру. Но До Сай был упорным и старательным работником, и когда Раджкумар с Сая Джоном вернулись в деревню в следующий раз, он уже дослужился до мастера. Год спустя он был уже пе-си, помощником погонщика, и трудился со стадом аунджи, занимаясь расчисткой ручьев.
В лагере Раджкумар по пятам ходил за До Саем, стараясь быть полезным – разжечь огонь или вскипятить воды. От До Сая Раджкумар научился заваривать чай, как любят погонщики – крепкий, горький и кислый, – сначала набивая чайник листьями до половины, а потом добавляя еще при каждом доливе воды. Вечерами он помогал До Саю плести тростниковые ограждения, а по ночам сидел на ступеньках лесенки его хижины, жевал бетель и слушал рассказы. Ночью стадо не нуждалось в присмотре. Ноги слонов опутывали цепями и отпускали их самостоятельно добывать себе пропитание в окрестных джунглях.
В лагере было одиноко, и До Сай частенько рассказывал о своей возлюбленной, Нау Да, юной девушке, стройной и цветущей, в белой тунике с кисточками и домотканой лоунджи. Они должны были скоро пожениться, как только До Сай станет старшим погонщиком.