глядя на Раджкумара. Его внезапно поразило осознание того, что этот некогда луга-лей теперь настолько уверен в себе, настолько спокоен, что любые слова тут будут излишни. Сая Джон отодвинулся на шаг-другой, чтобы получше рассмотреть юношу. И под этим новым углом зрения ему вдруг показалось, что он смотрит на человека, которого никогда прежде не знал, на совершенно новое, преображенное существо, грозно внушительное и властное. В этот момент перед глазами Сая Джона промелькнуло ясное видение того мандалайского утра, когда он мчался по переулку, чтобы спасти Раджкумара, – он вновь увидел его мальчиком, одиноким брошенным калаа, индийцем-оборвышем, который оказался слишком далеко от родного дома. Уже тогда мальчик прожил целую жизнь, и, судя по его нынешнему виду, теперь он начинает еще несколько новых.
А потом Раджкумар сделал то, чего никогда не делал прежде. Уже почти в дверях он остановился и наклонился, чтобы коснуться стоп Сая Джона, как делают индийцы.
– Благословите меня, Сая.
Сая Джон чуть повернул голову, скрывая слезы, заволакивающие глаза.
– Никто не может отказать человеку в том, что по праву принадлежит ему. Контракт будет твоим, Раджкумар. Я ошибался, сомневаясь в этом.
11
Почта приходила дважды в неделю, и ее доставляли прямиком в кабинет администратора в здании суда. Письма на имя Умы администратор отправлял в резиденцию с посыльным. Обычно ей писали только родители, но пару раз в месяц приходили книги или журналы из магазина в Калькутте.
В дни доставки почты Ума часами грезила под священным фикусом. Если на этот день выпадала одна из ее официальных встреч, она бывала раздраженной и нетерпеливой, спеша как можно скорее вернуться к своим письмам. Она представляла, как дома в Калькутте мама пишет ей, сидя в постели и беспокоясь, как бы не опрокинуть чернильницу на простыни.
Однажды утром посыльный принес письмо с необычной маркой. На конверте администратор подписал “Из Рангуна”. Перевернув конверт, Ума увидела на обороте имя своего дяди, Д. П. Рой. Она удивилась: уже много лет от него ничего не было слышно. Но после замужества Ума не раз получала письма от давно забытых родственников – ее муж был влиятельным человеком, который мог решать проблемы. Видимо, дядюшке что-нибудь нужно.
Она прихватила письмо с собой под фикусовое дерево. Как и ожидалось, дядя обращался с просьбой, от имени своего друга – Раджкумара Раха, у которого дела в Бомбее. Этот человек выразил горячее желание нанести краткий визит в Ратнагири. Он жаждал выразить почтение бывшим королю и королеве.
Я был бы невероятно признателен, Ума, если бы твой супруг устроил для Раджкумара-бабу прием у бывшего короля. Каким-то образом узнав о моей связи с администратором, он специально обратился ко мне с просьбой о помощи в этом вопросе. Могу добавить, что я обязан Раджкумару-бабу, он оказал мне ряд дружеских услуг, – и, откровенно говоря, многие члены нашей бенгальской общины в Рангуне получили от него помощь того или иного рода.
Раджкумар-бабу, говорилось дальше в письме, много лет прожил в Рангуне, но контакты с другими бенгальцами города поддерживал редко. И вдруг в одно прекрасное утро он обрушился градом среди ясного неба прямо в храм Дурги на Спарк-стрит, где собирались все индуисты города. Он явился в костюме, идеально соответствовавшем случаю – накрахмаленное белое дхоти[51] и панджаби[52] с золотыми пуговицами. Чтобы облегчить вступление в общину, он предусмотрительно принес существенное пожертвование пурохиту[53].
Выяснилось, что господин Раха занимается торговлей тиком. Он намеревался подавать заявку на очень большой контракт и пришел просить пурохита помолиться за него. Как и все его сородичи, пурохит обладал развитым чутьем голодного тигра, когда дело касалось потенциальной добычи. Он не просто благословил. Храм посещали несколько сотрудников больших европейских банков и тиковых компаний, и пурохит определил для себя цель – представить Раджкумара-бабу всем этим людям.
Следующие несколько дней между Спарк-стрит и Меркант-стрит, между Калибари и конторами тиковых компаний туда-сюда летали сообщения. В итоге, когда дирекция Чота-Нагпурской железнодорожной компании объявила о своем решении, все узнали, что господин Раджкумар Раха, имя которого тогда никому не было известно в мире торговли тиком, сумел перебить цену, предложенную всеми крупными компаниями.
Только на одном этом контракте Раджкумар-бабу заработал восемь лакх[54] рупий чистой прибыли – целое состояние. В благодарность он фактически перестроил храм: полы вымостили мрамором, стены святилища позолотили, а для пурохита и его семьи возвели новый прекрасный дом. С тех пор он добился еще ряда успехов и достиг высокого положения в деловом мире. И все это в тридцать лет, еще не успев жениться.
Ты поймешь, что я имею в виду, Ума, когда говорю, что наш Раджкумар-бабу не из тех людей, к обществу которых ты привыкла. Ты, возможно, найдешь его несколько грубым и неотесанным. И, несомненно, удивишься, узнав, что хотя он свободно говорит на нескольких языках, включая английский и бирманский, но при этом абсолютно неграмотен и едва умеет написать свое имя.
Дома в Индии у такого человека, как Раджкумар-бабу, было бы мало шансов получить признание в обществе таких людей, как мы. Но здесь, в Бирме, правила немного мягче. Некоторые из самых богатых людей в городе индийцы по происхождению, и большинство из них начинали, не имея ничего, кроме жестяного сундучка и узла с одеждой.
Я прекрасно понимаю, что в Индии человек вроде Раджкумара-бабу едва ли смеет надеяться, что ему окажет гостеприимство – и вообще впустит в дом – окружной администратор. Но ты должна принять во внимание, что он так долго прожил в Бирме, что стал теперь более бирманцем, чем индийцем, и его вполне можно считать иностранцем. Надеюсь, вы учтете это, и напоминаю, что я, со своей стороны, безусловно, был бы очень признателен за вашу снисходительность в этом вопросе.
В дни получения корреспонденции дома появлялось также особое лакомство – свежий лед, доставляемый пароходом из Бомбея. И вечерами администратор любил посидеть в саду в плетеном кресле с бокалом ледяного напитка. Ума подождала, пока мужу подадут виски, прежде чем зачитать ему письмо дяди. Когда она закончила, администратор взял у нее листок и перечитал еще раз самостоятельно.
Возвращая письмо, он с сожалением взмахнул рукой:
– Будь это в моей власти, я с удовольствием оказал бы услугу твоему дяде. Но, к сожалению, об этом не может быть и речи. Правительственные инструкции предельно ясны. Их Величества не должны принимать посетителей.
– Но почему? – воскликнула Ума. – Ты же администратор. Ты можешь ему позволить. Никто не узнает.
Муж со стуком опустил стакан на маленький столик около своего кресла.
– Это невозможно, Ума. Я должен отправить запрос в Бомбей, а они перешлют его в Колониальный секретариат в Лондоне. На это уйдут месяцы.
– Только ради одного визита в Аутрем-хаус?
– Наши старейшины, – это была дежурная шутка администратора насчет британских коллег, которых он называл амадер гуруджон[55], – наши старейшины не хотят политических волнений в Бирме. Это их богатейшая провинция, и они не желают рисковать. Король – единственная фигура, которая может объединить страну против них. Там живут десятки племен и народностей. Монархия – единственное, что их связывает. Наши старейшины это понимают и хотят быть уверены, что король позабыт. Они вовсе не стремятся быть жестокими, они просто не хотят мучеников, и все, что им нужно, – чтобы король был стерт из памяти народа, забыт навеки, как старый зонтик в пыльной кладовке.
– Но что может изменить один-единственный гость?
– Он может вернуться домой и рассказать. Что-то может попасть в газеты. Колониальный секретариат не позволяет королю даже фотографироваться – из опасений, что фото может оказаться в Бирме. На днях я получил письмо от женщины-фотографа, из парсов. Она путешествует, фотографируя мир, и хотела заехать сделать несколько снимков в Аутрем-хаус. Я отправил ее просьбу в Бомбей и почти сразу получил ответ: никаких изображений королевской семьи. Такова правительственная политика.
– Но это чудовищно. – Ума с трудом сдерживала слезы.
– Вовсе нет. Простая целесообразность. Думаешь, Бирме пойдут на пользу политические конфликты? Полагаешь, этот парень Раха смог бы разбогатеть, если бы там по-прежнему правил Тибо? Да если бы не англичане, бирманцы взбунтовались бы против этих индийских дельцов и вышвырнули их, как стадо овец.
Ума понимала, что в споре ей мужа не одолеть. Понизив голос, она ласково положила ладонь ему на руку.
– Знаешь, я прошу тебя не ради короля и даже не ради своего дяди.
– Тогда почему?
Ума колебалась.
– Скажи.
– Из-за Долли.
– Долли?
– Она всю жизнь прожила здесь фактически пленницей и не в состоянии даже вообразить другой жизни. Но однажды ей придется покинуть Аутрем-хаус, и куда она денется? Она совсем забыла Бирму, и, думаю, ей нужно просто поговорить с людьми, которые смогут напомнить ей о родине.
– Долли может вернуться в Бирму в любой момент как только пожелает.
– Но у нее нет родных в Бирме, и она там никого не знает. Вот потому-то ей и нужно познакомиться с теми, кто там живет.
Администратор замолчал, и Ума почувствовала, что он постепенно смягчается.
– Это такой пустяк, – подтолкнула она. – Уверена, что можно найти решение.
– Ладно, – в конце концов с некоторым раздражением согласился муж. – Раз уж это так много для тебя значит, полагаю, я могу кое-что сделать.