– Что случилось? Что она сказала?
– Где Долли?
– Она устала и сразу пошла спать.
– Идем.
Администратор повел жену в спальню, закрыл за ними дверь.
– Ты знала. Так ведь?
– О чем?
– Ума, я кто угодно, только не дурак. Я говорю про беременность принцессы.
Ума присела на краешек их кровати с москитной сеткой, смущенно отвела взгляд.
– То есть ты знала?
– Да.
– Тебе рассказала Долли?
– Да.
– И тебе не пришло в голову рассказать мне? Что это может быть важным обстоятельством? Что будет иметь последствия для меня?
– Как я могла рассказать? Я пообещала молчать.
Он остановился перед кроватью, глядя сверху на ее поникшую голову.
– И твое обещание Долли значит больше, чем связь между нами, между тобой и мной? – Он ласково взял руки жены в свои ладони. – Посмотри на меня, Ума. Почему ты не доверяешь мне? Разве я когда-либо предавал тебя? Ты думаешь, я не умею хранить тайны?
– Я дала слово.
Он в недоумении смотрел на нее.
– Ты знала об этом много дней, возможно, месяцев. Все это время мы жили вместе. Неужели у тебя ни разу не возникло желания рассказать мне? Не как администратору Ратнагири, даже не как своему мужу, но как партнеру, товарищу, вместе с которым ты проводишь свои дни?
Она высвободила руки. Чего он от нее хочет? Она во всем следовала его указаниям – ходила в клуб, когда он велел, посещала все официальные встречи. Что еще она должна была сделать?
Ума разрыдалась, закрыла лицо ладонями. Женские добродетели, которые она могла предложить, ему были не нужны, Кембридж научил его желать большего – ему требовалось быть уверенным, что от него ничего не утаивают, ему требовалась женская душа в обмен на крохи доброты и терпения. Мысль эта ужаснула ее. Это же покорность, выходящая за рамки любых приличий, за пределы ее воображения. Она даже помыслить о таком не могла. Все что угодно, только не рабство.
13
Уме казалось, что она едва задремала после долгих часов бессонницы, как рядом с кроватью раздался голос:
– Мемсахиб! Мемсахиб!
Она заворочалась, сдвигая подушки к полированному изголовью кровати.
– Мемсахиб! – Это айя, лицо ее смутно виднеется сквозь марлевую дымку москитной сетки. – Вставайте, мемсахиб! Вставайте!
Окна распахнуты, потолок заливает солнечный свет. Пахнет свежескошенной травой. Слышен свист косы, и она вспоминает, что накануне велела мали[62] покосить газон.
– Мемсахиб, просыпайтесь. Господин ждет в баитак-кана[63].
– Господин? Какой?
– Тот, что был тут вчера на ужине, – бахаарка[64] господин.
– Господин Раха? – Ума резко приподнялась. – Что ему тут нужно?
– Хочет увидеться с вами. И с Долли-мемсахиб.
– Ты ей об этом сказала?
– Долли-мемсахиб нет дома. Она уехала рано утром.
– Когда?
– Очень рано. Канходжи отвез ее в Аутрем-хаус.
Москитная сетка обвилась вокруг Умы, она никак не могла выпутаться из нее.
– Почему мне не сообщили?
– Администратор-сахиб не велел вас будить.
Ума нетерпеливо дергала сетку. Послышался резкий звук рвущейся ткани, и внезапно перед лицом ее образовалась дыра. Она выбралась через нее, свесила ноги с кровати.
Это так не похоже на Долли – уехать в такой спешке, не сказав ни слова.
– Подай чай в баитак-кана, – распорядилась она. – И скажи господину, что я скоро выйду.
Ума быстро оделась и поспешила по коридору. Для приличия прихватила с собой айя и оставила ее сидеть на корточках около двери.
– Господин Раха?
Он стоял в дальнем конце комнаты, курил в открытое окно. При звуке ее голоса резко обернулся, отбросил сигару. Он был одет по-английски – в белый льняной костюм.
– Мадам администратор, прошу прощения, что побеспокоил вас…
– Нисколько. – Она закашлялась – в комнате плавали клубы едкого табачного дыма.
– Простите. – Он виновато махнул рукой, разгоняя дымное облако. – Я пришел поблагодарить вас… за вчерашний вечер. – Последовала пауза, в которой она расслышала, как гость нервно сглатывает, словно собираясь с духом, прежде чем сказать что-то. – И я хотел бы поблагодарить и мисс Сейн, если можно.
– Долли? Но ее нет. Она вернулась в Аутрем-хаус.
– О. – Он тяжело опустился в кресло, беззвучно шевеля губами, как будто разговаривал сам с собой.
Ума отметила, что волосы у него растрепаны, а глаза воспаленные, как после бессонной ночи.
– Могу я поинтересоваться, вернется ли она сегодня?
– Господин Раха, – сдержанно проговорила Ума, – должна признаться, что я несколько удивлена, что вы так заинтересовались человеком, с которым едва познакомились.
– Мадам администратор…
– Да?
– Я должен вам рассказать кое о чем.
– Прошу вас.
– Я не был с вами полностью откровенен. И с вашим дядюшкой.
– В каком смысле?
– Это не первая моя встреча с мисс Сейн. Правда в том, что я здесь именно из-за нее. Я приехал в поисках нее.
– Что? – Ума неуверенно улыбнулась. – Это, должно быть, какая-то ошибка, господин Раха. Вы наверняка имели в виду кого-то другого. Вы не могли встречаться с Долли прежде. Долли всю свою жизнь прожила здесь. Могу вас в этом заверить. Она не покидала Ратнагири с тех пор, как ей исполнилось десять лет.
– Девочка, о которой я говорил вчера вечером, – девочка из Стеклянного Дворца…
– Да?
– Это была она – Долли, мисс Сейн.
Внутри у Умы все замерло. Она встала и вышла в сад.
– Пойдемте, господин Раха.
Не дожидаясь его, она направилась прямо через только что выкошенную лужайку. Садовники сгребали траву для своих коров и коз, они кланялись, приветствуя хозяйку.
Раджкумар нагнал ее, только когда Ума уже открывала потайную калитку в дальнем конце сада.
– Вам это, наверное, кажется странным.
– Да, верно.
Она повела его к старому фикусу. Река Каджали внизу сверкала, точно стекло.
– Прошу вас, садитесь, господин Раха.
– Я не был уверен, что найду ее здесь, – сказал Раджкумар. – Полагал, что это станет лишь отправной точкой. Если есть место, где можно навести справки, я должен был это сделать. Иначе я не мог. Я не сомневался, что даже если найду ее, будет поздно – она замужем, может даже, у нее есть дети. Или умерла, или изменилась так, что не узнать. Что ж, тогда ее новый облик сотрет воспоминания из моей памяти, освободит меня. А потом я вошел в ваш дом вчера вечером и увидел ее. Узнал сразу – те же черты, то же выражение лица. Но потом все пошло не так, как я себе представлял.
– И вы виделись с ней только в тот единственный раз?
– Дважды. В Мандалае. Но встречай я ее и тысячу раз, это ничего не изменило бы. Я точно знаю. Уверен. В юности я работал матросом на сампане, ходившем из Читтагонга. Это было очень давно, еще до того, как я оказался в Мандалае. Однажды мы попали в шторм. Мы шли в открытом море, и шторм налетел внезапно, так часто бывает у берегов Бенгалии. Вода начала заливать лодку с кормы. Меня привязали к мачте и вручили ведро, чтобы вычерпывать воду. Вскоре небо потемнело так, что я не видел ничего вокруг, кроме сверкающих молний. И в одну из вспышек я заметил нечто. Животное, маленькую зеленую черепаху. Ее принесло на борт волной, и она запуталась в сетях. Я не мог до нее дотянуться, волны хлестали с такой силой, что я не решался отвязать свою веревку. Мы оба были накрепко привязаны к своему месту, черепашка и я. При каждой вспышке молнии я поглядывал туда, и она оставалась все там же. И это продолжалось всю долгую-долгую ночь – черепаха и я, приглядывающие друг за другом сквозь волны и ветер. К рассвету шторм утих. Я отвязался от мачты и высвободил черепаху из сетей. Я ясно вижу ее по сей день. Если вы сейчас поставите передо мной тысячу черепах, они не будут для меня более реальными, чем то единственное животное.
– Почему вы рассказываете мне об этом, мистер Раха?
– А кому еще мне рассказать?
– Долли.
– Я попытался. Вчера вечером. Я увидел, что она пошла в сад, и вернулся, уже попрощавшись с вами.
– И что она сказала?
– Она была решительно настроена гневаться – как и за ужином. Она придиралась ко всему, что я говорил. И велела мне убираться. И сказала, что больше не желает меня видеть. Я не спал всю ночь, думая, что делать дальше? В любом другом месте мне было бы к кому обратиться, мои друзья разузнали бы у ее друзей, что она думает. Я попросил бы кого-нибудь поговорить с ее семьей. Потом сам пошел бы встретиться с ее отцом. Мы обсудили бы денежные вопросы, условия. Всякое такое. Мне помогли бы. Люди, которые поговорили бы за меня.
– Понятно, – кивнула Ума. – Посредники. Люди, которые могут объясниться за нас лучше, чем мы сами.
Она понимала, что он прав – так обычно все и устраивается, слово передается из уст в уста, и так оно распространяется, слухи ползут, как усики по решеткам теплиц. Ровно так все произошло и в ее собственном случае: однажды вечером в мощеный двор их фамильного дома в Калькутте с грохотом въехала гаари – двор дома, которому ее отец дал имя “Ланкасука”[65]. Раздался громкий стук в парадную дверь. Было уже поздно, ужин закончился. Отец работал в кабинете над трактатом о храмовой архитектуре. Мама готовилась ко сну. “Наверное, кто-то умер, – заволновалась она. – В такое время приходят лишь дурные вести”.
Ума с младшим братом выбежали на веранду, выходящую во двор. У дверей стояла одна из их тетушек.
– Кто-то умер? – спросила Ума.
– Умер? – прыснула тетка. – Нет, глупышка. Открывайте двери.
Ума с братом подслушивали у дверей, как мама беседует с гостьей. Они услышали имя администратора и сразу поняли, кто это – как раз недавно они читали о нем в газетах и журналах. Говорили, что это выдающийся джентльмен. Он настолько блестяще учился в Калькуттском университете, что зажиточные семейства его района объединили свои средства, чтобы отправить его в Кембридж. Молодой человек вернулся почти героем, ведь его приняли в штат самой значительной и самой влиятельной государственной структуры – Индийской гражданской службы.